Меня грызла совесть — не знаю, почему. Я просунула голову в рисовальный кабинет и сказала Баме:

— Хочешь, помогу с письмом?

— Нет, спасибо, — ответила она своим тоненьким голоском и продолжила работу. Я ещё немножко поглядела, помолчала и закрыла дверь. На нет и суда нет.

Наша стенгазета заняла первое место. В столовой опять был кисель. Белый. Я так и не научилась свистеть, зато выучила четвёртый аккорд.

В свободные полчаса я отловила Игоря и внаглую предложила обменяться адресами, чтобы писать друг другу письма. Он обрадовался и даже сбегал в мальчишескую палату за блокнотом и карандашом.

— Напиши свой адрес, — сказал он.

Я села на лавку, взяла карандаш, раскрыла Игорев блокнот и обалдела: на первой же странице красовался рисунок Сатурна с кольцами.

— Как красиво!

— На фото лучше было, — застенчиво сказал Игорь. — Жаль, что плёнку запороли.

Я перелистнула страницу и увидела множество математических формул, недоступных для моего ума. Долистав до свободного места, собралась написать свой адрес, но увидела на левой странице слово «Эра» и замерла в нерешительности. В каком смысле Эра? Новая космическая эра или… Или. Рядом с именем была фамилия, адрес и нарисованное сердечко. Я захлопнула блокнот и вернула его Игорю со словами:

— Знаешь, я, пожалуй, не буду писать свой адрес. Не хочу отнимать у тебя время, тебе и так некогда. — И ушла.

— Все, кроме тебя, написали! Даже Бама, — сказал он мне в спину, но не возвращаться же мне было с полдороги. Хотя, если Игорь действительно собрал все адреса, а Эркин просто оказался последним — тогда очень глупо получилось. Но я этого уже не узнаю.

*

Когда в половине девятого вечера в последний раз спустили флаг и отзвучала барабанная дробь, было гораздо темнее, чем две недели назад на танцах. И сегодня мы после отбоя отправились не по палатам, как обычно, а собрались на площадке. Вожатые нас построили и повели в лес, где заранее было подготовлено место для прощального костра.

Это оказалась большая поляна всего в сотне метров от лагеря, в центре которой стоял высоченный деревянный конус. Мы встали в круг, и вожатый — не Юра, а другой — произнёс небольшую речь и поджёг костёр. Пламя разгорелось очень быстро, и мы в восторге зашумели — неорганизованно, и нас тут же угомонили. По команде вожатых каждый отряд прокричал свою речёвку, а потом Марья Ивановна произнесла очень трогательную речь, как мы ей дороги и как она о нас заботилась. Не очень-то мы ей верили, ну да ладно.

Мы спели под баян «Взвейтесь кострами», а потом хором поблагодарили по очереди всех работников лагеря — организаторов, вожатых, врачей, поваров, баяниста и других. Костёр к тому времени уже прогорел, и Юра велел нашим мальчишкам подбросить в него дрова.

Было рассказано много стихов и спето много песен. Нас не ругали, наоборот, хвалили за то, что мы загорели и поправились. Не за то хвалили…

После торжественной части большое начальство ушло, и с нами остались одни вожатые, а с ними можно было держаться попроще. Круг распался, мы разделились на группки. Кто стоял, кто сидел, кто прогуливался парочками. Некоторые особо сознательные отправились баиньки, но таких было немного. Зашуршали газетные кульки с семечками. Умные люди принесли картошку и высыпали её в костёр, который уже не взвивался до небес, а горел себе потихоньку и трещал сосновыми дровами.

— А не сбегать ли за гитарой? — спросил Санька, и все пришли в восторг от этой идеи.

Пока он бегал, один из вожатых завёл речь о будущем. Все ли из нас выбрали свою будущую работу? Ведь работа — это самое главное в жизни, её выбирают раз и навсегда, поэтому заниматься надо тем, к чему душа лежит. Вожатый спрашивал нас, а мы отвечали. Удивительно, но никто не сказал: «Я не знаю», «Я ещё не решил» и тому подобного, каждый чётко знал, на кого будет учиться.

— Я буду учёным, — сказал Игорь. — Хочу проектировать космические корабли.

— Я буду парикмахером, — сказала Эрка. — Люблю делать людей красивыми.

— А я организую ВИА и буду бренчать в ресторане, — объявил Колька, и все засмеялись.

— А мне бы хотелось работать завсклада где-нибудь на текстильной базе, — призналась Танька рыжая. — Всегда своя копейка будет.

— Ох, какой меркантилизм, — неодобрительно покачал головой вожатый. — А ты, Вика?

— Мне бы хотелось… — я смутилась. — Не знаю точно, как называется эта профессия и что надо окончить, но мне бы хотелось работать начальником лагеря. Как Марья Ивановна. Чтобы пионерам было весело и интересно. Я бы не стала никого ругать за мелкие шалости, а танцевальных вечеров сделала бы побольше. И ещё мне хочется привести в порядок те развалины. Чтобы их достроили и довели до ума. Чтобы там был настоящий кинотеатр, а в подземке — детская железная дорога. Чтобы дети из лагеря каждый день туда ходили и катались на каруселях…

— Отличная идея! — похвалил меня вожатый. — И я верю, что у тебя это получится! А профессия, которую ты выбрала, называется педагог. Чтобы её получить, нужно отучиться в педагогическом институте. Кстати, мы — будущие коллеги! Может быть, и ты будешь проходить практику в этом пионерском лагере.

— Я только за, — ответила я. — В моём отряде никто не будет дразнить кого-то из-за имени. Да и вообще никто никого не будет дразнить. Я, если замечу такое, сразу объясню, почему это плохо.

Вожатый улыбнулся, как будто я неумело пошутила, и продолжил расспросы.

Санька тем временем принёс гитару, и стало совсем здорово. Сколько песен мы тогда спели! После вчерашнего я как-то не общалась с девчонками, между мной и ими появился какой-то холодок — да и немудрено: кому понравится, что на тебя возводят напраслину, да ещё кулаками машут? А сегодня во время костра мы снова болтали, как старые друзья, и пели хором. Не хватало только Бамы — она ушла после торжественной части. А то был бы Костёр всеобщего примирения.

Я знала, что навсегда запомню этот вечер. Было здорово! И пусть мне завтра предстояло читать стих на церемонии закрытия, а по возвращении домой — объяснять бабушке и родителям, куда делись пшеничные косы, в тот час у костра я чувствовала себя счастливой. Жизнь казалась бесконечной и безоблачной, и я была полна энергии для воплощения своей мечты. А если вдруг что-то пойдёт не так — у меня есть волшебная красная пластинка. Я просто посмотрю на мир сквозь неё, и всё снова станет хорошо.

Когда третий отряд распевал песню про тюрьму, к нам подошла Люся и страшным шёпотом сказала:

— О своём побеге чтобы никому ни слова! Поняли? А то будет позор на весь лагерь. И вас никогда и никуда больше не отпустят! И в ваших школах поставят «неуд» за поведение. И на учёт в милиции поставят. И в институт вам дорога будет закрыта. Все всё поняли?

— Поооооняли! — ответили мы, и Люся успокоилась.

Мы с Игорем переглянулись, и он вскинул к плечу сжатый кулак. Я заговорщицки улыбнулась в ответ: мы-то с ним знали, что секретность развели не из-за нарушения порядка, а из-за Сатурна! А Колька подошёл к вожатой и на ушко что-то спросил. Люся рассмеялась — я впервые увидела, как она смеётся — и ответила:

— Можно, конечно! С чего вы взяли, что она запрещённая? Обычная дворовая песня, — и ушла шептаться с Юрой.

А Колька нам подмигнул, взял у Саньки гитару, подкрутил немножко… И мы всем отрядом грянули «Парамелу»!

*

Эх, не велели об этом рассказывать… Но я же не умею держать язык за зубами!