— То он воспользуется тем, что мы будем обязаны ему решением её судьбы и укрепит позиции католической церкви в наших землях! Мало мне тщеславных пэров, пытающихся урвать побольше власти, так ещё придётся оглядываться на Папу Римского… Его вотчина — Ватикан, вот там пускай и устанавливает свои порядки и диктует свою волю, а здесь есть единственный монарх — и это я! И пока я жива, я не позволю никому вмешиваться в дела Англии!

— Да с чего вы взяли, что ему это нужно?! Я уверен, что в его возрасте…

Громкий стон, изданный Елизаветой, заставил его виновато умолкнуть.

— Право слово, твоя несусветная глупость переходит всяческие границы! И если бы я не была уверена в твоей полнейшей неспособности к интригам, я бы решила, что ты делаешь всё для того, чтобы довести меня до приступа и самому занять трон!

— Мама! Да как вы могли даже предположить такое!

Глядя в испуганное лицо сына, Елизавета усмехнулась:

— Да уж… Ты не смог справиться с воспитанием дочери, куда тебе взваливать на себя ответственность за всю Англию… Если бы Маргарет выполнила то, что должна была… Но нет, она попыталась все сделать по-своему, почувствовала себя самостоятельной, императрицей! И где она сейчас? Не уверена, что она заслуживает нашей помощи, совершенно не уверена…

Герцог вскинулся, в его больших, выразительных глазах сверкнули непрошенные слезы:

— Мадам! Вспомните, что вы говорите о вашей родной внучке! Неужели вы так хладнокровно оставите её в столь плачевном положении?! Вспомните, ведь это было ваше решение — отправить её в Россию, сделать женой этого дикаря… Да, он подавал определённые надежды — но он спутал нам все планы! И вместо того, чтобы вызволить мою дочь из плена — а иначе я этого назвать не могу — вы тянете, чего-то выжидая. А когда я сам решил предпринять хоть что-то — грозите мне плахой!

Елизавета стукнула сухощавым кулачком по столу и зашипела:

— Это ты спутал мои планы! Если я не делюсь с тобой всеми своими задумками, это не значит, что я сижу сложа руки! И только из-за твоей идиотской выходки мне придётся спешно пересматривать то, что разрабатывалось на протяжении нескольких месяцев лучшими умами нашей страны! И если бы всё пошло так, как планировала я, Маргарет не просто обрела бы свободу, но и вернула своё высокое положение! А сейчас, после твоего истерического демарша, нужно молиться о том, чтобы суметь просто сохранить её жизнь! Ты понимаешь, что ответ Алексея понтифику будет совсем не таким, на какой он рассчитывает? А чем это обернётся — известно лишь одному богу, да его наместнику на земле!

Переведя дыхание, она видимым усилием воли заставила себя успокоиться и сухо велела герцогу, что сидел у её ног с посеревшим лицом:

— Вызови прислугу, пусть наведут здесь порядок. И сообщи графу Бедфорду, что я жду его здесь через полчаса!

Даже не дождавшись, пока закроется дверь за главой внешней разведки Ватикана, Его Святейшество погрузился в размышления, устремив взгляд на шахматную доску. Несмотря на свои белоснежные одежды, символизирующие чистоту помыслов и души преемника Святого Петра, он предпочитал играть чёрными фигурами, позволяя противнику делать первый ход. Наблюдать и выжидать, чтобы потом перейти в молниеносное нападение и одержать победу, используя огрехи тактики врага…Этот жизненный постулат привел его на Святой Престол, оставив злопыхателей и конкурентов в борьбе за власть далеко позади. Весь мир ему представлялся расчерченным полем с расставленными на нём фигурами… Вот только в его воображении в игре, что велась человечеством испокон веков, не было чёрного и белого цвета — всё зависело от точки зрения игрока.

— В темноте все кошки серы… — прошептал Лев Тринадцатый и протянул руку к недвижной фигуре слона. Но помедлил, нахмурившись, оценил его положение на доске — и опустил её, так и не прикоснувшись. Возможно, стоит пожертвовать пешкой, чтобы расчистить путь епископу? А после размена незначительными фигурами придёт время атаковать…

***

Нинно Абразино, уже более пяти лет возглавляющий службу внешней разведки Святого Престола, скорым шагом удалялся от кабинета Верховного Понтифика, не обращая никакого внимания на торжественную, помпезную роскошь Апостольского дворца. К тому, что подавляло редких гостей в этих стенах, заставляло испытывать благоговейный трепет и внушало мысли о собственной незначительности и серости, он давно привык. Его взгляд легко скользил по шедеврам мировой культуры, за которые ценители отдали бы даже собственную жизнь — а здесь насчитывались десятки, если не сотни, картин кисти знаменитых мастеров, мраморные изваяния не меньшей редкости, бесчисленное множество драгоценных безделушек — отмечая лишь привычный порядок их расположения. Любая мелочь, оказавшаяся не на своём месте, привлекла бы его цепкий, натренированный взгляд, заставив тут же проанализировать — произошло это в результате оплошности нерадивой служанки, вытиравшей пыль и не удосужившейся восстановить прежний порядок, или же во дворце оказался посторонний, неумышленно или с умыслом что-то переставивший. А если последнее — был ли это официальный посетитель, милостиво допущенный в святая святых, или же незваный гость, проникший каким-то чудом мимо многочисленных постов охраны с недобрыми намерениями. И пока ответ не был бы найден, Нинно бы не успокоился. За эту дотошность и подозрительность, граничащую с паранойей, подчинённые за глаза называли егоsanguisuga — пиявка — что, естественно, было ему известно и нисколько не смущало. Сложно было оскорбить этим того, кто перенёс годы издевательств из-за своей фамилии. Это в благословенной родной Италии Абразино — известная и уважаемая семья, а в России… Нинно поморщился, вспомнив время, которое вынужденно провёл в этой варварской стране.

В то время его отец занимал должность личного телохранителя посла и по своим соображениям испросил разрешения привезти в Российскую империю старшего сына. Пока родитель исполнял свои обязанности при дипломатическом корпусе, юного Нинно определили в одно из столичных высших учебных заведений, со строгим наказом отца — не создавать проблем, которые могли бы заставить его пожалеть о принятом решении взять сына с собой. С этого момента младший Абразино на своей шкуре испытал, что значит пройти все круги ада. Мало того, что его фамилия, к которой ему чуть ли не с рождения прививали уважение, оказалась созвучной с обидным прозвищем, так ещё и внешность подлила масла в огонь. Низко скошенный лоб, маленькие чёрные глазки, прячущиеся в тени густых, нависающих бровей, широкий, словно расплюснутый многочисленными ударами нос… Всё эти отличительные признаки членов семьи Абразино, унаследованные от многоуважаемых предков, в Италии вызывали уважительное опасение, так как всё родичи Нинно были знаменитыми воинами и магами, отличавшимися огромной силой и смекалкой. В России же они порождали лишь сдавленные смешки у новых одноклассников и не вызывали у них желания сойтись ближе с тупым итальяшкой, Ниной-образиной. И в то, что за отталкивающей внешностью кроется высокий интеллект и недюжинные способности, не хотели верить даже преподаватели, с некоторой брезгливостью воспринявшие нового ученика.

Замкнувшись, скрывая свои чувства за непроницаемой равнодушной маской, что было особенно трудно для эмоционального итальянца, он стоически переносил всяческие издевательства и подначивания, не жалуясь отцу по причине гордости, но и не позволяя себе давать отпор насмешникам, боясь спровоцировать конфликт двух государств, так как окружали его отпрыски древних аристократических русских родов.

С тех пор одно упоминание Российской империи и всего, имеющего к ней косвенное или прямое отношение, вызывало в нём бурю отрицательных эмоций. И сегодня, когда Его Святейшество очертил круг первостепенных задач, что ставились перед его ведомством, подчеркнув их исключительный статус и приоритет, в его душе взыграло злобное торжество. Наконец-то он сумеет отомстить этим варварам за все, за каждое оскорбительное слово, за каждый презрительный взгляд! Пусть покрутятся они, точно ужи на раскалённой сковороде, даже не подозревая, что все беды, что вскорости их настигнут — дело рук того самого Нины-образины!