Потеряв после этого остатки воображения и, вдобавок, поняв, что окончательно отупею, если буду и дальше вглядываться в девственно чистую форму анкеты, я поднялся из-за стола и начал бесцельно шататься по комнате. К моему громадному удивлению, это помогло, и через пару кругов меня, всё-таки, осенило. В конце-то концов, чего от меня хочет Аполлон Артамонович? Он хочет, чтоб я напялил на себя эту чёртову маску и бросился защищать таинственную туристку, даже имя которой мне по каким-то причинам знать не позволили. А кто может быть в западной сказке более честным, преданным и бескорыстным защитником, нежели паладин? Да никто!
С дальнейшим я справился быстро. Описать светлого рыцаря не составляет труда – наверное, потому что писать особенно нечего: обаянию зла посвящены тонны книг и сотни вёрст киноплёнки, тогда как бытовое добро традиционно укладывается в рамки стандартных ответов вроде «Не состоит» и «Поддерживал». Усевшись за стол и продолжая чувствовать некоторую не вполне справедливую обиду на шефа, втянувшего меня во всё это, я впился в анкету и оторвался по полной, описав своего Олафа Чистое Сердце голубоглазым блондином двухметрового роста, широкоплечим, со шрамами, заметно старше меня. Покачав головою при мысли о том, как создателям фэнтези-сектора придётся изворачиваться ради того, чтобы удовлетворить моим требованиям, я лишь понадеялся, что светлый парик не слетит у меня с головы в самый неподходящий момент, и на всякий случай добавил к заказу сияющий шлем. Чтобы закончить картину, я вписал в биографию название ордена, в котором состоял мой боец и которое сам я почерпнул из путеводителя, и, очень довольный собой, положил бумагу сушиться, испытывая лёгкое разочарование от того, что в ней предусмотрено место только для подписи и мой личный штамп в этот раз влепить некуда.
«Что поделаешь – правила едины для всех!» – подумал я с горечью и отправился на обед.
Троллейбус с шипением закрыл двери у меня за спиной и, протяжно взвыв мотором, помчался вдаль по пустынной улице. Проехав пару кварталов, он свернул, скрывшись за бетонным забором, и лишь звук его какое-то время был ещё слышен. Несколько сухих листьев, взметнувшись, проползли вслед за троллейбусом по дороге, словно надеясь догнать его. Потом они успокоились, эхо стихло, и я остался один.
– Вот я и дома… – пробормотал я, практически не боясь, что меня кто-либо услышит, прежде чем повернуться и отправиться дальше привычным маршрутом.
Я шёл домой. Говоря строго, дом не был таким уж моим – одноэтажную двухкомнатную развалюху с исчезающе малым участком при ней я снимал, и за довольно внушительную плату, особенно если принять во внимание район и удобства на улице, но желания спорить или вдруг что-то менять у меня не было. Вся эта авантюра заварилась полгода назад, сама по себе, независимо от моей воли или даже вопреки ей: в тот момент, когда я договаривался об этом жилище, куда мы должны были переехать с Ладой, мне было ещё всё равно, лишь бы с ней, а после, когда вдруг оказалось, что жить я здесь буду один, мне было уже всё равно. Потом были депрессии, когда меня мотало от периодов полной апатии к приступам внезапной решимости порвать с этим жилищем раз и навсегда, тем более что и финансовое положение младшего сказочного сотрудника, пусть даже и подкреплённое ставкой оперативника, оставляло желать лучшего. Не сделал я этого по двум причинам: во-первых, эти редкие позывы проходили так же внезапно, как и начинались, а во-вторых, желания возвращаться туда, откуда я с таким оптимизмом сбежал за год до того, не было и подавно. Дома я врал, что мне нравится жить одному и что отсюда удобнее добираться в Сказку (что в каком-то смысле могло даже сойти за правду), а про себя уже давно плюнул на любые попытки что-либо изменить в своей пустившейся под откос жизни и попытался сосредоточиться на работе.
От остановки до моей входной двери было минуты три по пыльной дороге, даже сейчас, в разгар лета, отчего-то усыпанной жёлтыми листьями. Заборы и возносящиеся над ними густые ветви деревьев ограничивали пространство, так что путь я преодолел, глядя преимущественно себе под ноги. Отворив глухую калитку, я вошёл во двор, который формально был уже моей территорией, но на котором я, к своему стыду, за эти пять месяцев так и не удосужился хоть раз толком прибраться. Торопливо заперев засов у себя за спиной, я по неровной, мощённой осколками кафельной плитки дорожке протопал к дому.
Дом впустил меня равнодушно – как обычно, пустой, погружённый в тишину и в одному ему ведомые невесёлые мысли. Я привычно бросил рюкзак в угол у двери, привычно разулся и, как был в одежде, протопал на кухню. Есть особенно не хотелось, готовить – тем более. В холодильнике обнаружились сыр, ветчина неопрятного вида и всё необходимое для салата. Хлеба не было.
До ближайшего магазинчика было идти минут десять. Дорогу я знал наизусть, и всё равно каждый раз едва не пропускал неприметное здание. Продавщица, которой я прежде не видел, обслужила меня с мрачной миной, так что я поспешил поскорее убраться – от этого сделалось неуютно, словно я в чём-нибудь провинился, только не знал ещё в чём. Обратный путь я также преодолел в одиночестве, лишь за пару заборов до дома мне встретилась смутно знакомая старушонка из тех, про которых никак не можешь решить для себя, здороваться с ними или нет.
После короткого ужина я привычно сел за компьютер и проделал серию каждодневных манипуляций. Это не отняло много времени – когда весь мир сжимается до пары страниц, остаётся лишь ломать голову, чем занять себя вечером. Я послонялся по дому, безрезультатно придумывая себе занятие, просмотрел ещё раз анкету, составленную на работе, – персонаж-паладин, хоть и был высосан явно из пальца, не вызывал отторжения, как популярная в широких кругах банальщина вроде магов-воинов, сотнями наводнявших, как я узнал из отчётов, фэнтези-сектор. Я перекинул пару страниц опостылевшей книжки, которую поклялся себе дочитать, и со сдавленным стоном отложил её. Покосился в окно, за которым июльский вечер и не думал перетекать в ночь. Со злостью взглянул на часы – и вдруг решился.
Обратная дорога до остановки заняла минуту – я торопился как мог, на бегу застёгивал куртку, чтобы не опоздать на последний троллейбус, а потом прождал его минут сорок. Потом я сидел в пустом почти уж салоне, равнодушно глядя, как за окнами проплывают болота, леса, а потом возникает вдруг Сказка – когда волшебство совершается каждый день, его поневоле начинаешь воспринимать как нечто обыденное. Наконец, когда солнце опустилось совсем низко, а свет его из белого стал золотым, я вышел в раскрывшиеся передо мной двери и с каким-то непонятным мне самому облегчением полной грудью вдохнул наполненный теплотой уходящего дня сухой пыльный воздух.
Вокруг меня снова был Китежград.
Когда я подошёл к Управлению, вокруг было совсем уж темно, и лишь над громадиной неуютного деревянного здания в небе тлела последняя светлая полоса. Площадь тонула в тенях. Я обогнул нашу вечную лужу, в которой при подобающем настроении старших волшебников можно было кормить лебедей, и по шатким ступеням поднялся на знакомое до боли крыльцо – дощечки приветственно скрипнули. У входа я немного помедлил, в последний раз вдохнул остывающий воздух и сквозь полуоткрытую по обыкновению дверь протиснулся внутрь. За моей спиной било десять.
Управление встретило меня равнодушным молчанием. Оживлённый днём, холл был сейчас, казалось, погружён в сон, и даже за стойкой никого не было, лишь тлело неприкаянным нимбом дежурное заклинание. С минуту я стоял в центре пустого обширного зала, решая, куда мне отправиться. В кабинет идти не хотелось – мысли, посещавшие меня там, были не веселее домашних. Для похода в лабораторию настроения не было и подавно. Покосившись обиженно на красноречиво украшенный рунами висячий замок на дверях буфета, я вздохнул и по покрытой пыльным ковром широкой скрипучей лестнице поднялся на второй этаж. Здесь было так же тихо, как и на первом, кабинет шефа был заперт, и лишь из-под двери библиотеки сочился непрошенный свет. Я улыбнулся, сам не зная чему, и, не стучась, вошёл в высокие двери.
