Ваньки. Я уже рассказывал, что во время подъёма и освоения Россошанской целины, нашим хуторянам было не до детей – дома ещё не построили. Мальчишек старших возрастов в деревне было только двое: наш Колька, с 1925 года и сосед справа Витька Исаенко, с 26 года. Зато потом, в 28, 29 и 30 годах дети посыпались как горох – десятка полтора, и, что удивительно, почти сплошь одни мальчишки, девчонок было только две: моя сестра Тоня и соседка Нина, полуслепая с рождения.

Самым удивительным было то, что кроме моего лучшего друга соседа Петьки Шахворостова и Кольки Дреева, остальных пацанов (Иванченко, Шахворостов, я, Черноляхов, Дреев, Демченко и др.) назвали Иванами, так что нам приходилось в основном обходиться не именами, а кличками. Моей кличкой была: «Трин», кстати так же меня кликали и позже во всех городах и весях армейского скитания нашей семьи и в Бирюлёве и даже в Тимирязевке.

Детвора. В деревне – раздолье и полная свобода. Все мальчишки и девчонки были босоногими и простоволосыми, из одежды у мальчишек только самострочные штаны на лямках через плечи и никаких нижних, редко у кого рубашка. До 8–9 лет носили штаны с ширинками спереди и сзади без пуговиц, чтобы c необходимыми отправлениями никаких проблем не возникало.

Помогали по хозяйству, купались в пруду сами и купали лошадей, катали обручи, играли в лапту и чурки. Особым удовольствием было гонять босиком по пыльной дороге, пыль – чернозёмная, взбитая копытами животных и железными обручами тележных колёс, глубокая по щиколотку, мягкая, тёплая. А по лугу любили бегать под летним дождём, приговаривая:

Почему «капусти» и что это за Арастань – никто не знал, но нас это не смущало – было бы весело.

От постоянной беготни босиком подошвы ступней были твёрдые – особенно на пятках. Мозоль набивалась такой толщины, что зажжённая и сразу прижатая к пятке спичка пришкваривалась стоя, а боль не ощущалась. Мы даже устраивали соревнования: кто больше пришкварит спичек в свою пятку. Я смуглокож (от матери), поэтому мой загар был сильнее чем других пацанов, поэтому я выглядел как уголёк.

Со второй половины второго класса я уже учился в Ленинграде. Мне было трудно. Я ведь пришёл из деревни, с южным выговором, и со стороны ребят ко мне проявлялся повышенный интерес, что сильно меня стесняло. Когда меня ввели в класс, первое что я услышал, был возглас: – «Смотрите! Мальчик в русских сапогах!». Для меня это было убийственным, и такое внимание ко мне, и петербургская речь, и эти сапоги – мои любимые – «володькины», почему-то называемые русскими. Пару месяцев я молчал, а затем уже заговорил, и сразу более или менее правильно.

Арбуз. Все мы жили очень бедно – пять человек на одну отцовскую стипендию в 105 рублей. Общежитие – коридорного типа, с кухней хозяек на двадцать и с «удобствами» в конце длинного коридора. Еда была самая простая, белый хлеб не каждый день, не говоря о сдобных булочках или, тем более, пирожных, о существовании которых мы только догадывались из рассказов сверстников.

Верхом редкого лакомства были так называемые «подушечки» – обсыпанные сахарным песком карамельки с начинкой, без бумажной обёртки. Продавец в магазине их набирал совком из большого мешка и отвешивал в кулёчке из клочка газеты.

Не знаю уж по какому случаю, на прогулке со мной, отец купил немного конфет в ярких фантиках(!) и арбуз, нести который он доверил мне. Арбуз был небольшой с длинным хвостиком. Сначала я его нёс в обхват двумя руками, а проходя по нашему двору на глазах у детворы, я взял его за хвостик и гордо закинул на плечо. Несу с высоко поднятой головой, и хочется крикнуть всем: «Смотрите!», как вдруг предательский хвостик выскользнул из моих пальцев, арбуз упал и разбился вдребезги. Я оторопел. Отец сгоряча дал мне шлепок и стал ругать, но я ничего не чувствовал и не слышал, от горького разочарования, ведь всё складывалось так хорошо.

По окончании Академии отец начал службу в Белоруссии. В авиаполках в Бобруйске, затем в Пуховичах и Минске. Следом за ним и семья – по гарнизонным общежитиям. Некоторые картинки моего белорусского детства привожу ниже.

Школы в Пуховичах не помню. В памяти остались только её внешний вид – длинная одноэтажная изба, да широкая, поросшая травой, улица с пасущимися на ней козами и гусями, по которой, важно бормоча что-то, шествовали взад-вперёд чернобородые мужчины в длинных черных пальто и шляпах, из-под которых свисали косички.

Третий класс заканчивал уже в Минске. Мы жили в военном городке вблизи аэродрома.

Птичьи яички. Когда мы жили в Минске, я увлекался собиранием коллекции птичьих яичек. При этом я никогда не разорял гнёзд, очень осторожно брал только одно яичко. Хранил их в большой картонной коробке из-под граммофонных пластинок, разделённой картонными перегородками на много ячеек. Почти в каждой из них на подушечке из ваты лежало по яичку. Точнее, это были не яички, а цельные скорлупки, для получения которых я иголкой просверливал маленькие отверстия в скорлупе на противоположных концах яичка, осторожно этой же иголкой размешивал и выдувал содержимое, а дырочки замазывал воском.

^{Фото: Я, Минск, 1939 г.}

Они были очень красивые, и я любил их разглядывать. Завораживала простота их безукоризненного овала и разнообразие окраски: белого, кремового, розового, голубого; чистые и в крапинку; большие и маленькие. Моя коллекция росла – уже были яички: сороки, галки, голубя, воробья, жаворонка, трясогузки, перепёлки, ласточки, мухоловки и некоторых других, теперь уж не помню каких птиц. Не хватало вороньих и грачиных.

Случай подвернулся. За оградой нашего военного городка, на высоченной сосне красовалось большое лохматое воронье гнездо. Я вожделенно посматривал на него, но долго не решался – было высоко. Но однажды всё же не вытерпел и решился: подставил какие-то ящики и доски, залез на первый сук, затем второй и полез дальше. Ворон не было. Наверху дерево сильно раскачивалось от ветра, но я карабкался дальше. Когда до гнезда оставалось всего около метра, и я уже предвкушал успех, прилетела первая ворона и что-то прокричала. И тут началось!!!

Слетелись десятки ворон, подняли ужасный крик и некоторые из них стали пикировать на меня. Я держался за ствол обеими руками, боясь отпустить его, но когда очередная ворона ударила меня по голове крылом, я, стоя одной ногой на тонкой ветке, попытался отмахнуться и сделал движение рукой, хилая опора подо мной хрустнула, и я скользнул вниз. Спасло меня то, что в полуметре ниже обломившейся оказалась более толстая ветка, за которую я и зацепился. Вороны же не унимались и, всё время пока я был на дереве, нападали на меня, били крыльями и клювами по рукам и голове.

Так в моей коллекции и не оказалось вороньего яичка. Не дали!!! Коллекцию пришлось оставить, когда мы бежали от немцев из приграничного Шауляя в первый день войны.

Брат мой Колька. Огромную роль в моём воспитании и, особенно, в формировании чувства справедливости, ответственности, обязательности, тяги к познанию, в том числе посредством чтения книг, оказал на меня старший брат Николай (1925 г.р.). Он хорошо учился, – почти на одни пятёрки, много читал, имел золотые руки. Мне казалось, что он знал и умел делать всё на свете и, естественно, был моим главным авторитетом и руководителем. Он был моей гордостью перед мальчишками. Я его с достоинством по-мальчишески звал Колькой, поэтому и здесь его называю так же.