На лице Елены не было ни тени сумасшествия, ни дурацкого фанатичного экстаза религиозных клириков и всяких других фанатиков. Василина совсем перестала понимать происходящее и стояла не моргая и уставившись на Елену. Та, видимо, поняв состояние девушки, с хорошей улыбкой и теплотой в голосе опять продолжила:

– Успокойся, Василина, я не выжившая из ума от ревности и бессилия брошенная женщина. Нет, я счастлива, и все хорошо у меня. И у тебя тоже все хорошо будет, даже лучше, успокойся.

– У тебя ведь нет подруг? – вдруг резко сменила тему разговора Елена и взяла Василину за руку.

– Нет, – ответила тихо оглушенная девушка.

Елена достала из сумочки визитную карточку и, протянув ее Василине, произнесла:

– И у меня нет. А без близких, понимающих людей рядом одиноко и трудно приходится порой. Позвони мне как-нибудь, поговорим обо всем. А сейчас я на «спецуху» опаздываю, извини.

И Елена, приветливо улыбнувшись, пошла к преподавателю совершенствоваться в игре на фортепьяно. А Василина вышла из института, дошла до первой попавшейся скамеечки и рухнула на нее, ничего не понимая и от этого чувствуя себя круглой идиоткой. Она была юной, совершенно неопытной девушкой, а тут бы и опытная в растерянности грохнулась на эту скамейку.

Василина очень переживала после «прослушивания», что ее роман с Сафроном Евдокимовичем закончится, так сказать, не начавшись. Но после экзаменов, за которыми он, очевидно, наблюдал, Сафрон Евдокимович встретил ее у выхода из института, вежливо поздравил, усадил в свою крутую машину и отвез в ресторан гостиницы «Метрополь», а там закатил такой банкет по случаю поступления! Роскошный стол, уставленный цветами, шампанским, цыгане, которые весь вечер пели у их стола, а начали «Ай, да Василина, ай, да красна девица…» И Василина позже пела с ними: «Ты судьба моя косолапая…» А потом у них была волшебная, сказочная ночь на Кутузовском. Все было так невероятно прекрасно, что Василина забыла обо всем на свете – даже маме Даше позвонить.

Через день, забрав уже в Черемушках, Сафрон Евдокимович отвез ее во Внуково, достав где-то очень дефицитные билеты на самолет до Симферополя и, провожая ее, проговорил: «Тебе нужно прийти в себя после экзаменов, девочка моя, хорошо отдохнуть, а осенью приступить к занятиям. Возвращайся загорелой, веселой, красивой. До осени, Василинка!»

Она пошла на посадку, а он, помахав рукой, направился к машине.

До осени они не виделись. Она вся извелась и измаялась в ожидании и в тревожных думах: «А вдруг я ему больше не нужна, неинтересна?» Странно, но за все это время она ни разу не вспомнила и не подумала про Елену Прекрасную, будто ее и не было вовсе. А она вот была и есть, и нисколько не страдает от расставания с ним. Василина уже два месяца пребывала в абсолютном счастье, регулярно встречаясь с Сафроном Евдокимовичем. А когда она звонила маме Даше и говорила, что остается ночевать в общаге, та ей весело, но строго отвечала: «Васька, да знаю я этих подруг твоих, с колючими усищами, аспидов-аистов этих. Помни о подарочках от них. Они приносят минутное счастье и пожизненные обязанности».

– Мама, я все помню, не беспокойся, я не маленькая уже, пока, – отвечала Василина и падала в объятия Сафрона Евдокимовича, без ума от свалившегося на нее счастья. Зная, а теперь уж наверняка, что он только – ее, а она только – его.

После того, как Василина прошла «тестирование», Сафрон просто обязан был объясниться с Еленой как порядочный и честный человек. А он был честным и порядочным. Нет, он, на самом деле, относился к своим подругам неформально, не потребительски, а искренне. Он и влюблялся в них по-настоящему, но немного не до конца, вот как в Елену. Он снял ей квартиру в Ясенево с мебелью и пианино для занятий. Помогал, как говорится, материально и морально. Заботился о ней, дарил красивые вещи, ну и все такое. А тут вот пришла пора расстаться. Он уже проходил через это и был готов ко всем вариациям разлуки.

Но с Еленой Прекрасной расставание получилось не как с другими. Когда он деликатно объяснил ей причину их встречи, сидя в ресторане за столиком, Елена спокойно поглядела на него и спросила: «Это Василина?» Сафрон немного помялся и ответил: «Да».

– Очень хорошая девочка, она мне нравится, Сафрон, пусть у вас все будет хорошо. А сейчас, извини, мне нужно выйти, – проговорила Елена, встала, взяла сумочку и вышла.

Обратно она не вернулась, а когда Сафрон уже позже, вечером, дозвонился до нее и пожурил:

– Разве так можно, Елена, я же волнуюсь, куда ты делась?

– Не волнуйся, Сафрон, дорогой, все в порядке, – ответила Елена и положила трубку.

Сафрон, конечно, не успокоился тут же, но полегчало сразу. Позже прилетела на вступительные экзамены Василина, сдала все на отлично, и они закатили праздничек в «Метрополе», в любимом зале Иосифа Виссарионовича Сталина, где тот зажигал когда-то с Мао Цзэдуном. Потом Сафрон проводил Василину в Симферополь и занялся делами.

Вот тут-то и настигла его буря! Сафрон Опетов уже полтора года готовил выставку импрессионистов в Москве совместно с Министерством культуры СССР, отделом культуры ЦК КПСС, РАХ, горкомом партии, КГБ и с рядом других заинтересованных организаций. И через неделю эта выставка должна была торжественно открыться в ЦДХ на Крымском Валу. Он бегал целую неделю как савраска, решая какие-то вопросы и с нетерпением ожидая встречи со своими любимцами: Винсентом Ван Гогом, Камилем Писарро, Полем Сезанном, Эдгаром Дега, Клодом Моне, Пьером Огюстом Ренуаром, Анри Руссо и др.

И вот открытие этой эпохальной выставки вселенского масштаба состоялось. Понаехало много партийных и государственных деятелей, для проформы, так сказать, типа: «Мы открыты, все флаги в гости к нам!»

Все было как всегда – запротоколировано, зарегламентировано, помпезно, затянуто, скучно. Но это не главное. Главное – выставка открылась, работы удивительных живописцев в совке, и люди смогут увидеть это чудо своими глазами. Народ и повалил смотреть. Да так, что очереди перед Выставочным залом выстроились длиннее, чем в Мавзолей Ленина – и даже в ГУМ, за дефицитом.

Сафрон водил экскурсии для самых-самых по этой замечательной выставке, рассказывал, объяснял, показывал, сравнивал, и все из-за любви к искусству – бесплатно, значит. И вот к концу первой недели, вечером, почти перед закрытием, он увидел девушку перед картиной Ван Гога «Ночное кафе в Арле». Даже не девушку, а молодую красивую женщину, может, моложе его лет на пять-семь. Сказать о ней красивая – значит, ничего не сказать. Она была прекрасна. Густые темно-каштановые волосы обрамляли невероятной красоты профиль лица и спадали пушистой шалью на плечи и спину, изгиб которой сливался на поясницу, на ягодицы, бедра и икры стройных ног. Очень красивое облегающее платье лишь подчеркивало ее безукоризненные формы. Упругая грудь поражала пропорциональностью. А высокие каблуки удлиняли и без того стройные длинные ноги. Сафрон был поражен ее совершенной красотой.

«Вот такою, должно быть, была Клеопатра, и из-за нее мужчины-воины прощались с жизнью, ничуть не жалея об этом», – подумал Сафрон и сглотнул слюну.

Хотя правильнее было бы сравнить эту девушку с Софи Лорен или с Джиной Лоллобриджидой, по крайней мере, ее совершенные формы. Сафрон как загипнотизированный подошел к ней, ничего не говоря. Она, не глядя на него, вдруг проговорила: «Вы, наверное, организатор выставки или какой-нибудь куратор от Минкульта. Посмотрите на картину. Подобные шедевры должны выставляться в небольших уютных залах, где ими можно любоваться часами, сидя за столиком или на скамье».

– Но в Москве нет подобных залов, – ответил Сафрон.

– А жаль, что нет. Эти работы писались именно для таких маленьких заведений. Они и требуют этой атмосферы, им здесь неуютно и не место. Бесконечные людские потоки разрушают их ауру, ее невозможно почувствовать, коснуться, насладиться ею. А ведь эта аура – основная часть этих картин, не так ли? – произнесла девушка и повернулась к Сафрону лицом.