Однако пореветь в кустах всё-таки было надо, и за час до отбоя я выбрала момент, когда на меня никто не смотрел, и перелезла через забор. На мне была серая футболка, штормовка от комаров и шорты.
Я спрыгнула на утрамбованный до твёрдости асфальта пятачок, на который, наверно, спрыгивал весь лагерь — отбила пятки и почувствовала забытый вкус свободы. Передо мной была извилистая тропинка в зарослях жёлтой акации и золотистой смородины. Пели соловьи и цикады. Я оглянулась, скорчила забору рожу и вприпрыжку помчалась реветь. У меня был ровно час.
====== II ======
После жаркого дня вечерняя прохлада была… Даже не знаю, как выразиться. У моей бабушки есть странное присловье «как маслом по голове» — это означает что-то очень хорошее. Спорный вопрос. Если бы мне на бошку кто-нибудь вылил бутылку масла, я бы ему накидала по первое число.
Заросли акации по сравнению с жарким пустынным лагерем казались райским садом. Вы опять подумали на мою бабушку, что это она мне мозги запудрила религиозной чушью? Не-ет, про рай я сама прочитала. У Данте Алигьери. А бабушка у меня очень современная и вообще коммунистка.
Так вот, мы остановились на том, что я не могла выбрать место, где пореветь. Везде было классно, весело и здорово, и я жалела, что не догадалась удрать раньше. Мне на глаза попалась ромашка, и я захотела её сорвать, но в голове тут же выстроилась логическая цепочка: найдут ромашку, поймут, что я вылезала, и мне опять влетит. Ведь на территории лагеря не то что цветка — листочка живого не найдёшь. А рвать цветок просто так, чтобы потом выбросить, было бы глупо.
«Хватит отвлекаться!» — скомандовала я себе. Но только я сосредоточилась и приготовилась всхлипнуть, как прямо у меня над ухом раздался удивлённый мальчишеский голос:
— А чой-то ты тут делаешь?
Я аж подскочила. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, столкнулась нос к носу с Колькой — тем самым будущим уголовником, которого ругали на каждой линейке. (Обычно люди бывают рыжими и конопатыми одновременно. Если рыжий, то конопатый, а если конопатый — то обязательно рыжий. Так вот Колька был ни капельки не рыжий, но конопатый. Не очень, правда. Слегка. Так, штук десять конопушек на носу и вокруг. Или двадцать).
— А ты? — подозрительно спросила я в ответ, понимая, что мои планы пореветь рухнули. Никто же не будет реветь при мальчишке.
— Убёг!
— Ну и я убегла, — ответила я, и мы захохотали.
— Погнали к реке? До отбоя поплавать умеем. Я там остров знаю.
— Подстрекаешь на преступление? — нахмурилась я. — На меня и так уже сегодня наорали.
— Ну так тем более надо искупаться. Раз уже наорали.
И мы побежали к реке. Угадайте, о чём я думала по дороге? Правильно, что у меня нет с собой купальника. А в том, что есть, я перед мальчишкой красоваться не стала бы, потому что мне уже не шесть лет. Может, скромно посидеть на берегу и поизображать из себя паиньку?
Когда я увидела блеск воды в закатных лучах, решение созрело само собой. Я скинула тапки и штормовку и с воплем:
— Вперёд, к победе коммунизма! — с разбегу прыгнула в холодную воду прямо в одежде. Там был обрыв, поэтому я благополучно окунулась по уши.
Колька на берегу гадски заржал и начал раздеваться. Я успела подплыть поближе и обрызгать его, пока он был сухой. Он заорал и прыгнул в реку, чтобы мне отомстить, и я с визгом поплыла удирать. Но догнать меня ему было раз плюнуть, и я, бешено работая руками и ногами, крикнула:
— Если нырнёшь и будешь хватать меня за ноги, я тебя утоплю!
— Не боись. А чего у тебя руки зелёные?
— Врачиха намазала.
— Вот … — обозвал врачику Колька, и я согласилась.
— Ещё какая. А где твой остров?
— Да мы почти над ним. Ща, нащупаю… — Колька с отсутствующим выражением лица начал искать что-то ногами на глубине, и я поняла, что где-то меня кинули. Думала, что тут нормальный остров, по которому можно погулять, а не склизкая кочка под водой… — Нашёл! — завопил Колька. — Плыви сюда! Становись ногами!
Я подплыла, и он даже галантно меня поддержал, но когда мои пятки коснулись «острова», я поняла, что подобное испытание свыше моих сил. Под тёмной водой скрывалась такая противная гадость, что не описать словами! Что-то мерзкое, скользкое, покрытое тиной — будто на дохлую корову наступила.
— Блин горелый! — заорала я и поплыла кролем к берегу. Колька что-то кричал мне вслед, но я не разобрала из-за плеска воды.
Вылезти самостоятельно не смогла, потому что везде было скользко и не за что ухватиться. Хоть бы одна драная ветла или ольха выросла над водой, чтобы люди могли вылезать! Колька, однако, выскочил из реки без проблем и помог выбраться мне. Первый раз на моём веку, чтобы от мальчишки была польза. Я не шучу. Обычно от них только вред.
— Спасибо.
— Чего ты с острова-то ломанулась?
— Это не остров, а гадость какая-то.
— А ты что, пальмы хотела?
— Да ну тебя. Пора в лагерь, а то хватятся.
— Не, до отбоя ещё двадцать две минуты, — сообщил он, гордо глядя на здоровенные часы. Я их только сейчас заметила на его руке.
— И ты в них купался? Намокнут же.
— Это непромокаемые. Брат подарил. Он военный.
— Ого, — сказала я. Надо же было что-то сказать.
Пока Колька одевался, я кое-как помыла ноги и всунула их в тапки. Лилось с меня как из лейки. А потом мы с Колькой без лишних слов побежали к лагерю. Когда перелезали через забор, Колька совершенно неожиданно спросил:
— А зовут-то тебя как?
— Вика. А ты — Колька, я знаю. Тебя каждый день песочат.
— Завтра и тебя песочить будут, — пообещал он, сиганул с забора и помчался к своему бараку. Я показала ему вслед язык, спрыгнула, оглянулась по сторонам и чинно пошла домой. То есть к девчонскому бараку.
*
То, что я мокрая с ног до головы, развеселило всех неописуемо. Я переодевалась, прятала мокрые шмотки, чтобы развесить их на грядушках после ухода Алевтины, расплетала слипшиеся и пахнущие тиной косы — а девчонки упражнялись в остроумии. Я даже подумывала, не соврать ли, что меня облили водой малолетки из четвёртого отряда, но решила пока помалкивать.
— У неё же руки зелёные — вот она и решила теперь жить в болоте с лягушками! — сострила Машка, и ей начали поддакивать.
— Небось за свою приняли, га-га-га!
— А как от неё тиной воняет.
— Лаптева, у тебя ещё хвост не вырос? Рыбий. Га-га-га!
— Дуры все, — объявила я. — Уже почти девять, щас Алевтина придёт, — и легла в постель.
На деревянном крылечке раздались шаги, и дуры попрыгали в кровати, но это была всего лишь припозднившаяся Эрка.
— Ой, что я видела! — закатила глаза она. — Вы закачаетесь.
Дуры навострили уши, но тут вошла воспитательница и наорала на нас, что мы не спим.
— Чтобы это было в последний раз! — прошипела она, выключила свет и вышла.
Девчонки тут же вскочили и сгрудились на Эркиной кровати. Зашуршала газета, и посыпалась на пол шелуха от семечек.
— Ну, что? Что ты видела?
— Наша царевна-лягушка, оказывается, бегает купаться на речку без разрешения.
— У-у… — послышался разочарованный хор. — Эка невидаль, пол-лагеря так делает.
— Но не все бегают на речку с мальчиками, — таинственно пропела Эрка.
Я навострила уши, делая вид, что сплю. Делать вид было трудно, потому что в глаза било заходящее солнце, а занавески в палате символические, сквозь них всё видно. Мальчишки по ночам заглядывали к нам в окна с фонариком, и мы даже пытались заклеивать стёкла газетой, но за это тоже ругали.
— О-о! — заинтересованно прошелестела общественность.
— Спорим, не угадаете кто её суженый-ряженый! — Эрка чуть не лопалась, и я решила испортить ей удовольствие.
— Если ты про то, что мы с Колькой на реке были, то ты попала пальцем в небо. Я его там случайно встретила, и он предложил сплавать на остров. Что мне, отказываться, что ли?
— Случа-айно, ка-ак же! — гнула своё Эрка. — А кто ему на всю реку орал: «Я тебя люблю?»