Во время моего детства они ещё широко (повсеместно) и часто пелись нашими колхозниками на работах в поле и по праздникам, на вечерних гулянках молодёжи, которые у нас назывались «Улица», и в домах, ведь семьи были большими, подчас певцов хватало на целый хор. Пелись красиво, на разные голоса. Чётко выделялись две, а иногда и три(!) партии. Особенно красиво, и даже захватывающе, звучало исполнение песен на два голоса с подголоском. Чудо! И всё это – без какой бы то ни было учёбы пению, исключительно на основе природного понимания гармонии звуков нашими селянами. Это у них в генах.

Мне памятны тихие летние вечера, когда работники группами возвращаются с полей пешком ли, на повозках ли, но обязательно с песнями. Причём, вечером в тишине степи песня слышится издалека, когда певцов ещё и не видно. Я стою на крыльце и заворожённо слушаю, а бабушка рядом с удовольствием внимает и замечает: «Это Фроська верха выводит! А вторит Оксанка», или что-либо ещё в таком же роде.

К большому сожалению, почти всё это накопленное многими поколениями духовное богатство, в катастрофически короткий срок, за время Отечественной войны и каких нибудь десять-пятнадцать лет после неё, стало вымирать, а многие из его элементов уже исчезли полностью. Последний раз я посетил родную деревню где-то в начале шестидесятых. И не узнал. Лето, с полей люди возвращаются молча, лица усталые, хмурые. Слышен только топот копыт да грохот и скрип телег. Вечера безмолвные. Где молодёжь? Где та шумная «Улица»? Где весёлый задорный перепев частушек под балалайку или гармошку до полуночи, а частенько и до утренней зари? Где задушевные песни? – Мёртвая тишина и лишь тонкий звон цикад. Грустно.

И – больше того. Недавно на ярмарке мёда в Москве я встретил одного из россошанских пасечников, который рассказал мне, что моего родного хутора Субботина уже практически нет, люди его покинули в поисках заработка. А ведь это моя малая Родина. Осталась она теперь только в воспоминаниях. Жаль.

Во время моего детства в слободах и хуторах края ещё сохранились черты характера, быта и нравственности переселенцев. Например, в детстве я никогда не слышал, чтобы дедушка хотя бы раз ругнулся, а по его рассказам впервые он сам услышал настоящий мат только в царской армии. Его поражало, что в русских деревнях дети разговаривают со взрослыми на «ты» и, больше того, ругаются матом. Уважение к старшим у нас было, как что-то само собой разумеющимся.

Например, если кто-либо спросит меня о дедушке в его отсутствие, я отвечал: – «Их нет дома, они уехали», сказать иначе не получалось.

^{Фото. Крайний справа – дедушка Сергей Давыдович Тринченко, слева – дедушка по матери Иван Савельевич Горбанёв, в центре – унтер.}

Со временем в нашем степном крае образовался южнорусский говор с открытым «а» и мягким «г».

Вера так же претерпевала испытания своей крепости. Смешение народов способствовало проникновению и процветанию различных сект. Дедушка часто упоминал о староверах, каких-то пятидесятниках, субботниках, хлыстах.

К слову. Недавно мы с Лидой были на экскурсии в московском Андреевском монастыре, что на берегу Москвы реки, напротив Лужников, принимавший нас монах-экскурсовод рассказал, что субботники это даже не секта христианства, а русские люди, исповедующие некое подобие иудаизма, считающие главной книгой Ветхий Завет и не признающие Христа и Евангелия.

Думаю, что субботники это остатки, маленькие островки славян, ещё до христианства на Руси, принявших иудаизм исчезнувшей Хазарии. Ещё в относительно недавно, в 20 веке субботники ещё существовали. Этот вид вероисповедания среди русских, был широко распространён в Тамбовской и Воронежской губерниях.

Есть сведения о том, что в двадцатых годах прошлого столетия многие из субботников уехали в Палестину и стали основателями первых кибуцев на «Земле обетованной». Это натолкнуло меня на мысль о том, что может быть наш хутор Субботин был организован кем-то из субботников. Все наши поселенцы, как и предки нашего рода (это точно), были православными. У нас в красном углу всегда висела, красиво убранная вышитыми рушниками, икона Божьей Матери и под ней, стараниями бабушки, всегда светился маленький огонёк лампадки. Дедушка Сергей потерял веру в Бога во время Германской войны. Он рассказывал, как к ним в окопы и землянку часто приходил молодой прапорщик и вёл разные беседы о жизни и войне. Однажды стал рассказывать о религии и произнёс фразу о том, что Бога нет. При этих словах с дедом случился тихий шок, он замер и с секунды на секунду ждал, что этот прапорщик тут же провалится сквозь землю, но тот сидел, как ни в чём не бывало, и продолжал беседу. Этот случай и послужил первой искоркой сомнений, заставивших дедушку впоследствии отказаться от веры. Вместе с тем, он всю жизнь твёрдо следовал христианским заповедям.

Бабушка же Анна до конца жизни искренне верила в Бога, но так как была совершенно неграмотна, ничего не знала об учении Христа, кроме основных христианских заповедей, которым следовала всю жизнь (всем нам бы так!), ведь в них сконцентрированы все постулаты человеческой нравственности. Бабушка часто молилась, но молитвы могла произнести только нараспев. Дедушка же Иван Савельевич, как и его жена, был глубоко верующим. У него были церковные книги, но какие – не помню. Он никогда не садился за стол, не прочитав молитвы.

Дедушка Сергей осиротел в 10 лет, так как его отец, мой прадедушка, Давыд слёг и умер, не выдержав постигшего его горя – в разгар весенних полевых работ на водопое утонули две его лошади. Такой урон в то время обрекал всю семью на голод, т. к. не на чем было пахать, сеять, убирать и т. д. Сергей остался со своим дедушкой Исидором, старым солдатом, успевшим за 25 лет службы протопать всю страну вдоль и поперёк, повоевать на Крымской и Кавказской войнах.

Посмотревши мир за такой срок, старый солдат знал цену образованию и, несмотря на трудную жизнь, и отдал Сергея в церковно-приходскую школу. Тогда ведь подавляющее большинство крестьян было неграмотно. Мальчик усердно учился, а по окончании школы, помимо работы в поле, подрабатывал в Управе то переписывал бумаги, то разносил почту и повестки. Действительную службу в армии мой дедушка Сергей проходил в Туркестане, так называлась тогда вся Средняя Азия, «добровольно» присоединял его к России.

^{Фото. Моя бабушка Анна Павловна.}

После службы в армии, Сергей женился по любви на Аннушке, девице из зажиточной семьи. Её отец был против, по причине бедности жениха. Наказывал её, не пускал на «Улицу», запирал дома на замок. Не помогало ничего, ни о каких других женихах она и слышать не хотела. Наконец старик сдался, однако отказал ей в приданом и даже в свадьбе. Фактически прогнал: «Иди к Тринам – теренок есть!», так как у бедной хатёнки старого солдата вместо сада росли кусты тёрна. В деревне редко кого называли по полной фамилией, обходились прозвищами. Нашим – было короткое слово – Трин.

Несколько слов о её отце – Бутко Павле Ивановиче, Это был сухощавый старик, белый как лунь, то есть седой. Волосы длинные, борода тощая и длинная, нос большой с горбинкой и серые колючие злые глаза под нависшими бровями. Я его боялся потому, что он, не то чтобы взять правнука на руки, но даже ни разу не погладил мня по голове. Больше того, я запомнил как он, неприязненно глядя на меня, сказал: Это не моё. Оно уже неродное. Он каждое лето приходил летом к нам в деревню из слободы. Последний раз я его видел, когда мне было 5–6 лет.

Здесь я не могу не остановиться на небольшой несуразице, но весьма характерной для того дремучего времени. Дело в том, что ещё до крещения Анной, в семье деда Павла уже была одна дочь с именем Анна. Имя младенцу при крещении обычно давал поп по церковной книге святых (Святцы), в которой на этот день опять выпало имя Анна. Крестьяне же в торжественной атмосфере церковного обряда не осмеливались перечить священнику и безропотно уносили крещёное дитя домой.