- Сначала будем мыться, - и улыбается игриво, - Раздевайся, Богдан! 

И сама с меня одежду стягивать стала. Когда рубаху вверх потянула, я не к месту о Милораде вспомнил, о том, как она его на площади раздевала. Она вдруг тоже замерла. Стянул рубаху сам. Посмотрел на нее - глаза опущены в пол, щеки покраснели, губа закушена.

- Что, Ясна? О Милораде вспомнила? 

- Я ведь просто помочь ему хотела... Ни о чем таком не думала тогда... И он...

- Что он? Ты понимаешь, что ты не хотела, а он хотел. Ты понимаешь, что даешь ему надежду? Что дотрагиваешься до него, и он желает тебя? Или может, ты сама желаешь его?

Щеки Ясны из розовых стали пунцовыми. Что-то бормочет себе под нос.

- Я не понимаю, что ты говоришь! - обещал себе, что буду сдержаннее, спокойнее с ней. Что не выйду из себя больше. Только все обещания - коту под хвост, когда представил себе ее и Милорада рядом.

- Нет. Только тебя.

- Что?

- Тебя одного желаю. Очень, очень сильно. Только притрагиваюсь к коже твоей, и вот здесь, - рукой низа живота касается, - просто горит все...

Мыться? После слов таких? Да я штаны с себя не снял, а сорвал, веревку разодрав на две части. Руки тряслись, когда платье ее через голову стягивал. Не слышал даже, что еще она говорила. Только на секунду остановился, чтобы посмотреть на нее голую. Какая она - кожа белая, а над грудью левой небольшая родинка на перышко формой похожая! Подхватил под ягодицы, так чтобы она ногами обхватила меня, стал тереться своей плотью между ног ее, с радостью чувствуя, что готова она принять меня, что влажная и горячая там. Хотел ласкать ее, трогать, целовать груди эти с розовыми вершинками, да только потом, не сейчас, во второй, в третий раз... Прислонил ее спиной к стене, и поддерживая одной рукой снизу, второй ввел свою плоть в ее лоно. Оказавшись в горячей глубине, почувствовав, как она сжалась вокруг, услышав ее громкий крик, закусил губу, чтобы не биться, не вколачиваться в нее изо всех сил. Притянув к себе лицо ее, стал целовать искаженные (болью или желанием?) губы. Что я делаю? Разве можно с ней так? Усилием воли заставил себя успокоиться, насколько это возможно, находясь своей плотью внутри нее.

- Ясна, прости... прости, я не хотел. 

Целовал лоб ее, щеки, закрытые глаза, волосы. Пока глаза эти яркие зеленые не распахнулись. Только не было в них ни боли, ни обиды, непонимание только и страсть...

- Богдан... еще...

И сама стала извиваться, двигаться в руках моих. Да ей нравится! Именно так грубо и страстно! Не имело смысла сдерживаться, нужно было просто дать то, что она хочет, то, что нужно нам обоим! Она впилась ногтями в плечи, и меня было уже не удержать, даже если бы вся дружина Ярославова стояла сейчас за дверью. Как потерявший разум, стал быстро и сильно двигаться внутри ее тела, с каждым толчком своим выбивая стоны из нее. Сам стонал и хрипел, когда изливался в ее тугую плоть. И с радостью чувствовал, что и она получила наслаждение по сокращениям стеночек ее лона, по тому, как выгнулось ее тело дугою в руках, а потом обмякло, повиснув на моих плечах.

У самого дрожали ноги, когда, не снимая Ясну со своей плоти, уселся на лавку, опершись спиной на стену. Обнимал ее, прижимал к себе, как самую большую драгоценность в свете. Целовал ее волосы, лента потерялась где-то, или, может, она сама ее сняла, и теперь длинные медные пряди рассыпались по плечам, укрывая ее спину, словно покрывало. Горячее дыхание ее опаляло шею. 

- Я не сделал тебе больно?  

Молчит, не отвечает. Не хочет обидеть. Ведь не подготовил, не позаботился о ней. Как зверь, как безумный, набросился на нее! 

***

Вот о чем он говорит сейчас? Мне должно быть больно? Так бывает больно? Он мне сделал больно? Как? Мысли вяло и тягуче текли в голове. Все было так далеко - в другом мире: князь Ярослав, дружинники, гроза, Мира, все проклятия и предчувствия. Рядом был только он, мой суженый, мой любимый. Тот, от которого зависело не только мое удовольствие, но и вся моя жизнь.

И вдруг перед глазами возникла картинка - на цветастом лоскутном покрывале, расстеленном прямо на траве, сидит маленький черноволосый ребенок с погремушкой из лозы в ручонке. Он... да, нет, конечно, не он, а - она, весело хохочет, тряся игрушкой. И тянет свои ручки в сторону моего мужа, который ласково произносит: "Лада, Ладушка моя...!" Видение исчезает, и я резко выпрямляюсь в объятьях Богдана: 

- Богдан... я видела! Видела ее!

Я чуть отстраняюсь и вижу удивленный взгляд Богдана. 

- Кого, Ясна?

- Ладу!

- Кто это?

Да, это же только я одна видела! Это бабушкин дар, наверное, у меня просыпается! 

- Да что с тобой, Ясна?

Он снимает меня с себя. Ставит рядом. Только нельзя ведь, чтобы только я одна знала об этом счастье? Он ведь тоже имеет право? Становлюсь меж его раздвинутых колен, поднимаю ладонями вверх к себе его лицо и говорю, глядя в синие глаза:

- Богдан, я видела Ладу. Это наша с тобой девочка! Дочка наша!

- Что-о? Как это возможно?

- Ну, ведь от того, что мы делали сейчас, бывают дети? 

Недоумение на его лице вдруг сменяется весельем. Он хохочет, запрокинув голову.

- Да, ну!

- Правда-правда. 

- То есть, ты хочешь сказать, что уже ждешь ребенка?

- Нет. Просто она будет и все. Когда-нибудь...

Он понимающе кивает головой:

- Это все твои штучки ведьминские...

- Ах так, ведьминские значит! 

Хватаю ковш, плавающий сверху в стоящей рядом с ним на скамье бадье холодной воды, и выливаю прямо на его грудь! Он замирает на мгновенье, которого мне хватает, чтобы сделать два шага до парной и скрыться за тяжелой дверью. 

***

Хотел рвануть за ней, схватить ее. Только в шаге от двери в парную остановился. А что, как, правда, то, что Ясна говорит? Ведь говорила ее бабушка, что в их роду у девушек способности проявляются, когда они суженого своего встретят? А она шнурок на рубахе моей взглядом поднимала. А теперь вот... Стоял и улыбался, как дурак! 

- Лада, - повторил имя, пробуя, смакуя его. Потом неспеша сложил наши вещи, по всему предбаннику разбросанные, взял веник березовый, в бадье замоченный, и, улыбаясь, пошел в парную. 

Когда глаза привыкли к почти полной темноте, только огонь в печи чуть освещал небольшое помещение с полками по всем сторонам, увидел Ясну, растянувшуюся на той полке, что рядом с печью. Не боится жара!  Не пошел сразу к ней, а направился к печи. Дров подбросил, полил камни раскаленные отваром травяным, что в черпаке у печи стоял. По всей бане тут же разнесся аромат лесных трав. 

Ясна вдруг заливисто рассмеялась. 

- Богдан, знаешь, что за отвар нам тут приготовили?

- Нет.

- Ятрышник и шафран!

- И что в названиях этих смешного? - спрашивал, а сам тело ее разгоряченное, на скамье вытянутое, разглядывал. На животе лежит, жаль. Но кожа белая хорошо видна. Тонкая талия, крутые бедра, длинные ноги. Как и не владел этим телом несколько минут назад! Снова плоть поднялась вверх. Сглотнул тяжело слюну вязкую. 

- В названиях ничего. А, знаешь, как эти травы влияют на человека?

- И как же? Отравить нас хотят?

- Не-е-ет. Они семьям помогают, у которых пыл любовный угас!

- То есть усиливают любовное желание?

- Ну, да...

- Этому тебя тоже бабушка научила?

- Нет, это я подслушала однажды. К ней женщина из деревни приходила. Говорила, что муж к ней остыл. Так вот, бабушка ей эти травы заваривать и советовала. Конечно, если пить отвар, он сильнее подействует. Но и дышать им тоже можно...

- На тебя тоже действует?

Она повернула голову в мою сторону, и взгляд уперся прямо в возбужденную плоть. Черная бровь выгнулась дугой, она хотела встать, но я не позволил.

***

Действует, конечно. Еще как действует! Как только ты в парилку зашел,  так сразу и подействовало! И не нужно на камни отвар лить! По телу сразу дрожь прошла, когда взгляд Богдана на себе ощутила. Да только, когда голову повернула и его большую, темную, вверх торчащую плоть увидела, забыла, что сказать хотела. Сесть хотела, да только он не позволил.