Время остановилось. Дни шли за днями, а я сидела в своей комнате, лишь изредка выходя в туалет. Почти ничего не ела – мама силой пихала в меня еду. Она заботилась обо мне, но, кажется, сама чувствовала себя не очень хорошо. Ей часто становилось плохо, и тогда я говорила себе, что не имею права мучить ее, и старалась есть. Ну или делать вид, что ем.
Отчим все это время вел себя спокойно, а может, мне просто не было до него дела, как и ему до меня. То, что произошло в подъезде, так и осталось висеть в воздухе. Мне стало на все плевать, а Андрею это было на руку. Мама почему-то тоже больше не поднимала эту тему.
Лорд выздоравливал, и Леха забрал его к себе домой. Теперь нужно было пристроить Обеда, к которому я за эти дни очень привыкла. Котенок жил в моей комнате, никуда не выходя, и вел себя примерно. Но порою сидел на подоконнике, смотрел на дом, в котором когда-то жил, и глаза его были грустными. А может быть, мне просто казалось.
В школу я не ходила. Лежала в кровати и часами пересматривала видео с Димой, которые успела снять. И кляла себя за то, что не сделала больше. Ведь была возможность, была! А я… Все упустила. Дура.
Я выучила эти видео наизусть – каждый кадр. Знала каждое Димино слово, каждое движение. Но всякий раз смотрела как в первый. Затаив дыхание.
Первое видео. Дима сидит на диване в своей квартире, по одну сторону от него лежит Обед, по другую – Лорд, еще здоровый. Он смотрит на меня с осуждением, потому что не хочет, чтобы я снимала его, а я смеюсь за кадром. И говорю, что Дима похож на заботливого отца двоих детей. Он закатывает глаза, а мне становится еще смешнее.
Второе. Дима стоит на балконе, лениво щурится, наблюдая за отблесками заката. На нем футболка, обнажающая сильную руку, на которой набита татуировка. Он такой красивый. Я фокусируюсь на его глазах, делаю приближение. Они разного цвета: один – карий, второй – зеленый. И они обрамлены густыми темными ресницами. Я касаюсь их кончиком указательного пальца, и Дима зажмуривает один глаз, не сводя с меня взгляда. А потом ловит мою руку и прижимает к своей щеке.
Третье. Мы в обнимку лежим на диване, и я, подняв руку, снимаю нас двоих – его и себя. На Диме нет футболки, и я чувствую жар его тела. Этот жар будоражит меня, и я глажу его по руке, тая от счастья. Дима смотрит в камеру, и мне каждый раз кажется, что он смотрит прямо в душу. А потом целует в щеку. Но не меня, а другую Полину. Ту, которая все еще остается в неведении о том, что произойдет совсем скоро. «Ты моя девочка», – хрипло говорит он мне и зарывается пальцами в распущенные волосы.
Все мысли были о нем. И я даже спала в его футболке, которую успела забрать из квартиры. Теперь она принадлежала другим людям – в ней сменили замок.
***
В школу я пошла в ноябре, когда более-менее пришла в себя и перестала плакать ни с того ни с сего или бездумно смотреть в одну точку, теряясь во времени и пространстве.
Лишь за день до этого я узнала, что Вала и Леху выгнали из школы. Формально – за очередную мелкую провинность. Но на самом деле это произошло потому, что парни были из простых семей и к школе их прикрепили из-за прописки. Но после того как Димы и его могущественного отца не стало, активизировалась мать Есина, которая до сих пор точила зуб и на директора, и на Диму, и на его друзей из-за сыночка.
По слухам, она пришла в администрацию школы и потребовала выгнать Леху и Вала, потому что они мешают учиться ее ненаглядному сыночку. Запугивают, как и Барсов в свое время. И она просит, нет, требует, чтобы этих аморальных личностей исключили. Иначе придется отправлять в школу серьезную проверку – мать Есина занимала высокую должность в министерстве образования, поэтому могла это организовать.
Дамблдор испугался за должность и, поняв, что Сперанский больше не сможет ему помочь, нашел повод выгнать парней из школы. Уж не знаю, как он это провернул, но больше Вал и Леха с нами не учились.
Обо всем этом мне рассказала Дилара, когда пришла ко мне в гости. Из дома после похорон я не выходила. Сидела в своей комнате, не замечая, как дни проходят за днями. Я жила словно робот, все делала на автомате. Могла не есть, если не напоминала мама, забывала, что нужно мыть голову, стала равнодушной ко всему, даже к любимой музыке. И не испытывала почти никаких эмоций. Если бы не котенок, за которым нужно было ухаживать, я бы совсем пропала. Обед так и жил в моей комнате – тут у него стояли миски и кошачий туалет.
– Выгнали? – переспросила я подругу. Удивление – это была первая эмоция после боли за долгое время.
– Да… Уроды! Я просто в шоке. Это все мать Есина. Из-за нее выгнали Лешу с Валом.
Я тяжело вздохнула. Ну как же так?
– Вы помирились с Лехой? – спросила я тихо.
– Нет… – покачала Дилара головой и сжала пальцами школьную юбку – ко мне она зашла после школы. – Не получилось. Мы разговаривали, Полин. И ничего не получилось…
***
Дилара и Леха встретились спустя несколько дней после похорон Барса. Пришли в кафешку неподалеку от школы, где иногда зависали вместе, смеясь, дурачась, таская друг у друга еду или украдкой целуясь. Но в этот раз между ними не искрило – напротив, оба чувствовали холод.
Леха тяжело переживал потерю друга. Сидел поникший, с опущенным взглядом, положив руки на колени. И не смотрел на Дилару, словно стыдясь встретиться с ней глазами. Его лицо осунулось, а вместо привычной улыбки на лице застыла горечь. В школу он не ходил, на звонки не отвечал, и это была их первая с Диларой встреча за долгое время.
Девушке хотелось обнять его или хотя бы коснуться руки, но она неподвижно сидела, вцепившись в рюкзак. Смерть Димы она тоже тяжело переживала.
В последние недели они так здорово общались все вчетвером, и его Дилара считала уже не просто своим одноклассником, которым восхищалась со стороны и вместе с тем побаивалась, а другом. Сколько раз они сидели у него в гостях до самого вечера, сначала занимаясь с Полиной, которая была умнее всех их троих вместе взятых! А потом ели пиццу, играли во что-нибудь или просто болтали о жизни. Дилара привыкла к Барсу. И не понимала, почему он ушел так рано – за день до своего восемнадцатилетия. Это было ужасно, ужасно несправедливо!
Что чувствовала бедная Полина, Дилара даже представить не могла. Потерять любимого человека – большая трагедия. Незаживающая рана на душе, которая всегда будет болеть. Дилара старалась поддерживать подругу, но та почти не шла на контакт – была в депрессии. Лешу ей тоже хотелось поддержать, но и он затаился, переживая боль утраты в одиночестве.
Дилара настояла на встрече не только потому, что хотела обсудить то, что произошло между ними. Она просто хотела увидеть того, кого любила. Понять, как он. Утешить. Сначала они оба молчали.
– Как ты? – спросила Дилара первой.
Леха пожал плечами.
– Норм. А ты?
– И я… Норм.
Норм – дурацкое слово. Фальшивое.
Снова молчание.
– Я знаю, что ты очень переживаешь из-за того, что случилось с Барсом, – сказала Дилара, еще крепче сжимая рюкзак на коленях. – Это ужасно.
Он кивнул.
– Не понимаю, как это произошло.
– Никто не понимает, – отрывисто сказал парень.
– Бедный Дима… Боже. Все время думаю о нем. Тебе, наверное, тяжело?
– Не хочу говорить об этом, – оборвал ее Леха, и девушке почудилось, что в его глазах блеснули слезы. Будто осколки.
– Ладно… А о чем ты хочешь поговорить? – нервно сглотнув, спросила Дилара. – Может быть, о нас?
– О чем разговаривать? Ты меня бросила, – ответил он, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди. – По телефону.
– Потому что ты мне изменил, – свела густые брови к переносице девушка. И добавила: – Со своей бывшей. Так, напоминаю на всякий случай.
Холод между ними усилился.
– Я же сказал тебе. Ничего не помню о вписке у Мэла, – сказал Леха, глядя Диларе прямо в глаза.
– Как удобно, – вырвалось у нее.
– Не веришь? Зря. Повторяю еще раз. Мы с пацанами выпили какой-то дряни из бара отца Мэла, и я пришел в себя только утром. Если что-то и было… Я реально не помню. И отрицать ничего не буду. Да, моя бывшая действительно там была. Я писал Барсу об этом. Что она как будто меня преследует. Может быть, я потерял контроль. Не знаю я! Короче, не буду сейчас сидеть и гнать тебе, что хороший. И что этого не могло быть.
