– Одна. Среди чужих людей. Нет. Я буду не одна. Я буду со своим любимым. Подумала маша. Она вспомнила его лицо, его улыбку, как он крепко держал ее за руку. У нее вновь загоралось лицо, сердце застучало сильней, ей вновь становилось стыдно и страшно. Во рту все пересохло, она встала, прошла в сени, напилась холодной воды.

– Надо быстро готовить побольше приданного, побольше. Он сказал, что на днях пришлет сватов. Надо выткать для него красивую рубаху. Маша не отходила от станков, все усердно пряла и ткала.

– Дочка. Как гулянка то прошла? Что ты молчишь не рассказываешь. Маша покраснела и отвернулась от отца.

– Отец. Не видишь, что ли, смущаешь девку. Вступилась мать.

– Что Мань. Неужто приглянулся тебе кто? Иль ты кому приглянулась? Хитро прищурившись улыбался отец. Девушка зарделась и выбежала на улицу.

– Мать. Слышь-ка, че? Кажись девку то нашу скоро от нас увезут.

– Да уж чай не глухая. Григорий подошел к жене, обнял женщину и присел рядом.

– Феколушка. Ты плачешь, что ль?

– Жалко девку. Ведь молодушка еще совсем. Замуж. Ох.

– Что ты мать? Радуйся, что Манька в девках не останется, что хоть кто-то приглядел девку нашу. А помнишь? Как я тебя сватал. Совсем недавно это было. А ты как боялась. Помнишь? А уже и Манька подросла. Внуки пойдут. Скоро сыновья жен своих приведут.

– Чему ты радуешься старый. Ты лучше подумай, что мы за девку отдадим? Вытирала слезы женщина уголком платка.

– Может телка отдадим, или телочку?

– Телочку молодым надо оставить на хозяйство, а телка на стол, чтоб не как хуже других было.

– Ну давай так. Неужели еще кто-то нашу Маньку возьмет? А что? А что наша Манька не хуже других будет.

– Это для тебя она не хуже других. Слышь, что сельчане про нее говорят, что наша Манька самая страшненькая во всей деревне.

– Брось ты брехать. Чай не хуже других девок будет. Работящая, одна коса чего стоит, во всей деревне ни у кого такой косы нет.

– Что брось. Коса-береза. Уж хоть бы кто-то ее взял, а то как в девках останется, да будут все пальцем на нее показывать. Молодуха-вековуха, стыда не оберешься. Девке горе то какое. Фекла снова заплакала.

А Маша все ждала сватов в дом, как обещал Андрей. В день по несколько раз выглядывала в окошко, прислушивалась, выбегала за калитку, стояла, смотрела, не едут ли сваты к ней. Но шли дни, недели, а сватов все не было.

– Мань. Что ты сидишь дочка. Вон девки песни поют за оконцем. Сейчас мимо нашей избы проходить будут. Ступай-ка и ты на гулянку девонька.

– А можно, тять?

– Иди дочка с Богом. Маша шла с девушками, пела песни, старалась казаться веселой, не показывать, что творится в ее девичьем сердце. А в сердце ее полыхал огромный пожар. Она хотела, очень хотела увидеть Андрея.

– Может он уже нашел себе другую, пока меня не было на вечеринках. Может он уже передумал, как стыдно. Тогда зачем говорил мне такие слова, зачем смущал мою душу, зачем сердечко мое растревожил, покой забрал, может посмеяться надо мной захотел. Лицо Маши вспыхнуло пламенем стыда.

Девушки сели на бревнышко, щелкали семечки, смеялись и перешептывались. Начали подходить парни. У Маши сердце в груди забилось от волнения, но Андрея среди них не было. Пришел балалаечник, девушки начали петь частушки, выплясывали притопывая ножками. Парни показывали свою удаль. Некоторые ребята и девушки оставались сидеть на бревне, потом соскакивали, пели частушки и снова садились. Все радовались, веселились, смеялись, хлопали в ладоши. Маша недоумевала, почему не пришел Андрей.

– Может с ним что-то случилось? Может он заболел? Переживала Маша. Тут девушка соскочила с бревна, бойко притопывая спела частушку и снова села рядом с Машей.

– Наши парни из деревни тихо разбегаются. Не будет скоро никого, учиться все стараются.

– Надя, а про кого ты сейчас спела?

– Про Андрея. Его отправили на курсы учиться на тракториста. Что, не знала разве?

– И он не приедет больше сюда, после курсов?

– А что ему здесь делать. Где у нас тут трактора? Смеялась девушка. У Маши все внутри оборвалось, перед глазами все поплыло, закружилось. Она как пьяная, встала и тихо пошла домой. Она всю дорогу плакала. Не видя тропинки, натыкаясь на кусты, спотыкаясь о камни, она тихо шла, заливая слезами праздничную самотканую рубаху. Она больше ничего не хотела делать. Уходила к реке по узкой тропинке, садилась на траву и подолгу смотрела на воду отрешенно. Как будто в ее душе образовалась пустота, вакуум.

– Отец. Ты посмотри, что с нашей девкой то творится.

– Маняша. Ты не заболела дочка часом?

– Нет тять. Просто морозит. Вздохнула девушка.

– Морозит? Дык на улице то чай еще не холода. А что глаза то на мокром месте? А дочка?

– Сидела у реки, там ветерок прохладный от воды дул в глаза. Теперь глаза слезятся.

– А что у речки то сидела дочка? А? Иди матери в огороде помоги, чай ты по моложе будешь.

– Да душно было, хотела искупаться.

– Дык искупалась, аль нет?

– Нет. Вода больно холодная.

– И правильно дочка, правильно. А то еще чего доброго, не приведи Господь, простынешь, да еще и заболеешь. Дык не пойдешь то в огород к мамке? Маша покачала головой. Дык пособи-ка мне тогда тут маненько дочка, а то эти сорванцы то куда-то сбежали, жеребята наши.

Через неделю в конце улицы послышался звук балалайки. Звук нарастал. Все сельчане выходили на улицу посмотреть и гадали к какой избе направлялись ряженые.

– Мать. Глянь-ка, сваты кажись едут.

– Да брось ты. Обычно в конце лета или осенью так было, играли свадьбы. Посреди дороги медленно ехала повозка, украшенная цветами и лентами. В центре сидел извозчик, погонял лошадь, за ним балалаечник, по бокам сваты и жених. За телегой шли любопытные, веселые сельчане, дети. Они пели и плясали.

– Не к нам ли, мать, уже много дворов проехали.

– Чай здесь девок в селе и без нашей хватает. Вся церемония остановилась, поравнявшись с домом Тихоновых.

– Далеко ли путь держите, люди добрые и веселые? Не к нам ли? Коли остановились у наших ворот?

– Если у вас есть молодуха, то к вам.

– Молодуха-то есть, да не про вашу честь.

– Едем мы из далека, путь дорога не легка. По деревням скитаемся, по дорогам мотаемся. Затосковал наш сокол ясный, ищем мы ему жар птицу, красавицу девицу. Ищем мы ему красу, длинную косу. Жениться хочет молодец, красивый удалец. Можно мы войдем в дом, посмотрим не у вас ли прячется зазнобушка.

– Есть у нас молодушка, Марьюшка краса, длинная коса. Но вы сначала покажите молодца-удальца, если же он нам приглянется, тогда и Марьюшка покажется.

– Ну что ж, смотрите, за пригляд денег не берем, а вот горькую нальем.

– Горькую не надо, не спеши, жениха нам покажи.

– Вот он сокол молодой, красавец удалой. В жизни он не спорый, на работу скорый.

– Ну что ж жених то будет видный, проходите в избу, там будет видно. По обычаю, если жених родителям понравился или девку надо с рук сбыть поскорее, согласие невесты могут и не спрашивать, сваты начинают торговаться за приданное. Теперь родители невесты должны угодить сватам.

– А что за невестой много ли добра?

– Да что ж мы на сухую, не гоже так разговор вести. Марьюшка, накрывай на стол. Все что в печи на стол мечи. Маша начала ставить на стол соленья, которые Фекла уже приготовила, пока невесту засватывали. Маша шла медленно, опустив глаза, не принято было смотреть на сватов в упор. Она встала за шторку возле печки и в щелочку смотрела на жениха. Это был Сергей Плугин. Он был маленького роста, даже немного ниже Маши и белобрысый.

– О Боже! Только не этот. За что ж такое Боже? Братья принесли в горницу сундук и открыли.

– Добра то много, сундук полон, пусть не злато-серебро, но отменное добро.

– Давайте поглядим, да добро то оценим.

– Ночи девка не спала, все вязала да пряла. Братья доставали из сундука подушки, одеяла, полотенца, шторы, белые и цветные холсты, рубахи показывали и раскладывали все по лавкам.