Прорубь. Однажды той же зимой, мы с Петькой, моим соседом и лучшим дружком, и Ванькой по прозвищу Кипий, так как он копейку называл кипийкой, катались на пруду. Был сильный мороз, лёд был запорошён снегом, кататься было трудно и мы быстро разогрелись. Я снял коньки и мы просто так гонялись друг за дружкой.

Петька подбежал к проруби позвал нас посмотреть, как она замёрзла. Вода в проруби и впрямь заледенела. Прорубь выглядела огромной ямой с высокими, в полколена, гладкими стенами основного льда, а дном её была ледяная корка, которая казалась очень толстой и крепкой. Петька опустил одну ногу и постучал по льду валенком. Лёд не поддавался. Тогда он прыгнул на корку обеими ногами и… сразу исчез в проруби, провалившись в воду.

Я ничего не успел сообразить, только вижу в этой чёрной дыре его лицо, мокрую шапку и красные руки, судорожно хватающиеся за округлый скользкий край проруби. Я схватил эти руки и стал вытаскивать Петьку на лёд, завалился на спину и падая увидел, что Петька был уже животом на льду. Быстро поднявшись, я оттянул его от проруби. Он вскочил на ноги, и я увидел, что вся его одежда сразу покрылась прозрачной плёнкой льда.

– «Побежали домой» – закричал я.

– «Не пойду – мамка прибьёт» – отвечал он, а у самого уже губы синие. Тут Ванька Кипий говорит:

– «Мы его разогреем», достал спички и стал чиркать, а они на ветру не зажигаются, а Петьку уже колотит, одежда – колом. В это время подбежал к нам мужчина, из двора напротив пруда, схватил Петьку в охапку и бегом к его дому.

Я же удрал к себе домой, разделся, залез на печную лежанку и молчу. Дома была только бабушка. Вскоре врывается в дом дедушка с криком: «Где Ванька!» – схватил с лавки мою одежду, и убедившись что она почти сухая, пригрозил мне ремнём и приказал никогда не ходить на пруд без взрослых. Бабушке он рассказал, что работал в хлеву, когда же услышал крик в соседнем дворе, побежал туда и узнал о происшествии на пруду.

Я весь остаток дня просидел на печке, боясь гнева дедушки и думал, что мне-то ещё повезло, а вот Петьке…: «Как ему там? Небось отколотили здорово и больно, «Бедный Петька». На следующий день я долго выглядывал в окно, в надежде увидеть Петьку, но его на улице все не было. «Наверно его так наказали, что гулять его теперь не скоро пустят».

И вот, наконец, уже после обеда, я увидел его на улице, быстро оделся и выскочил на встречу. Смотрю, а он никак не похож на битого. Весь сияет и, довольно улыбаясь, даже с хвастовством, уплетает душистый пирожок. Тепло одет, поверх одежды и шапки повязан шерстяным платком, а на ногах новенькие бурки, не валенки, а именно бурки!

Следует пояснить, что бурки – что-то вроде тёплых сапог из фетра или плотного тонкого войлока. о тем временам – предел мечтаний и не только для мальчишки. Признаюсь, я был поражён увиденным. Думал: – «Как Петьке повезло, что он провалился в прорубь, его задарили, а меня вот только отругали».

Маслобойка. У нас всегда были свои свежие сливки и сливочное масло. Его приготовление, точнее, взбивание в маслобойке было моим любимым занятием. Маслобойка это небольшой деревянный бочонок, с плотно сидящей крышкой и отверстием посредине её. Из этого отверстия торчит ручка пестика, на конце которого внутри бочонка укреплён деревянный кружок с дырочками (технически, вся маслобойка это цилиндр и поршень с дырочками).

Процесс приготовления масла заключался в следующем. Бабушка достаёт из погреба сливки или сметану, загружает ею хорошо ошпаренный бочонок на две трети его объёма, ставит пестик, продевает ручку пестика в отверстие крышки и плотно насаживает её на бочонок. Всё. Дальше моя работа. Я сажусь поудобнее на скамеечку, зажимаю в кулак ручку и начинаю двигать пестик вверх и вниз.

Сначала хлюпать сметану тяжеловато, но я стараюсь, пыхчу. Затем она размягчается и работа идёт веселее. Не проходит и четверти часа, как на крышке у отверстия вместо сметаны появляется водичка – сыворотка, двигать пестик опять становится тяжело, но ещё несколько ударов и… масло готово.

Я горд работой. Похвалив меня, бабушка открывает бочонок, а там, вместо сметаны в водянистой сыворотке плавают куски масла. Бабушка собирает их, окатывает в крупный колобок, кладёт в посуду, накрывает салфеткой и относит в погреб.

При этом, она всегда оставляет на пробу кусок свежего и необыкновенно вкусного, ароматного масла. А если это ещё совпадает с выпечкой свежего хлеба или пирогов!.. Ломтик ещё тёплого, с хрустящей корочкой, хлеба смазанного таким маслом, это не просто вкусно, – это уже верх блаженства!

Зингер. У бабушки была швейная машина «Зингер» с ножным приводом. Я любовался совершенством её ажурной чугунной станины, красотой и изяществом чёрного с позолотой корпуса. Он представлялся мне чёрной, застывшей в прыжке, кошкой. Я зачарованно смотрел, как эта «кошка» под управлением бабушки оживает – внутри её что-то урчит и стучит, вращаются колёса, приходят в движение штырьки, рычажки, крючки, катушка, иголка и лапка, из-под которой быстро и весело выползает ткань соединённая крепкой строчкой нити.

Бабушка, будучи совсем неграмотной, всегда сама налаживала её работу, разбирала, чистила, смазывала, а при необходимости справлялась с небольшими неисправностями. Так же ловко она управлялась и с сепаратором молока, довольно сложной машиной, и ткацким станком. Может быть, эти детские наблюдения и явились причиной того, что потом мне легко давалось изучение и понимание техники.

Ткацкий стан. У нас дома были все принадлежности для процессов обработки льна, изготовления пряжи и выделки полотна: самопряха (самопрялка), веретена, гребни, пяльцы, ткацкий стан, шпули, челноки, рубели, вальки и т. д. Все это я с интересом несколько раз разглядывал и перебирал, забравшись на чердак.

А однажды, бабушка попросила дедушку снять с чердака ткацкий станок, чтобы сделать лежаки. Так у нас назывались коврики-дорожки. Дедушка принёс охапку каких-то гладких досок, дощечек, гребёнок, крючков и ещё много разных деталей Я видел, как ловко бабушка из этого вороха начала собирать и налаживать станок, сначала станину, затем подвижные агрегаты и другие детали. Был счастлив, если она просила меня подать или принести ей ту или иную деталь.

Затем бабушка снарядила станок пряжей и стала работать, перемежая ряды основы, ловко пробрасывая между ними челнок и уплотняя уток. Всё это сопровождалось мелодичным стуком деревянных деталей. Я зачарованно наблюдал, как, начиная с одной узкой полоски, стал прирастать коврик. За несколько дней она наткала ковриков-лежаков на весь дом.

Кузня. Низкое помещение, стены и потолок чёрные от копоти. Посреди кузни, на толстом дубовом пне, стоит большая наковальня с узким носом на одном краю. Слева – огромные меха, длинная, отполированная руками молотобойца рукоятка поднята к потолку. За мехами, позади наковальни – горн с раскалёнными углями. Справа, у подслеповатого окошка – верстак, заваленный инструментом. Запах горящего угля, раскалённого железа и машинного масла, завлекают своей необычностью. Дверь в кузню всё время открыта.

Я стою, подпираю косяк двери плечом и зачарованно смотрю на то, как кузнец, худощавый мускулистый мужик в большом кожаном фартуке, большими грубыми клещами достаёт из горна раскалённый до-бела кусок железа и кидает его на наковальню. Поворачивая заготовку клещами на разные стороны, подставляет её под удары молота, при этом он и сам орудует молотком. Молотобойцем был молодой мускулистый парень из нашей деревни.

Удары молота и молотка звучат по-разному, производя почти музыкальный перезвон. Тяжёлый молот определяет ритм и тон музыки, а мелодию ведёт молоток кузнеца более частыми ударами разной силы по заготовке и по наковальне. Этот перезвон ещё издали очаровывает и влечёт меня к кузнице.

От ударов по раскалённому металлу летят в разные стороны искры, заготовка поддаётся, начинает менять форму и уже проступает контур будущей детали, но она остывает и требует повторного разогрева, после которого ковка продолжается. Готовое изделие либо бросается на земляной пол, либо с шипением окунается в бочку с водой.