— Всё равно, — упрямился я, возясь со своими подавителями, — владению мечом меня мог бы обучить любой гвардеец из моей стражи. А вот магическим приёмам высшего уровня — только вы. Нерациональное использование ресурсов, как мне кажется!

Черкасский усмехнулся и возразил, отстраняя мою руку и снимая с меня браслеты:

— Допустим, любому гвардейцу вряд ли удастся продержаться против мастера меча хоть сколько-нибудь значимое время.

Он через плечо бросил взгляд на неотступно следующих за мной парней. Те ухитрились изобразить на лицах сложную гамму чувств, что должна была донести до нахала, посмевшего усомниться в их профпригодности, что только осознание важности их миссии по охране первого лица государства не позволяет им прямо сейчас как следует его проучить. Черкасский хмыкнул, задумчиво положив ладонь на рукоять меча. Бравые служивые синхронно попятились в сторону выхода из тренировочного зала. А я позволил себе немножко погордиться своей бесшабашной удалью, с которой я вступал в бой с тем, кого явно опасаются профессиональные воины. Голос Олега Гавриловича вернул меня с небес на землю:

— Без ложной скромности отмечу, что мой уровень подготовки гораздо выше, чем у вашей охраны. И это очень прискорбный факт, и именно поэтому я настаиваю на том, чтобы вы уделяли должное внимание занятиям со мной. Спасение утопающих, как вы сами изволили как-то упомянуть, дело рук самих утопающих. А магия… Несомненно, она весьма важна, и её развитию будет посвящена изрядная доля наших с вами занятий. Но вы должны быть готовы к любому развитию событий, в том числе и к такому, когда на вас, уже без вашего согласия, наденут вот такие игрушки! — и он выразительно постучал по подавителям. Я опустил голову и со вздохом поражения, полученного уже в ходе риторического поединка, произнёс:

— Понял, осознал, исправлюсь. Ну что, Олег Гаврилович, на том же месте в тот же час?

Он коротко кивнул мне:

— Жду вас, Алексей Александрович, послезавтра.

Добравшись без приключений до своей спальни, я велел набрать ванну, скинул пропотевший насквозь костюм и с наслаждением залез в горячую воду. Откинув голову на край, я закрыл глаза и отдался ощущению покоя и умиротворенности. Спустя некоторое время на мои плечи мягко опустились руки, нежными, но сильными движениями начавшие разминать уставшие мышцы. Тэйни всегда чувствовала, когда была нужна мне…

— Вот скажи… — не раскрывая глаз, задал я вопрос, который мучил меня на протяжении последних дней, — Отчего всех так интересует моя личная жизнь? Неужели настолько важно, есть ли у меня жена, и на каком расстоянии от меня она находится? Помнится, некогда от меня требовали наследника. Пожалуйста, получите — распишитесь. И опять не так, и опять я кому-то что-то должен… Неужели сам по себе, как самостоятельная личность, я ничего не значу? И за моей спиной должна стоять жена, а желательно, и не одна, и орава детишек?

Дождавшись паузы в моих вопросах, Тэйни спокойно ответила:

— Равновесие. Мужское и женское начало должны уравновешивать друг друга. Только тогда будет гармония — как внутри… — она мягко приложила ладонь к моей груди, — … так и снаружи… — другой рукой она очертила круг в воздухе.

Я заинтересованно приподнялся и спросил:

— Как же с этой концепцией соотносится традиция заводить несколько жён? Какая же тут гармония, какое равновесие?

Она внимательно посмотрела на меня, словно собираясь с мыслями. Потом задумчиво сказала, устремив взгляд куда-то вдаль:

— Иногда в мужчине бывает слабый дух. И горы золота, и обширные земли — ничто не поможет ему удержать рядом даже одну женщину, дух которой сильнее… А тот, чья внутренняя сила велика, привлекает многих женщин, ибо мощь его духа может уравновеситься лишь большим количеством жён. И пойти против природы, против этого негласного правила не может никто. Великая Мать всё расставит по местам…

Только я открыл рот, намереваясь задать ещё пару коварных вопросов, как нас отвлёк барабанный стук в дверь. Пока я вылезал из воды, чертыхаясь, натягивал халат, Тэйни уже встречала моего секретаря.

— Ваше Величество! — юноша, будучи невысокого росточка, привстал на цыпочки и выглядывал из-за плеча меднокожей. — Прибыл вестовой от генерала Голицына! Срочное донесение!

Я внутренне подобрался, предчувствуя очередные проблемы. Просто так не стали бы меня беспокоить в неурочный час.

Спешно облачаясь в приличествующий костюм, я чертыхался сквозь зубы. И без того поганое настроение окончательно омрачилось в предчувствии дурных вестей. Казалось, я очутился в тягостном, выматывающем сне, где мне вновь и вновь приходилось выискивать затаившегося врага, чувствуя на себе его издевательский взгляд. Ни скорая расправа над заговорщиками, чьи тела сейчас отпугивали случайных зевак, да ворон на Сенатской площади, ни устранение последних крох ненависти, что некогда родилась в глубине чёрной души моего братца и после его смерти запряталась в сердцах его дружков, не избавили меня от ощущения опасности, притаившейся где-то рядом, за моей спиной.

Могло ли быть так, что все неприятности, преследующие меня — результат чьего-то недоброго умысла? И все печальные события — не трагическое стечение обстоятельств, а планомерное, продуманное вмешательство в мою судьбу некого злого гения? И если так, то кто бы это мог быть? У кого достаточно власти, связей, а главное, жгучей ненависти к моей персоне? Ведь, если в моих мрачных домыслах есть зерно истины, то на счету моего неизвестного врага уже немало смертей тех, кто имел несчастье войти в моё окружение… Вспомнив восковую бледность личика Марго, покоящейся на её последнем ложе, я невольно скрипнул зубами. А если на её месте окажется Лиза или Катя? Тэйни? Дети?! Тряхнув головой, я попытался избавиться от страшных видений, что роились в моей голове. Кто-то должен ответить за всё! Но кто? Взвинтив себя до крайности, я влетел в приёмную собственного кабинета, сверкая глазамитак, будто приходился родичем самому Громову…

Испуганно отшатнувшись от меня, юный вестовой, на щеках которого пламенел здоровый румянец и едва пробивался первый пушок, дрожащей рукой протянул мне злополучное послание и поспешил ретироваться. Видимо, всерьёз опасался печальной участи гонцов, приносящих дурные вести. Задерживать же его для передачи ответа было делом бессмысленным, поскольку оказалось, что вестовой опередил самого генерала всего на несколько часов. Нетерпеливо сломав сургуч, скреплявший лист бумаги, я развернул его и пробежал глазами по неровным строчкам. Отпустив его, я с неподдельным интересом наблюдал за тем, как лениво он планирует в воздухе, чтобы, достигнув пола, вольготно разлечься у ножки стола, подрагивая загнутыми уголками…

Я увлечённо размышлял об аэродинамических свойствах бумаги, о том, влияет ли на них степень исписанности листа, отличается ли плотность воздуха этого мира от той, что была в моём, попутно изумившись факту, что до сих пор ни разу не удосужился сделать примитивный бумажный самолётик для развлечения детворы… Я даже на полном серьёзе готов был сесть за стол и попытаться изобразить по памяти чертёж Боинга-747 и обосновать математически саму возможность полёта для этой многотонной железной махины! Что угодно, только бы не допускать в голову мысли, связанные со смыслом послания генерала. Я не хочу. Я не готов. Я устал, в конце концов! Отчаянно махнув рукой, я стремительно выбежал из кабинета, пытаясь уговорить себя, что это вовсе не бегство, а лишь короткое отступление, что даст мне время на передышку, и велел подать экипаж…

***

— А я гр-рю, не поднимется!..

Иван стукнул кулаком по столу, точнее, вознамерился таким способом выразить всё возмущение наглой ложью собеседника, но промахнулся и едва не приложился собственной челюстью к дубовой поверхности рабочего стола. Я возмутился:

— Да ш-шо б ты понимал, неуч средневековый!..

Потом я постарался призвать к порядку свои глаза, то и дело норовившие съехаться к переносице, но изображение Нарышкина-младшего, в это время пытающегося занять прежнее вертикальное положение, всё равно дрожало, множилось и расплывалось.