А от фильма про космическое путешествие я просто взбесилась. Начиналось так интересно: звёзды, космос, приключения, — и вдруг такая разочаровуха. И все радуются. Надолго мне испортил настроение этот фильмец.

И вчера ночью, когда мы с Танькой шли в лагерь, я снова испытала это же разочарование, но теперь оно было в сто раз хуже, потому что дело касалось не книжки и не фильма, а наших друзей. А после их возвращения и болтовни про Сатурн я не знала, что и думать. Мне как будто вернули только что отнятую сказку. Вы, наверное, надо мной смеётесь, но я действительно была готова поверить, что они туда летали!

Настолько готова, что после мёртвого часа, когда продолжилось наше дежурство, подошла на кухне к Игорю, чистящему картошку, и в лоб спросила:

— Вы правда летали?

Он кивнул.

— Но ведь там же нет ничего, кроме подземки и развалин. Милиция вас там искала вчера и никого не нашла.

Игорь отложил нож и посмотрел на меня сквозь стёкла. Я ждала.

— Там кнопка. В стене, — сказал он. — Нажимаешь, и открывается второе пространство. В нём и станция, и корабль. А снаружи, ясное дело, только развалины. Если бы вход во второе пространство был всегда открыт, представляешь, что бы там началось? Входы охраняют. Даже чтобы кнопка стала видна, и то надо полдня ныть и договариваться. Я сказал сторожу, что мне надо с отцом повидаться, и только тогда меня пропустили.

— Прости, а разве твой отец… Не уехал?

— Уехал. Туда уехал, понимаешь? И со мной постоянно общается через входы.

— Кто это тут бездельничает? — пронзительно закричала повариха. — Ишь, воркуют, как голубки. Картошка сама себя не почистит!

Я поправила на голове колпак и ушла мыть посуду. Что-то со мной творилось не то. Я хорошо помнила поговорку про грабли, но этот болтун так складно всё расписал, что я опять начала ему верить. Получается, что я была в шаге от космического полёта, но сама же всё испортила? Ой…

Чтобы справиться с упадком сил, постигшим меня внезапно, я отпросилась и пять минут смотрела в кладовке на мир сквозь красную пластинку. Полегчало. Хоть бы пластинку у меня не украли. Тогда были бы сплошные крушения надежд.

Как-то я с этим космосом упустила из виду, что завтра суббота. Вместо Дня Открытых Дверей был объявлен прощальный костёр, а в воскресенье — закрытие смены, и чао-какао. Как-то даже грустно сделалось, когда я об этом подумала. Три недели вместе были, как одна команда, такие авантюры устраивали — и в запрещённом месте купались, и картошку ночью пекли, и запрещённые песни орали под гитару. Да что там — даже космический корабль угнали! Без меня, правда.

Начальство было радо до смерти, что беглецы вернулись невредимыми, и кроме дежурства на кухне, других наказаний не назначило. После ужина мы, как и все остальные, пели хором под баян в актовом зале, репетируя песню к закрытию смены, потом выложили шишками и камешками завтрашнее число перед своим корпусом — 30 июня 1978 года, и нас погнали на вечернюю линейку спускать флаг.

В девять мы смирно лежали в койках. До десяти нам расслабиться не дали: то Алевтина, то вожатая ходили по палате и заглядывали нам в лица. Танька рыжая забылась и оставила глаза открытыми. Ух ей влетело! «Такая-сякая, все спят, а ты не спишь! А ну засыпай сейчас же!»

В десять, едва дверь за Алевтиной захлопнулась, мы все как один вскочили и стали бурно обсуждать последние события. Только Бама спала, как младенец.

— Завтра после зарядки передам плёнку Парамеле, — планировала Машка. — И фотки будут уже в пять.

— А можно некоторые по две напечатать? — попросила Эрка. — Ту, с астероидом, и где мы все на фоне кольца.

— Потом напечатаем. Сейчас главное — проявить. Кстати, надо переложить, чтобы не помялась. — Машка заворочалась, запуская руку под матрас, а потом ясным голосом спросила: — Люди, кто это сделал?

— Что?

— Чего?

— Фонарём посветите, у кого есть!

В палате поднялся такой переполох, что меня чуть не опрокинули вместе с кроватью. Предчувствуя что-то нехорошее, я достала фонарик в светанула в Машку. Её лицо было искажено гневом, а в руке серпантином вилась засвеченная плёнка.

— Какой гад это сделал? — крикнула Машка.

— Может, из мальчишек кто? — предположила какая-то Иринка.

— Им-то с какого перепугу, — пробурчала Танька рыжая.

— Вожатая? Алевтина? Кто-то из других отрядов? — посыпались версии.

— Нет, это кто-то из нас. Больше никто не видел, где я плёнку спрятала.

— Я знаю, кто! — звонко закричала Танька третья. — Она! — и показала пальцем на меня. — Я видела, как она с дежурства на пять минут отпрашивалась.

— Ты что, с дуба рухнула? Я в кладовку бегала.

— Прям в кладовку? — подскочила Машка. — А может, в палату, чтобы плёнку развернуть?

— Точно, она, она! — послышались крики, и девчонки с перекошенными лицами начали наступать на меня. — Сама не полетела, а теперь ей завидно стало!

— Ты зачем плёнку засветила? — уперев руки в боки, напирала на меня Машка. — Тебе кто разрешил чужое хватать?

— Да не хватала я твоё чужое! Сама хотела увидеть ваши фотки. — Я с надеждой посмотрела на Таньку рыжую, но поняла, что подмоги от неё не дождусь.

— Что пялишься? — грубо спросила она. — Зачем плёнку засветила? Теперь мы не узнаем, где они были.

— И ты туда же, — обиделась я. — Не трогала я вашу плёнку!

— А больше некому, — сказала Эрка.

— Ща я с ней разберусь, — угрожающе прорычала Машка и полезла ко мне с кулаками. Мы сцепились и повалились на пол, и я вспомнила детские годы. Но только я собралась ей наподдать, как нам помешали.

— Это не она! — раздался тоненький голосок, и мы не сразу дотумкали, что говорит Бама. — Я развернула плёнку.

Нас с Машкой растащили. Я послюнявила оцарапанную руку, села на койку и не поверила своим глазам: Бама действительно заговорила вслух! Это было так чуднО, словно заговорил игрушечный ослик или статуя пионера перед воротами. А наша председатель отряда стояла и исподлобья смотрела на нас.

— Кто? — опомнилась Танька рыжая и схватила мой упавший фонарь. Бама ждала.

Думаете, передо мной кто-нибудь извинился? Нет, конечно. Все накинулись на Баму — правда, пока ограничивались только руганью, не распуская рук. Машка успела сорвать первое зло и поэтому не спешила кидаться в драку.

— Вот зачем? Зачем чужое схватила? — бушевала она. — Ты хоть понимаешь, ЧТО ты уничтожила?

— Отлично понимаю, — ответила Бама. — И поделом вам всем. Вы с первого дня только и делали, что меня дразнили. «Бама, сиди прямо!» «Бама, кто твоя мама?» В игры не принимали, председательство это дурацкое на меня навесили, даже в космос с собой не взяли. Вот и умойтесь теперь!

— Да мы ж любя, — сказала Танька рыжая и гоготнула, но никто её не поддержал. Стало тихо.

— Да я тебе щас глаза выцарапаю! — замахнулась Машка, но Бама не шелохнулась.

— Выцарапывай.

— Давайте ей тёмную устроим, — не очень уверенно проблеяла какая-то из Иринок.

— Устраивайте. Никто вас не боится.

— Ай да Байкало-Амурская Магистраль, — прошептала Нинка.

— В тихом омуте черти водятся, — сказала Эрка.

— Да пошла она. Больно надо, отвечать за неё потом, — пробурчала Машка, опустила кулаки и поплелась к себе. — Дура, такие кадры угробила…

— Спокойной ночи, — бросила Бама и залезла в постель.

Мы тоже разошлись по кроватям. Разговоры после всего произошедшего, понятное дело, не клеились, и скоро в палате все спали.

Кроме меня. Я лежала, смотрела в потолок и думала.

*

Вот, кажется, и всё, что я хотела рассказать. После того ночного скандала ничего интересного уже не происходило. Весь следующий день прошёл суматошно — мы убирали территорию, толклись в очереди к врачихе, чтобы взвеситься, укладывали свои вещи по чемоданам и рюкзакам, последний раз искупались в речке да ещё успели порепетировать с баянистом.

Машка раззвонила мальчишкам, что Бама засветила плёнку, и они, конечно, здорово рассердились, даже попытались наехать на виновницу, но Бама слово в слово повторила им то, что вчера сказала нам, и они остыли. С Бамой по-прежнему не разговаривали, да ей и некогда было: она писала письмо от имени нашего отряда тем ребятам, которые приедут в следующую смену.