Девчонки замолкли.

— Что, правда любишь? — затаив дыхание, спросила Танька рыжая.

— Не «люблю», а «УТОПЛЮ», глухая тетеря! — заорала я. — Одно на уме. Я боялась, что он меня за ноги хватать будет.

Они заржали — уже над Эркой, и снова захрустели семечками. Я встала и развесила своё мокрое шмотьё, перевернула намокшую от волос подушку и снова легла. Волосы пришлось свесить с кровати, но не как-нибудь, а свернув, чтобы концы не трепались по полу. У нас на полу ужасно грязно.

Вы пробовали заснуть в девять вечера? Вот и мы не могли. С девяти до десяти грызли семечки и просто трепались, а с десяти до двенадцати рассказывали страшилки. Но сегодня мне в болтовне участвовать не хотелось, и так впечатлений хватало. Рисунок, фломастер, проработка, Колька, запретное купание… Я это всё вспоминала, вспоминала и не заметила, как стемнело. Девчонки перешли к страшилкам.

— Мы в июне на свёклу ездили, — негромко начала Иринка (одна из). — На ЗИЛе. Как я боялась с краю садиться — слов нет. Там борты низенькие, сантиметров двадцать, упасть как нечего делать.

— Двадцать? — изумилась Нинка-Нинель. — Напугала обезьяну бананом. Вот нас возили — там борты вообще с ладошку. А если у левого борта сидишь, то кричи караул. На повороте занесёт — полетишь прямо под колёса. Особенно если по средней полосе обгоняют. И ничего учительнице не вякнешь, велели садиться с краю — сядешь как миленькая. Мы, правда, не на ЗИЛе ездили, а на ГАЗике.

— Как я эту свёклу ненавижу, — пожаловалась ещё одна Иринка. — Тяпаешь, тяпаешь, борозде конца-края не видно, а солнце шпарит, аж башка болит.

— Белоручка, — фыркнула Танька рыжая.

— Я не белоручка, просто у меня каждый год в начале лета насморк. Не знаю что с ним делать, и нафтизин капаю, и аспирин пачками жру, а он всё равно. Врачиха освобождение не даёт, потому что температуры нет. А мать говорит, что я на сквозняке простужаюсь, и мне на солнце полезно прогреться. Вот и езжу на свёклу сопливая.

Девчонки захохотали, представив себе сопливую Иринку.

— Тише ржите, а то Алевтина опять придёт, — припугнула их вторая Танька.

— Ей некогда. Она небось с завхозом любовь крутит, — предположила Эрка.

— Одно у тебя в голове, — пробурчала я, и все опять заржали.

— А какая у неё пломба в переднем зубу здоровенная, — изрекла Машка. — Лучше бы уж коронку поставила, а то за километр видать.

— Под коронку весь зуб обтачивать надо, — возразила ещё одна Иринка, третья. — А это знаешь как больно? Особенно передние зубы.

— Ой, я так боюсь зубы лечить, — подала голос четвёртая. — У меня даже если малюсенькая дырочка в зубу — я уже боюсь.

— В Москве знаете какие зубные кабинеты? Там садишься в кресло, и тебе на руки — ремни, на ноги — ремни, и голову фиксируют, чтоб ты не мог дёргаться. И сверлят.

— А почему когда удаляют, наркоз делают, а когда сверлят — не делают?

— Когда сверлят, нельзя обезболивать. А то наркоз отойдёт, а у тебя там нерв пломбой прищемило. Представляешь, какая боль будет?

— Мне зимой нерв удаляли. Я за три дня с мышьяком чуть не подохла. Реву ревмя на уроке, а учительница орёт: «Ты что слёзы льёшь? Ума у тебя нету?» А я и сказать в ответ ничего не могу. Девки знают, что у меня мышьяк во рту, а учительнице тоже слово сказать боятся. А потом врач как начал этот нерв выковыривать! Говорят, это быстро — хрена! Целую минуту по кусочку выдёргивал. Я визжу, а он надо мной ржёт: «Как же ты будешь…»

Они ещё долго болтали, но я уже не слушала. Мне было тепло и уютно, и под их монотонную беседу я незаметно заснула.

*

Вы можете сказать, что у меня совершенно нет описаний местности. А я не знаю, как эту гадость описывать: две лавки, три коряги и бараки рядами. Единственная красивая вещь — железная палка с красным флагом, который каждое утро поднимают по верёвочке.

Утром на линейке после поднятия флага Нельзя объявила, что в субботу будет День Открытых Дверей. Это значит, что к нам приедут повидаться родственники. В честь этого дня соберут ещё одну торжественную линейку, на которой мы будем петь хором под баян, расказывать стихи наизусть и ходить строем, а ещё вручат награды победителям конкурса на лучший рисунок. По завершении торжественной части можно будет пообщаться с родными.

«Это хорошо, — шепнула мне Танька рыжая. — Сладкого привезут».

Сладкого хотелось до умопомрачения. В столовке из сладостей было только одно — коричневый компот с булочкой, и я к концу недели впервые поняла, насколько привыкла в конфетам. Лагерь лагерю рознь, и по рассказам девчонок, в других лагерях пионеры без проблем гуляли по окрестностям и покупали ириски. Но нас наружу не выпускали, так что приходилось есть только полезное.

После эстафеты, речки, хождения строем с песней «Взвейтесь кострами» и шахматного турнира Люся проинструктировала наш отряд, как вести себя во время Дня Открытых Дверей.

— Чтобы никаких сцен не закатывали! Вести себя прилично. Даже если любимая бабушка будет вас кутать в шарфики на тридцатиградусной жаре — терпите. И если кому привезут сладкое — немедленно сдайте Марье Ивановне. Она будет выдавать вам по одной конфете. Если родители спросят, как живётся в лагере, отвечайте, что хорошо. Поняли?

— Поняли!

— Смотрите мне! Помните, что между отрядами идёт соревнование. Лучшему выдадут памятную грамоту, а худший не допустят до танцев. Я за всеми слежу!

Сложность заключалась в том, что суббота была завтра. Нет, я против своих родных ничего не имею, они у меня замечательные, вот только у бабушки забота обо мне иногда зашкаливает. И я была бы рада, если бы ко мне приехали мама и папа. Визита бабушки я почему-то побаивалась.

В течение дня я несколько раз виделась с Игорем, но делала вид, что не узнаю его. А вот с Колькой мы даже поболтали вечерком, когда жара спала. Просто так, ни о чём. Я сидела на лавочке, а он стоял рядом и раскачивал ветку клёна, пытаясь её сломать. Народ слонялся без дела, бегал друг за другом, прыгал в резиночки и на нас пока не обращал внимания.

— На речку махнём опять? — пригласил меня Колька, но я так умоталась активным отдыхом, что новых приключений совсем не хотела.

— Ну её. Вчера за нами Эрка подглядывала, растрезвонила на весь отряд.

— Это расфуфыренная-то? Да шут с ней, пусть подглядывает. Завидует тебе, вот и трезвонит.

И тут я увидела Игоря. Он прошёл мимо нас и так на меня поглядел! Я чуть сквозь землю не провалилась. Хорошо, что Колька стоял к нему спиной и ничего не заметил. Игорь глянул на меня так, словно я была распоследней скотиной, отвернулся и ушёл по своим делам. Что-то тут нечисто… Я вспомнила наш с ним разговор в автобусе и спросила у Кольки:

— Слушай, а ты не в курсе, что тут за научная контора поблизости? Мне Игорь рассказывал.

— Очкастый, что ли? — презрительно сказал Колька и сплюнул себе под ноги. — Ну, видел я эту контору. Размером с синхрофазотрон. А что?

— Да просто интересно. Он говорил, что там спрятан космический корабль, и даже обещал его показать.

Колька присвистнул.

— Прям обещал. А кто его туда пустит?

— У него там отец работает.

Колька опять присвистнул, и я дала себе слово за эту смену научиться свистеть. Но тут горнист протрубил отбой, и нам пришлось разойтись по баракам. То есть, по корпусам.

*

Ко Дню Открытых Дверей мы разучили песенку. У некоторых было задание выучить стих, но мне повезло. Я вообще не люблю выходить на сцену и тому подобное. Торжественная линейка началась в одиннадцать, нас выстроили по струночке и велели не болтать в строю. Родственники уже приехали, но пообщаться нам не дали. Мамы, папы, бабушки и дедушки сидели на скамейках, мы стояли буквой «п» и незаметно хлопали комаров на ногах. То есть, хлопали девчонки. А мальчишки были в штанах.

Прозвучал горн, и под барабанную дробь вынесли знамя. А потом к микрофону вышла Марья Ивановна и произнесла речь. Микрофон изо всех сил старался её перешипеть и пересвистеть — последнее у него получалось даже лучше чем у Кольки — но не на ту напал. Марья дунула в микрофон так, что у всех заложило уши, и погнала рассказывать, какой у нас хороший лагерь и какие мы тут все здоровые и счастливые.