– Я просто комикс дописываю, и у меня по сюжету крокодила зарежут на мясо гурманы-вьетнамцы, а потом подадут в туристическом ресторане.

– А люди причем тут?

– А Чеба за Гену захочет отомстить и расчленит владельца этого ресторана. Ну и повара, который крокодила зарезал. И подаст их под острым соусом туристам. Вот мне и нужно узнать с подробностями, как людей вообще разделывают.

– А тебе зачем такие подробности? – болтаю сзади ногами. – Ну напиши просто, что он их зарезал и съел.

– Да нет, так неинтересно! Людям экшен нужен, а в двух словах и дурак напишет! Хрен с тобой, у Алисы спрошу.

Хихикаю, пряча смущенное лицо в складках простыни. Запах Игоря до того впитался в нее, будто и не в постель я сейчас утыкаюсь, а в шею, в его зимнюю шею с въевшимися запахами Нового года. И пахнет она мятными мандаринами, морозной хвоей, шуршащими мешками с конфетами, которые я находил под елкой каждый раз и верил, что это купила не бабушка, а Дед Мороз изготовил на своей сладкой фабрике…

Судорожно вздыхаю от неприятно кольнувших воспоминаний. Обнимаю одеяло и утыкаюсь в него лицом.

– Что за парфюм ты используешь? – шепчу. – Или дезик… Пахнет прикольно. Прям Новым годом.

– Какой дезик? – замирает перед дверью комнаты. – Он у меня без запаха. Может, гель для душа? Он классный, приятный запах в кожу впитывается и на сутки потом остается.

– А можно мне им тоже помыться? – млея от душистой простыни, интересуюсь.

Игорь загадочно улыбается, глядя, как я нежусь в его постели.

И, прежде чем уйти, кивает:

– Такой красненький бутылек с мужиком полуголым.

Ага. Запомнил. Красненький бутылек с мужиком – и моя постель тоже пропитается его запахом, им пропитается вся моя кожа. Готов идти в душ хоть сейчас и вылить на себя весь флакон, а потом лечь в кровать и опьяняться, опьяняться…

– Молодой человек, доброе утро? – слышу голос тети. – Хоть вы соизвольте передать своему… его даже пасынком назвать нельзя! Своему маленькому другу, что столь бурное проявление чувств мужчине не идет. Мужчине подобает быть хладнокровным и сдержанным, а не срываться и не бежать в спальню… кхм, другого мужчины – только потому, что тот проснулся.

– О, доброе утро, мадам! – журчит Игорь. – Конечно, передам. Вы, кстати, тоже можете пришить себе мужской половой орган, потому что и вас я бы очень хотел видеть хладнокровной и сдержанной.

– А вы сильны только в мужланском, пошлом юморе? Может, вы тоже любите расхаживать по дому полуобнаженным? Или поведение своего маленького друга вы считаете нормой?

– Вы так взбудоражены парнем в трусах, словно до этого никогда их не видели. Соболезную вашей личной жизни.

Утыкаюсь носом в простынь. Хоть и не вижу Игоря, а все равно краснею и хихикаю в белую ткань с маленькими пиццами.

– Да что вы себе позволяете?!

– Не более, чем вы себе. Прошу прощения, мне нужно на работу.

Счастливо сжимаю в объятиях кусочек его одеяла. Точно схожу в душ и лягу в свою в постель с тем же запахом. А то теть Лора прикопается еще, чего это я блаженствую в постели своего взрослого друга.

Правда, тетя превосходит все мои опасения.

– Даня, – она врывается в комнату, а я от неожиданности вскакиваю. – До сих пор не оделся?

– Я собирался спать.

– А ночью ты что делал? Я же в час мимо проходила и видела, как ты в телефон играл! Полуночничают, а их потом не разбудишь!

– Я не хочу смотреть Малышеву.

– "Не хочу" ты будешь говорить своей жене, когда она станет удивляться, почему же ты не можешь выполнять супружеский долг и обеспечивать ее потомством. Давай-давай, живо поднимайся, там как раз она про мужское здоровье рассказывает.

Закатив глаза, поднимаюсь и плетусь за ней. Назло в одних трусах. Пусть лопнет от ярости. Может, выгонит меня, и я спокойно займусь своими делами.

Но она только кривит губы. И халат так и не переодела. Так что мне остается только изучать пол и свои ступни.

– Игореш, куда ты? – слышу голос матери из кухни, пока теть Лора усаживает меня на диван и прибавляет звук передачи. Мне приходится напрягать слух, чтобы уловить, как ответит ей Игорь.

– В Кудаловск. Комп видишь? В театр с ним иду.

– Почему ты не можешь хоть немного проявить к Ларисе уважение и не сбегать на работу хотя бы сегодня?

– Ты меня тут как собачку на привязи хочешь держать? – Игорь рявкает так, что я уже специально делаю звук громче, чтобы теть Лора не услышала ссоры и конфликт не стал шире. – Чтобы, не дай бог, Ларисочка не обиделась?! Я закрываю глаза на твои круглосуточные посиделки у безымянной подруги, так будь добра и ко мне иметь уважение!

– Что?.. Стой, ты… мне раньше ни слова про это не говорил! Тебе было плевать, во сколько я и откуда прихожу! А сейчас что? Нет больше поводов докопаться?!

– Да! Да, мне плевать, во сколько ты и откуда приходишь! Но если желаешь, я могу побить тебе всю посуду и закатить грандиозный скандал! Только запасись мне успокоительными, потому что твоя прихоть дорого мне обойдется!

Я сжимаюсь в самом уголке дивана. Кутаюсь в плед, потому что меня начинает морозить.

А теть Лора констатирует:

– Чего и следовало ожидать. Уже в ближайшее время и этого хама бросит. Нового найдет, еще хлеще. У нее традиция: чем дальше, тем мужик страшнее.

Я взлетаю с дивана и бросаюсь в прихожую.

– Игорь!

Он почти ушел.

В самый последний момент останавливается и оборачивается на меня. Лицо сразу смягчается, но на руке, сжимающей сумку с Валерой, все еще вздуты вены. Все еще напряжен.

Сглатываю от волнения. Протягиваю ладонь, задевая кончиком мизинца одну из таких вен. И напряжение спадает почти сразу.

– Не ругайся, – прошу одними губами, а страшные слова тети все еще вертятся в голове. – Пожалуйста.

Он горько усмехается. Треплет меня по спутанным волосам и только после этого выходит за дверь.

А я снова остаюсь один. Наедине с матерью и тетушкой. Вот только к тете я идти и не думаю, хоть она кричит на меня из зала и напоминает, что "Малышева-то уже кончается!".

А иду я в душ. Просто потому, что хочу насытиться запахами Игоря. Потому что там стоит флакон с полуголым мужиком. Потому что в душе я смогу спрятаться от тети, а вода приглушит ее крики. Потому что там свобода, единственный уголок свободы в собственном доме.

С наслаждением запираюсь. Снимаю очки с трусами, встаю на холодный кафель и жадно выдавливаю на ладонь геля из красного бутылька с полуголым мужиком. Вспениваю – и вдыхаю. Захлебываюсь, ведь и дыхание сбивается, и сердце перестает стучать. Ноги подкашиваются, и я оседаю на пол, сотрясаясь от восхищения. Даже слезы наворачиваются на глаза, а я тихонько поскуливаю в восторге, укладываюсь облепленным душистой пеной сугробом на пол и смотрю снизу, как в меня летят стрелы из душа. И, как астматик, продолжаю глотать морозный запах и не насыщаюсь им.

Тропический ливень клочьями смывает с меня пену. Его пену. Мне даже кажется, что среди всех-всех гелей с такими же мужиками на конвейере они выбрали один, самый особенный из всех, и сказали: "Он будет предназначаться Игорю". И добавили туда чего-то уникального, что в тюрьме флакончика было ничем и не имело смысла, но, соприкоснувшись с его кожей – расцвело.

И я со стыдом понимаю, что холодная вода и мысли о нем дают о себе знать. Если бы он сейчас находился здесь и смотрел, как я лежу на полу душа и упиваюсь запахом его геля – он бы, конечно, все понял. А я бы его догадки подтвердил.

Но сейчас его нет, а чувства наливаются сильнее, и отрицать очевидное я уже не могу.

Выдавливаю на ладонь еще немного холодного геля. Устремляю взгляд на пики ледяных струй вверху. И успокаиваю мыльной рукой спонтанное возбуждение.

Каждую секунду мне кажется, что он ворвется. Или ворвется тетя, или мать каким-то образом сумеет сдвинуть защелку снаружи. И почему-то верю: они сразу поймут, кто виновник моего состояния. Перед ними бы я объясниться не смог, но перед Игорем – запросто. Он понял бы меня и, я уверен, даже успокоил бы. Только вот на его ладонях точно вздулись бы вены, а пересекаться он стал бы со мной реже.