А когда вечером чуть отдохнуть остановились - преследования, вроде бы, не было, я бабушку просить стала:

- Бабушка, полечи его руками! Плох он, слышишь, как стонет!

- Не могу, внучка, устала очень, сил нет. Ты сама-то попробуй!

Не чувствовала, что смогу. С того дня, как Богдана лечила, ни разу больше не пробовала. Но делать нечего, очень уж Ярополка жаль! Присела с ним рядом на повозке, рубаху подняла, руки над раной поставила, сосредоточилась, даже глаза закрыла. Долго сидела так, ничего не ощущая, пока от рук тепло не пошло... Открыла глаза, увидела свечение голубое вокруг ладоней своих и почувствовала, что кто-то сбоку на меня смотрит. Повернула голову - Богдан стоит, и взгляд у него такой... 

Останавливаться на ночевку теперь было опасно. Но лошадям нужен отдых, да и женщины устали, воины проголодались. А еще я все время думал о том, что, наверное, малышку нужно перепеленать или, что там делают с такими детьми? Нужно подыскать подходящее место, чтобы сделать привал. А глаза мои, непослушные своему хозяину, к Ясне скользят, тянутся... Вот она плащ сдвинула, бабушке дитя передала, что-то с платьем своим делала, возилась. Девочка все это время нервничала, недовольно пищала. Мне хотелось подойти и взять ее на руки, прижать к груди маленькое тельце, вдохнуть запах!

Но потом Ясна взяла ее, и я, наконец-то, понял, почему малышка так себя вела - она хотела есть и теперь нетерпеливо вцепилась в грудь своей матери. Почему-то понимание этого волновало меня. Я хотел это видеть. Как мой ребенок сосет грудь жены. Нет, совсем не из каких-то низменных желаний! Просто хотел видеть. Я столько времени потерял. Столько дней ее жизни пропустил. И, кто знает, как долго нам еще быть вместе. Судя по всему, то, к чему я так долго стремился и с таким трудом обрёл,  может быть отобрано, украдено чужими руками очень скоро.

Будет война! Это понятно.  И народ,  пришедший на нашу землю, умеет воевать! Сегодня я убедился в этом. Быстрые, саблями своими владеют мастерски, без слов понимают своего воеводу!

Но точно знаю, не видать им победы, потому что у нас есть такие женщины, как моя Ясна! Видел, как во время боя она стрелой половца из седла вышибла! Да не каждому мужчине по плечу такое! Удивлен был очень!

Но, когда наблюдал, как она Ярополка руками своими лечила, глаз отвести не мог. Заметно было, что нелегко это ей дается - когда руки опустила - поникла, потемнела лицом даже. Только и Ярополку заметно легче стало - заснул спокойно без стонов. И весь путь проспал, не смотря на тряску. 

Тянуло меня к повозке, где Ясна с дочкой сидела как магнитом. Старался все время поблизости держаться, мысленно говоря себе, что для безопасности. Только вранье это - видеть хотел... каждое движение, каждый поворот головы, каждое слово ловить, что она девочке или бабушке своей говорит. И знакомо все это мне было и чуждо одновременно. 

Все-таки место для привала выбрал в небольшом овраге. Можно было даже ненадолго костер развести - крутые склоны скроют дым. Поставил дозорных, а остальные сами знали, кому и что делать. Бабушка Ясны к Ярополку пошла - стала рану проверять. А Ясна на одеяльце, в повозке расстеленное Ладу уложила. Девочка засыпала, на боку лежа, а Ясна рукой ее по спинке гладила, и напевала тихонько. Остановился за спиной ее, больше всего на свете желая прикоснуться к девушке. Несколько секунд терпел пытку эту, а потом сдался. Накрыл своей рукой ее руку, которая Ладушку гладила. Словно молнией тряхнуло! Да что же это со мной? Что я, как мальчишка, в самом деле? Слов подобрать не могу и дрожу от малейшего прикосновения к красивой девочке? 

Она спиной мне на грудь откинулась и замерла. Прислонился щекой к ее щеке, вдохнул ее запах:

- Ясна-а, - протянул чужим голосом. - Ты снилась мне. Постоянно. Только увидеть, разглядеть, во сне не мог. Ты звала меня. Я слышал.

- Я и звала. Каждую ночь, - она тоже дрожит. Замерзла, наверное? 

Повернула голову и в щеку поцеловала. Только чуть губами прикоснулась, а тело мое тут же отреагировало на ласку эту. Плоть в штанах дернулась, жаром в голову ударило. Против воли своей, сжал ее сильнее, к груди своей прижимая податливое мягкое тело.

Я же не помню, не знаю ее совсем! Ну, почему такой родной, такой близкой она мне кажется? Почему, стоя у повозки темной ночью в овраге этом, когда рядом ходят люди, чудится мне, что одни мы в целом свете? Почему не заботят меня ни мысли чужие, ни враги даже, которые вдруг оказаться рядом могут?  Нет-нет, нельзя так...  Я же за жизни людей, а главное, ее,  Ясны, и девочки маленькой, отвечаю. Оторваться, отойти нужно. Сосредоточиться, заняться делом... Уговаривал себя сам, убеждал. Но стоял все так же за ее спиной и ладонью ее руку гладил. Еще немного, минутку еще...

- Что со мной, Ясна? Почему оторваться от тебя не могу? Почему взгляд мой к тебе тянется? И так сладко и больно мне на тебя смотреть?

***

Как воск расплавленный я в его руках. Мысли в разные стороны разбегаются - что сказать не знаю! Одно только в голове моей - как же счастлива я! И эти слова его... Не помнит, но любит... Как ни старалась Мира, не смогла она из сердца его любовь вытравить! Развернулась в руках его, лицом к лицу оказалась. Ладонями голову его обхватила, в глаза всмотрелась, бликами костра, на котором дружинники, тихо переговариваясь, ужин готовили, освещаемые. Все такой же красивый! Сердце замирает от взгляда одного! Не случайна встреча наша! За мной ехал! За нами... поправила сама себя. 

- Богдан, прости меня. За то, что оставила тебя раненного, обожженного. За то, что ушла, не дождавшись, когда ты в себя придешь. 

- Я все знаю. Она призналась. И Ярополк мне все рассказал о тебе, о том, что Мира тебя прогнала.

- Она спасла тебя. Ты бы умер, если бы не она. 

- Не жалей ее. Она же сама пожар этот и сотворила. Она молниями своими сверкала. По-другому и быть не могло. Ты же со мной рядом в Изборске была, а она, злилась из-за этого. Сколько людей погубила. Детей Ратиборовых без матери с отцом оставила, а все из-за ревности своей. Так все было?

- Не знаю.

- Не знаешь? А скажи мне, что происходило, когда я тебя касался? Ребенок у нас. Значит, все, как у мужа с женой, было. Солнце светило, и птички пели?

- Нет. Гром гремел, и молнии сверкали.

- Мира себе не изменяла. Как всегда действовала. Так вот, она сначала меня чуть не убила, а потом и тебя прогнала. Так что, не думай о ней больше. Целый год она в моем доме жила. Другим человеком притворялась...

Ох, как больно слова такие слышать! С ним жила! Пока я одна без надежды всякой мучилась... Целовала его, обнимала! Нет-нет, только не плакать... 

- Почему отодвигаешься от меня? Думаешь, что я с ней все это время жил? Расскажу сам, потому что в Муроме со мной, в моей избе, жить как жена будешь. А соседи разного наговорить могут, да и матушка моя... Когда я из  Изборска вернулся, домой пришел. А там девушка хозяйничает. Знакомой она мне показалась, да на Миру, такую, какой я помнил ее, не похожа совсем. Весняной назвалась. Сиротой представилась. Мать моя ее к нам пожить пустила. Я противиться не стал - пусть живет, подумал. Только однажды она ко мне ночью пришла... Не плачь... Не надо. Не было у нас ничего. Правда, я ей женою своею стать предложил и сказал, что до свадьбы трогать не буду. Согласилась она. Да свадьба та не состоялась. Понял я, кто она. Хочешь знать, что мне о тебе напомнило, что подсказало?

Хочу, хочу, конечно. Головой киваю, только, из-за слез своих, глупых, ничего сказать не могу. Он за пояс полез и из кармашка гребешок вытащил. Вложил мне в руки. Стала разглядывать - белый, костяной в виде перышка! 

- Каждый вечер доставал его и понять не мог, для кого купил, кому подарить собирался. 

Вот оно - спасение мое! Пёрышко! Поцеловала гребешок, а потом Богдана целовать стала. И жаркий отклик его чувствовала! Так сжимал крепко, что дышать трудно было. Между коленями моими встал, за ягодицы к себе придвинул, да так близко, что чувствовала сквозь штаны его, да платье свое, как желает он меня сильно. Как безумная, губы его целовала, зубами прикусывала. Язык его в рот впускала и от движений туда и обратно с ума сходила. Не знаю, чем бы закончилось сумасшествие это, только строгий бабушкин голос разрезал, разрубил нашу тишину: