Было здорово! Словно и не существовало никогда зубных кабинетов с мышьяком и открытых машин с низкими бортами, зимних подъёмов в ледяной квартире и злобных учительниц. Мои руки лежали на плечах кавалера, он обнимал меня за талию, и мы качались, как настоящая пара. Весь мир был у моих ног.

Когда включили «Красные маки», танцующих было уже полно. Куда делся мой кавалер, я не заметила, но меня это не огорчило. Медленные песни сменялись быстрыми, и я как могла, дёргалась в такт, подражая другим. Мои стриженые волосы так стильно развевались, что я даже немножко задрала нос. Вот прямо взрослой себя почувствовала!

Стемнело, и стало совсем здорово. Мы с девчонками то танцевали, то уходили погулять вокруг и пошептаться, а заодно восполнить запас семечек — я так и не выяснила, откуда они берутся. Не девчонки, а семечки. Как ни пытались их запретить, а всё равно вся территория была усыпана шелухой.

В день танцев можно было не спать допоздна, и музыка, наверно, играла бы до полуночи, если бы не происшествие, в котором оказалась замешана опять-таки я. Когда я, ни о чём не подозревая, прыгала и скакала под что-то весёлое и залихватское, ко мне вдруг подошла Нинка и гаркнула в ухо:

— Там из-за тебя разборка!

Я выпучила глаза и побежала вместе с ней смотреть. Не могу сказать, что мне было так уж приятно — разборка дело всё-таки нехорошее. Но то, что разбираются именно из-за меня, грело душу. Интересно, кто? И с кем?

За самым дальним бараком в углу территории катались в песке два мальчишки. Вокруг них стояло и смотрело с очень серьёзным видом человек десять. Протолкавшись вперёд, я увидела, что один из пацанов — Колька. Кто бы сомневался. Но когда дерущиеся перекатились поудобнее для обзора, я разглядела лицо второго. Кажется, да нет — точно! — это был парень, с которым я недавно танцевала. Вот уж не думала, что понравлюсь ему до такой степени, что он приревнует к Кольке.

— Мальчики, прекратите! — произнесла я фразу, которую от меня все ждали.

Колька, увидев меня, разозлился ещё сильнее и начал мутузить моего партнёра по танцам с удвоенной энергией.

— Ну разнимите их! — захныкала Нинка.

Внезапно музыка оборвалась — в аккурат на песне «Остановите музыку», и все поняли, что кто-то настучал. На дерущихся зашумели, пугая Нельзёй, но Кольке было наплевать, он самозабвенно махал кулаками. Их растащили перед самым приходом Юры, нашей воспитательницы и Марьи.

— Это ещё что тут такое? — начала Марья. — Драка в лагере? Ну конечно, и Лаптева опять здесь. Ни одно происшествие без неё не обходится. А ещё внучка милиционера!

Я разозлилась, но нужно было держать мину. А Марья наорала на всех и велела расходиться по палатам. По-моему, она даже обрадовалась, что появился повод закрыть вечеринку.

В ту ночь мы страшилок не рассказывали — устали.

*

Утром на линейке ругали и Кольку, и того пацана — Ваньку. У обоих было по синяку. Марья орала, брызгала слюной и клятвенно обещала, что никогда никаких танцев эта смена больше не увидит, что драка — неслыханный ужас (ага, ага! Нигде мальчишки не дерутся!) и намекнула, что некоторым юным особам следует вести себя скромнее, чтобы не провоцировать драки между мальчиками. Мне стало обидно до чёртиков: а что я сделала-то? Я переглянулась с Эркой, но она так ехидно ухмылялась, что я чуть не заржала на всю линейку.

В столовке мне показалось, что народу сегодня подозрительно мало. Может, после вчерашней истории кому-то влетело и их отправили домой? Позже, рисуя вместе с ребятами стенгазету под Люсиным руководством, я узнала, что дело гораздо хуже. Люся тайком рассказала, что тридцать человек заразились гриппом и лежат в лазарете, но велела никому не говорить.

Впрочем, это уже ни для кого не было тайной. После медосмотра, устроенного вне очереди, наши ряды тоже поредели. Бама, Нинка и три Ирины перекочевали в лазарет. И несколько мальчишек тоже, но ни Игоря, ни Кольки среди них не было. Этих ни одна зараза не брала.

Между волейболом и вышиванием я отловила Ваньку, который вчера пытался отбить меня у Кольки, и попыталась с ним поговорить:

— Вань, ты, конечно, молодец, но драться больше не надо, хорошо?

Он ощетинился, как ёрш, и закричал на меня:

— Ты чо, совсем дура? Я ни с кем не дрался, это твой Колян на меня набросился, как придурок! А ты мне всю рубаху вчера испортила. В чём у тебя руки-то были, в цементе? Даже мылом не отдирается!

Я вспомнила Эркин тональник и, наверно, побелела. А может, покраснела. У меня была в тумбочке «минутка», и я могла бы отчистить его рубаху на раз и два, но даже не заикнулась об этом. Пусть сам отчищает. Стыдно мне было до ужаса, и не только стыдно, а ещё и стрёмно. Это разные вещи. Стыдно, что я лопухнулась с тональником, а стрёмно, что подумала хорошо об этом дураке. Чтоб я ещё раз хорошо подумала о мальчишке! Нет, замуж выходить никогда не буду. Решено.

Вернувшись в палату на мёртвый час, мы едва не задохнулись от паров хлорки, которой обработали помещение. Окна не открывались, и мы распахнули дверь, но воспитательница шикнула на нас и сказала, что хлоркой уже не пахнет, и велела укладываться спать. В глазах резало, но с Алевтиной не поспоришь. Распаковав сложенные конвертиком одеяла, мы улеглись. Сна, естественно, не было ни в одном глазу, и мы стали рассказывать друг другу про болезни, у кого что было. Особенно котировались кровавые операции, но этим мало кто мог похвастаться, поэтому даже банальное удаление гланд шло на ура.

С болезней разговор сам собой перешёл на покойников, и выяснилось, что их все боятся, даже Танька рыжая.

— У нас дом двухквартирный, — рассказывала она полушёпотом, вытаращив глаза. — Когда соседка умерла, они у нас брали столик то ли под иконы, то ли под гроб. А после похорон вернули. И мама его обратно в зал поставила. Так я после этого боялась в зал заходить. Как увижу этот стол, на котором бабка лежала…

В тот мёртвый час я узнала о покойниках много нового и полезного. Например, если покойник снится — то это к дождю (зимой — к снегу). А если наяву стучит ночью в окна — надо прочитать «Богородицу» и перекреститься. «Богородицу» никто не знал, и Танька третья полезла в свой блокнот за молитвами, которые ей бабушка написала и велела выучить. Но в Танькином блокноте мы нашли слова песни «Бумажный солдат», и до «Богородицы» так и не дошло.

— Ты почему молчала, что у тебя слова есть? — взъелась на неё Танька рыжая.

Все вытащили карандаши и старательно списали текст себе, а после этого было уже не до покойников. Мы начали петь:

— Но он игрушкой детской был,

Ведь был солдат бумажный!

С того дня жизнь в лагере подпортилась. Речку запретили, День Открытых Дверей отменили, а на следующую ночь мне приснился покойник, барабанящий в окна, и в полдень пошёл дождь. Я даже выспорила у Машки барбариску. Ха, ещё бы! Небо с утра было ясное, а Машка не знала, что я умею предсказывать погоду по покойникам.

Нам ежедневно выдавали витаминки. Болящие постепенно начали возвращаться в палаты. Методом дедукции я вычислила, что во время танцев Марья разозлилась не из-за драки, а из-за гриппа, который тогда уже вовсю гулял по лагерю. Неизвестно, откуда посреди смены взялась инфекция. Любой начальник лагеря был бы в бешенстве, Марья ещё ничего держалась.

А ещё я выяснила, что Эрка сохнет по Игорю — она ему записочки писала. Сама бы я на такое никогда не решилась — записочки пацану подбрасывать. А вдруг кто увидит и растрезвонит? Тем более Игорю. Додумалась, кому писать.

*

До конца смены оставалась неделя. Родителей к нам не пускали, и я чистила зубы пальцем. Во второе воскресенье танцев не было из-за дождя. Почему дождь опять пошёл — ума не приложу. Никаких покойников мне накануне не снилось.

Эпидемия сошла на нет, снова разрешили купаться и гоняли всех на дежурство по кухне. Я научилась чистить картошку. Скажете, эка невидаль в моём-то возрасте? Вы не знаете мою бабушку! Она не подпускает к плите не то что меня, а даже мою маму. Всё делает сама и за всех всё решает, и попробуй только ей поперёк что-нибудь скажи — сразу будет скандал.