Хотелось ли мне убедиться, что Игорь — болтун? Не знаю. Умом я понимала, что россказни о корабле не могут быть правдой. Но этот мальчишка сумел увлечь за собой весь отряд — не шестилеток каких-нибудь, а взрослых людей, которым в этом году уже вступать в комсомол. На любой каверзный вопрос у него находился ответ, и даже въедливой Машке ни разу не удалось загнать его в угол. Игорь сыпал научными терминами, как Танька рыжая ругательствами, и через пять минут общения с ним любой был готов поверить в межпланетные полёты и корабли в бункерах. Мир начинал казаться огромным и бесконечным, хотелось сорваться с места и отправиться покорять неизведанные земли, и я поняла, что меня гложет — я боялась, что эта сказка, последняя сказка детства, разрушится.

В траве пели сверчки и кузнечики. Я думала, что мы подойдём к забору и пролезем через дыру, но Игорь внезапно остановился, посмотрел влево, произнёс что-то шёпотом — кажется, «три, четыре, пять» — и, указав рукой на сухую корягу с обломанной верхушкой, зашагал прямо к ней. Мы потопали за ним. Кеды у всех тут же промокли.

А наш Игорёк нагнулся и начал что-то ковырять рукой на земле.

— Посветите.

Мы обступили его, включив фонарики. В земле была дверь. Да, настоящая деревянная дверь, обитая железом, старая, ржавая и квадратная, и с замком под железной задвижкой! А у Игоря был ключ! Вот сейчас откроем, а там окажется какой-нибудь заброшенный деревенский подвал, и сказке конец…

А Игорь повернул ключ — легко, без усилия, видно было, что замок смазан и дверь недавно открывали, — и попросил:

— Помогите поддеть.

Три пацана тут же кинулись на подмогу, поддели дверь пальцами и откинули её. Нашим глазам предстало вполне себе цивилизованное подземелье с бетонными стенами и уходящим вдаль коридором. Я почувствовала, как заколотилось сердце.

— Фонари гасите, оставьте один, — велел Игорь. — Экономить будем. Ну что? Кто со мной, тот герой! — и первым спустился вниз.

Лестница была стальная, скользкая и вела вертикально вниз. Ребята зашептались и по одному полезли в подземелье, а я почему-то медлила.

— О, да тут зэканско! — донеслось до меня. — Глядите, труба какая-то…

— А что это за кнопка?

— Не вздумай нажимать!

— А это что на полу, рельсы, что ли?

Голоса были как из бочки. Я осталась наверху одна, не в силах решиться на авантюру вместе со всеми. Дисциплина, долг пионера и правила поведения в лагере вдруг припомнились так отчётливо, что у меня задрожали коленки.

— Вика! — заорали девчонки. — Тебе персональное приглашение нужно?

— Давайте без меня! — набравшись духу, выпалила я.

— Ты что, того?

Я представила, как они там крутят пальцами у виска, и постаралась ответить как можно серьёзнее:

— Я не полечу. Я считаю, что убегать из лагеря, да ещё угонять космические корабли — нехорошо. Но вас сдавать не буду.

Кто-то выругался. Из люка высунулся Игорь и сердито произнёс:

— Ты что? Сама же на Сатурн хотела!

— А теперь не хочу, — отрезала я. — Я и так уже много нарушала. Хватит. Счастливого пути.

— Что, обратно одна пойдёшь? А вдруг кто пристанет?

— Да не пойдёт она одна, — сказала Танька рыжая. — Сплюнься с лестницы.

Последнее было адресовано Игорю. Она оттолкнула его и вылезла.

— Да вы штрейкбрехеры, — сказал Колька. — Вик, ты серьёзно? Я думал, мы на орбите «Парамелу» споём…

— Споёте без меня.

— И без меня, — зевая, добавила Танька и поставила на край ямы свой вещмешок. — Жратву возьмите, чтоб мне обратно не переть.

— И мою, — я вытащила из рюкзака пакет с награбленным и опустила вниз. Чьи-то руки тут же его жадно схватили.

— Ладно, — разозлился Игорь. — Леди с дилижанса — мустангу легче. Закройте люк снаружи и закидайте травой. Чао-какао.

— Досвиданьки, — ответила Танька. Я промолчала.

Мы с ней взялись за тяжёлый люк и перевалили его, захлопнув с глухим стуком, молча накидали травы, посмотрели на станцию, таинственно белеющую в свете Луны, и зашагали к лагерю.

— Блин, фонарик надо было им оставить, — опомнилась я, когда мы прошли уже с километр.

— Не помрут, — бросила она и начала беспечно напевать что-то на английском.

— Как песня называется?

— А фиг её знает. У брата на катушке много всего. Ты-то чего не пошла с ними? Вроде первая рвалась в космос.

— Да чёрт дёрнул — дисциплина, порядок, Нельзя… Уже жалею.

— Не много ты и потеряла, — загадочно сказала она.

Проклятые комары так и лезли ко мне, и я яростно хлестала себя и воздух хворостиной. В траве пели сверчки, с реки доносилось кваканье. Ночь была светлой, и я впервые заметила, что тут есть холмы, невысокие, правда. Они так здорово ночью смотрелись! Я погасила фонарик. Стараясь не наступать на камешки, размышляла о Танькиных словах. Как же это так: не много потеряла? Разве полёт на Сатурн — это мелочь? Я посмотрела на звёздное небо. Где-то там Сатурн? Как там сейчас наши ребята? Может, они уже улетели… И вдруг меня осенило.

— Танька, — позвала я. — А ты-то почему осталась?

— Пока вчера вы, как малолетки, хлеб из кухни таскали, я догадалась поспрашивать, что там за фигня за нашим лагерем. И мне сказали, что это заброшенная стройка. В семидесятом собирались построить детский парк, но всё заглохло. Этот купол круглый — кинотеатр. Недостроенный. А никакая не обсерватория, как он нам втирал. А подземелье — детская железная дорога. Там какую-то пещеру думали сделать, но так и не сделали.

Я по инерции захохотала, а потом призадумалась. Вот и всё. Сказка рухнула. Я, в принципе, не сомневалась, что так оно и будет, но мне хотелось оттянуть этот момент. Я даже немножко почувствовала своё превосходство над легковерными ребятами, которые пробирались сейчас с фонариками по бетонным коридорам недостроенной пещеры, но в то же время мне было обидно. Так себя чувствуют малыши, когда им объявляют, что Дед-Мороза на самом деле нет. Я точно знала, что сегодня, на этой лунной поляне, моё детство закончилось. Больше не будет ничего таинственного и интересного, теперь только учёба, учёба и работа… Трудная. И нелюбимая.

— Может, тебе наврали? — с надеждой спросила я.

— Я у самой Нельзи спрашивала. Она в этих краях с детства живёт. Не было тут отродясь ни исследовательских станций, ни обсерваторий, ни кораблей.

— А как же ребята?

— Поблукают по подземке и вылезут. Не они первые, не они последние. Там местные постоянно лазят, в войнушку играют.

— Обидно, — вздохнула я и огрела себя хворостиной. — Слушай, а как же Игорь говорил, что его отец тут работает?

— Его родители давно развелись, — огорошила меня Танька. — Я в День Открытых Дверей случайно услышала, как мать с ним говорила. «Игорёк, как ты похож на своего отца! Где-то он сейчас?» И как начала про свою несчастную жизнь. Даже у меня уши завяли.

— И ты не разболтала?! Даже тогда, когда он врал, что позвонит отцу?

— Я умею держать язык за зубами. В отличие от некоторых.

В темноте не было видно, но готова поклясться, что она мне подмигнула. Я показала ей язык, а потом включила фонарик, потому что начались кусты. Остаток пути мы прошли молча. Мне не терпелось упасть в кровать, чтобы обдумать свалившуюся на меня информацию. Спрашивается, как мне теперь к Игорю относиться? Он же врун.

А может быть, просто фантазёр?

Когда я перелезала через забор, по земле прошёл низкий рокот, и я чуть не упала от сильной вибрации, сотрясшей всё в округе.

— Тань, что это?

— Самолёт, наверно. Не канителься, прыгай давай.

Я спрыгнула и зажала уши в ожидании нарастающего гула, но вибрация резко прекратилась, и снова стало тихо. Спорить с рыжей бестией я не стала, но это было что угодно, только не самолёт.

*

На следующее утро бодрый звук горна из динамиков разбудил весь лагерь, возвещая начало нового дня. От первого отряда на зарядку явились трое: Танька, Бама и ваша покорная слуга.

Скандал начался мгновенно, но обставлен был по-умному — тихо. Официально объявили, что отряд поехал на экскурсию, а этих троих наказали за неудовлетворительное поведение. Про меня и Таньку все поверили, а вот про Баму засомневались, но физкультурник быстро пресёк разговорчики в строю, и зарядка продолжилась, но уже без нас. Нас, не дав умыться, повели в прорабатывалку.