Десмонд не стал отвечать, зачем, раз сам идет снимать. Он был готов к прикосновению и все-таки вздрогнул, когда обе руки легли ему на плечи.

— Знаешь, — прозвучало над самым его ухом. — Нервным лошадям надевают шоры. Так они меньше видят и меньше пугаются. Но тебе этот способ, кажется, не помогает.

Его ладони сдвинулись с плеч Десмонда чуть вперед, коснулись ключиц, потом скользнули к спине, большие пальцы уперлись по обе стороны шеи и теперь кружили там, безошибочно нащупав самое больное место. Десмонд осторожно перевел дыхание. Это было чертовски приятно, но…

— Так что с полотенцем? — тихо повторил Генри за его спиной. — Остыло?

— Немного.

— Я сниму, — Генри ухватил полотенце за уголки и слистнул его, как страницу книги, на правое плечо Десмонда. Но на этом дело не закончилось, пальцы Генри легко прошлись от ушей к подбородку и обратно, вороша щетину. — У тебя мягкие волосы. Но все равно нанесем масло.

Он звякнул стеклом, громко и влажно растер что-то в ладонях, и от этого звука у Десмонда по спине мурашки пробежали. Масло приятно пахло, ладони Генри скользили по лицу — щеки, подбородок, шея, обратно. Десмонд сначала сжимал губы, чтобы на них не попало, но убедился, что Генри аккуратно их огибает, и перестал, а потом тонкие пальцы растерли щетину в ямочке под губой, покружили в уголках рта, погладили кожу под носом, и Десмонд зажмурился. Как ему не противно? Редкие колючие волоски, это же мерзко.

— С маслом покончено, теперь пена, — в голосе Генри не было насмешки, не было отвращения, он стал совсем легким и тягучим. — Я не попаду в глаза, не бойся.

Руки его исчезли и Десмонд, не открывая, но уже и не жмуря глаз, слушал, как Генри их вытирает полотенцем. А потом звякнул о край мисочки помазок и быстро-быстро зашуршал по металлическому дну щетинками. Шуршание скоро сменилось густым хлюпаньем пены, и Десмонд восхитился, до чего вкусный получался звук. Чуточку неприличный, но все-таки притягательный.

— Начнем, — мурлыкнул Генри, и помазок развез первую порцию пены по щеке. Покрутился, взбивая ее крепче, медленно двинулся к подбородку. Пена была теплой, барсучий ворс помазка — шелковым, и Десмонд тихонько, чтобы Генри не заметил, перевел дыхание. Это оказалось приятно. Помазок, словно влажный язык, скользил по шее, щекам, мягко обводил губы. Черт побери, он был готов сидеть вечно, наслаждаясь этой странной лаской.

— Бритва, — тихо предупредил Генри.

Блаженное ерзанье помазка оборвалось, и когда сталь коснулась щеки, Десмонд не дрогнул ни единым мускулом, ему все еще было слишком хорошо. Подумал отстраненно: а если сейчас? Одно движение, и… Говорят, смерть от потери крови легкая. Он поспешно сжал рукоять пистолета. Он так расслабился, не выронить бы.

Лезвие двигалось с легким хрустом, скашивая волоски, потом исчезало, и слышно было, как Генри с легким звоном отирает его о полотенце. И снова движение по коже — как мелкие искры. Полотенце. Пальцы Генри оттягивали кожу то около уха, то около рта. Похрустывание лезвия — легкий его звон. И снова. Десмонд дышал приоткрытым ртом, не решался открыть глаза. По ним сразу станет видно, как ему хорошо, Генри исполнится самодовольством… Ни за что. Пусть все будет как есть, и подольше.

— С этим закончили, — Генри положил руки Десмонду на плечи, и тот едва не заскулил от досады. Все? Так быстро? — Сейчас нужно умыться, и продолжим. Ну-ка, вставай.

И подтолкнул в спину.

Десмонд тяжело, будто спросонья, поднялся на ноги, сделал два шага к раковине и посмотрел на себя в отражении. Глаза пьяные, а щетина сбрита не особенно хорошо. Это и есть тот хваленый результат?

— Умывайся, — Генри смотрел на него в зеркало цепко, внимательно, и Десмонду от этого взгляда стало не по себе. Это уже не насмешка. И рот… Он у него всегда был таким ярким? Ах да, раньше была помада, а потом он не обращал внимания.

Десмонд пристроил пистолет на край раковины, включил воду, ополоснул лицо и промокнул полотенцем.

— Продолжим, — Генри положил ему руку на плечо, провел к стулу и чуть надавил. Десмонд вяло подумал, что пистолет остался на раковине. Встать за ним? Ноги не шли.

Над ухом снова раздалось влажное чмокание помазка, взбивающего пену, и он закрыл глаза, готовясь наслаждаться. Теперь он жадно впитывал каждое движение, уже зная, чего ждать, и не желая упустить ни мгновения. Он не сжимал теперь ни губ, ни глаз, только дышал и впитывал кожей теплое скольжение меха, едва слышное шипение пены, нажим пальцев и похрустывание волосков под лезвием. А еще прикосновения к плечам — теперь не рук, бедер. Генри прижимался ими то вскользь, то крепче, то к одному, то к другому, и Десмонда каждый раз окатывало горячей волной. Он уже знал, что это значит. Он чувствовал, что это происходит не случайно — может быть, вначале да, но теперь-то он ощущал, чем именно Генри касался его. И эта часть его тела вовсе не была равнодушна к происходящему. Точно так же, как не был равнодушен Десмонд, он с легким, приятным ужасом думал, что это уже может быть заметно. Но лезвие снова скользило по его коже, он выдыхал, наслаждаясь его шорохом, и не открывал глаз.

— Это все, — прошелестело над ухом, но руки не легли на плечи, как Десмонд ждал.

Он с усилием открыл глаза, заставляя себя очнуться от морока.

— Обошлось без крови, — улыбнулся ему в зеркало Генри. Когда он успел отойти к раковине? И пистолет уже сунул в карман.

Десмонд поднялся, включил воду, ополоснул и промокнул лицо. Черт побери, вот теперь он видел разницу, кожа и в самом деле была шелковой. Хоть тоже наряжайся женщиной.

— Нет ли лавровишневой воды или?.. — он посмотрел на Генри в зеркале.

— Вот, — тот выставил флакончик перед Десмондом, и сделалось досадно. Он надеялся на третью, хотя бы недолгую, часть, но увы. Пришлось все делать самому, и собственные руки показались ему холодными и неловкими.

— Время уже позднее, — сказал Генри, и голос его стал совершенно обычным. Десмонд покосился на его брюки и не заметил ничего особенного. Мог ли он ошибиться? Осторожно опустил взгляд на свои. Ну, тоже не очень заметно. — Спать в своей кровати я по твоей милости не могу, там везде стекло. Возьму у тебя подушку и пойду на диван.

Так он и сделал, вышел с подушкой. Останься, хотел крикнуть Десмонд. Останься.

Мотнул головой в попытке прийти в себя. Святые небеса. Да он вообще в своем уме? Размяк, что за стыд. Разве можно с этим человеком терять бдительность?

Что он себе такое придумал? Подумаешь, бритье. Эдак можно начать возбуждаться на всякого цирюльника. Он молча проводил Генри взглядом, потом осмотрел ванную. Какой беспорядок.

У него не было сил убирать, он вышел, закрыл за собой дверь, разделся в темноте и бросился на постель. Когда же кончится это безумие, когда его жизнь снова станет спокойной? А главное, станет ли он счастливей, когда это случится? Он же собирался стать Флойдом Ламбертом. Или просто кем-то другим. Так какого покоя он теперь ждет, откуда ему взяться?

Десмонд смотрел в потолок, где качались тени, прислушивался к звукам дома. Все еще чуть поскрипывал ставень, но ветер, кажется, ослаб. Шипел в трубах отопления пар, шумел за окнами лес, а больше ничего не было слышно. Спит ли Генри? Странный человек. Какой он и как можно быть таким? И каким, собственно, что Десмонд достоверно знал о нем? Он умен. Дерзок. Образован. Очевидно не озабочен соблюдением законов и правил. Кажется, это и все. Впрочем, нет. Снова стало горячо от воспоминания о бедрах, которые касались его плеч, о шепоте над ухом. Или это притворство? Нахальная попытка увлечь, очаровать… Он бы и в женском облике наверняка вел себя так же. Конечно! Десмонд вспомнил первые часы их знакомства. Генри пытался уже тогда, но заметил, что не получается, и прекратил попытки. Да-да, он заметил. А теперь он пытается сделать то же самое как мужчина, вот и все, это ни в коем случае нельзя принимать за чистую монету. Он втирается в доверие, и это обязательно обернется выставлением счета, все так делают. Он чего-то потребует взамен. Не любви, конечно, чего-то другого, но потребует.