Печь. Мне не надоедало смотреть, как моя бабушка Анна Павловна колдует, а вернее, священнодействует у печи. Орудует кочергой, рогачами-ухватами для чугунков, чугунов и сковородок; особой деревянной лопатой для посадки и вытаскивания хлебов, гусиным пёрышком для смазывания пирожков маслом, крылышком-смёткой и т. д.

Печь была большая, настоящая русская. Сложена посредине дома, и обогревала сразу все четыре комнаты. Этому способствовало устройство в ней сложной сети дымоходов и ходов для тёплого воздуха. В ней было две лежанки, одна, непосредственно на печи, – моя любимая, а другая низенькая, с отдельной топкой в спаленке.

Зимними вечерами мне нравилось лежать на печи и сверху наблюдать за хлопотами бабушки, или как дедушка после вечери (так называли у нас ужин) степенно, не торопясь, доставал свои очки, сажал их на кончик носа, затем, налаживал ярче огонь керосиновой лампы и принимался читать. Чтение, особенно газет, он обязательно сопровождал своими замечаниями и суждениями. Я внимательно его слушал, хотя многого ещё не понимал. Иногда подсаживался к нему, и он мне что нибудь рассказывал, или мы сидели у лампы и оба читали – он газету, а я – рядом – книжку.

Хлеб – одно из главных нравственных начал крестьянской психологии. (И – не только в России. В Англии, например, дурным тоном считается оставление на тарелке недоеденной пищи. Даже на приёме или в гостях англичанин не постесняется вытереть кусочком хлеба остатки пищи с тарелки и отправить их в рот. Он знает каким трудом добывается пища и ценит это). Не случайно на Руси поля, засеянные зерновыми, уважительно называют – Хлеба, а рожь – Жито, то есть – жизнь!

А когда бабушка печёт пироги или выпекает хлебы!? – Это уже целая симфония движений, звуков и, особенных ароматов. Восхитительный запах свежеиспечённого хлеба не может быть сравним ни с чем! Бабушка накануне затворяет опару. Утром – затапливает печь и готовит тесто: просеивает муку, вымешивает, раскатывает, опять месит тесто, скатывает его в шары, накрывает их чистым полотенцем и ставит на подход. Затем она тщательно вычищает жарко протопленную печь, ловко деревянной лопатой ставит хлебы прямо на кирпичный под, и закрывает вход в печь заслонкой.

Через часок-другой – хлеб готов. Весь дом наполнен духом только что испечённого, ещё горячего хлеба. Право же нарезать свежий хлеб перед едой принадлежало дедушке. Это был торжественный момент. Он прижимал каравай к груди и большим ножом, с подобающей случаю серьёзностью, отрезал нужные куски. Никакие разговоры, тем более шутки, при этом были неуместны.

Ничего на свете нет вкуснее ароматной, с хрустящей корочкой, краюшки свежего хлеба!

Баня. В нашей безлесной и засушливой местности не строили бань, однако каждую субботу устраивался банный день. Не могу сказать, как мылись взрослые, не видел. В те времена в деревне не принято было при детях не только показывать наготу, но и проявлять чувства интимного характера, например, обниматься или целоваться. Знаю только, что они загодя готовились к этому дню: запасали воду и щёлок, промывали или запаривали корыта, широкие чаны и кадки, готовили чистое бельё.

А вот о моей бане у меня сохранились самые тёплые воспоминания. В этот день дом хорошо протапливался, бабушка наливала горячую воду в предварительно ошпаренную широкую кадушку, вливала туда чашку щёлока. Если вода была недостаточно горяча, она кидала в кадку сильно нагретый, а то и раскалённый в печи крупный камень-голыш, который вначале бурно бушевал, затем кипел, сипел и замолкал. После этого сажала туда меня и накрывала кадку простынёй.

Под нею было тепло и достаточно светло. Я сижу в воде по шейку, плескаюсь, играю с зелёной резиновой жабой (не знаю, где её достал дедушка). Пар пробирает меня. После этого бабушка моет меня мочалкой с мылом, ополаскивает, принимает в тёплую чистую простыню и отправляет на жаркую печь. Через некоторое время – в постель. Всё. Дедушка с удовольствием смотрит на меня чистенького и говорит: – «Как новый целковый!». Денег я тогда ещё не знал, но понимал, что это что-то хорошее, красивое.

Форточка. Как-то поздней осенью, нагулявшись и раскрасневшись, прибегаю с улицы. Настроение приподнятое, радостное: «Дедушка! Я пришёл!». У порога стал скидывать галошу с ботинка, а она не снимается. Я со всей силы тряхнул ногой, галоша соскочила и…, ударила в закрытую форточку окна, пробила стекло. Жуть! Я ни жив, ни мёртв.

Дедушка спокойно встаёт из-за стола, собирает осколки стекла, выбирает его остатки из рамы форточки, затыкает её подушкой и, не глядя на меня, строго говорит бабушке: «Отправляй мальчишку спать, а я завтра утром вставлю его голой попой в форточку, а чтобы не дул ветер, щели вокруг неё заделаю замазкой».

С испугу я долго не мог заснуть. Мне было страшно – каково будет мне, ведь за окном мороз! Особенно убедительным доказательством намерения дедушки казались мне его слова о замазке. Утром я вбежал на кухню глянул на форточку, а там вместо подушки уже было вставлено новое стекло.

Коньки. Ударили крепкие морозы. Лёд сковал наш деревенский пруд. Как-то вечером дедушка говорит мне:

– Хочешь кататься на коньках?

– А что это за коньки, маленькие кони? – спрашиваю я.

– Нет, это маленькие салазки на каждую ногу, на них катаются по льду – отвечает дедушка.

– Хочу, хочу! – радостно закричал я.

– Тогда ложись спать, а завтра мы их сделаем».

Здесь следует сказать, что в те далёкие времена практически невозможно было купить настоящие коньки по многим причинам. Во всей округе, включая и город Россошь, просто не было магазинов по продаже спортивных товаров, да и денег у крестьян на такие, по их мнению, «забавы» тоже не было. Даже покупка детской одежды и обуви в магазине считалась у крестьян непозволительной роскошью. В основном, родители почти всю одежду, для детей и не только, шили сами, или покупали у местных мастеров, и на рынке. При покупке у местных, особенно своих деревенских мастеров и мастериц, расплачивались не деньгами, а либо продуктами, либо соответствующими услугами.

В деревенской жизни издревле действовал закон взаимовыручки – основа стабильности и живучести общины. Сообща строили дома для молодых или новых семей, вдов или погорельцев. Соседским долгом считалась помощь в починке крыши, сарая, ограды, колодца и других работах, требующих усилий нескольких человек. При этом не предполагалось ни какой платы, кроме угощения и могарыча – бутылки самодельной водки). Сообща строили и поддерживали в исправном состоянии все общественные объекты, такие как дороги, пруды, колодцы, водопой для лошадей и скотины и др.

Утром я проснулся от какого-то стука. Выскочил в переднюю комнату и увидел, что дедушка сидит на маленькой скамеечке и стамеской обтёсывает деревянный чурбачок, похожий на лодочку, а на полу уже лежит одна готовая. Затем дедушка нарезал две полоски из жести и аккуратно прибил их маленькими гвоздиками вдоль киля каждой лодочки. Сверху, на передней части платформы (палубы) лодочки он укрепил петлю из ремня, а на её корме два тонких ремешка. «Готово – сказал дедушка – пошли, попробуем как они побегут».

Пришли на пруд. Лёд был чистый, не занесённый снегом. Привязав коньки к моим валенкам, дедушка сказал: «Ну, пошёл!», и, не успев сделать и шагу, я больно шлёпнулся на лёд. Тогда он взял меня за руку, и мы прошли с ним несколько кругов. До сих пор помню неожиданное и восхитительное ощущение от скольжения по льду – ноги стоят, а сам еду!

Потом я уже смело катался с другими ребятами. Конечно, скольжение самодельных коньков было плохим, но мы другого не знали и были рады и этому. Первые, и единственные в моей жизни, настоящие коньки снегурочки я надел только лет в 14–15 уже в Бирюлёве. И то, тогда во время войны, мы с мальчишками не знали что такое каток, а гоняли по накатанным автомобилями мостовым улиц. При этом, верхом удовольствия и шика было на виду у всех промчаться, зацепившись проволочным крюком за борт грузовика.