Он придержал для Габриэль дверь – и, уже закрывая ее, легонько мазнул ладонью по ее руке, передавая свернутую записку.
Ее обожгло нечаянной радостью. Контакты с внешним миром были запрещены, монахи строго следили за соблюдением этого правила, но некоторым воспитанникам было позволено проводить праздники в семье, а близнецы жили по соседству с одним из немногих друзей ее детства.
Габриэль раскрыла ладонь, бросив настороженный взгляд в глубину коридора, и под прикрытием широкой хламиды загораживающего ее Клауса быстро пробежала взглядом текст. Знакомый почерк бабушки заканчивался парой предложений, написанных другой рукой, – и Габриэль улыбнулась, заметив простую букву «Д» вместо подписи.
Ее друг детства, для которого любые интриги и секреты были попросту хлебом насущным, с радостью включился в сложную проблему налаживания связи между заключенной в монастырской школе Габриэль – и ее бабушкой, Лаурой ван дер Стерре, единственным человеком, способным помочь внучке.
Записка от бабушки грела ладонь; казалось, полумрак монастыря внезапно наполнился запахом цветов и пением птиц. Габриэль знала, что ей нужно делать: учиться, тренироваться, принимать правила; делать вид, что она полностью разделяет их доведенные до крайности религиозные догматы, делать вид, что она верит в предназначение своей семьи.
И ждать, когда наступит день, и она сможет навсегда оставить позади все это безумие – и жить обычной, нормальной жизнью…
Берлин, настоящее время
Небо над головой блеснуло лучом солнца, ветер разогнал обложную пелену туч. Продавец кофейни, вышедший на порог глотнуть свежего осеннего воздуха, приметил новую посетительницу и окинул ее изучающим взглядом.
Девушка, одетая в стильный белый свитер и темно-бордовые штаны, задумчиво изучала выставленный на улице щит с акционными предложениями. Ее светлая, почти фарфоровая кожа обладала теми неяркими, но безошибочно узнаваемыми тонами персика и сливок, по которым сразу становилось понятно ее кельтское происхождение. Образ дополняли волосы того редкого клубнично-золотистого оттенка, который тоже был характерен исключительно для обитательниц туманного Альбиона – и так редко встречался в Берлине.
Подняв взгляд, она улыбнулась, и парень не мог не отметить ее до невозможности яркие, смешливые голубые глаза.
– Жду подругу, – объяснила она, отрицательно качнув головой в ответ на услужливо распахнутую дверь. Парень понимающе кивнул и не слишком охотно потянул на себя дверь, позволив манящим ароматам свежей выпечки просочиться на улицу. Девушка сделала было шаг за ним – но тут же со вздохом покачала головой и вместо этого опустилась на скамейку у фонаря.
Лиза Уингейт смотрела на причудливый солнечный узор на вымощенной брусчаткой улице, рассеянно следя за тем, как сизые голуби осторожно подбирают завалившиеся в стыки камней крошки, и задавалась вопросом, отчего пропавшая на три года Габриэль ван дер Стерре вдруг вернулась в Берлин…
Гадать можно было до бесконечности; конечно, они поддерживали связь, изредка сообщая друг другу разные мелочи, происходящие в их – теперь такой разной – жизни. Но Габриэль всегда была скрытной, и по-настоящему Лиза не имела ни малейшего представления о жизни подруги в Лондоне. Отсутствие сведений было по-своему изощренной пыткой, позволяя фантазии самой дорисовывать картину счастливого замужества Габриэль… и вот снова Берлин?…
Старый договор был в силе: они должны были встретиться в любимом кафе студенческих времен, поговорить, узнать, что нового у них обеих случилось за прошедшее время… и после неожиданного, совершенно непонятного звонка Марка Лиза вдвойне ждала этой встречи.
Легких шагов почти не было слышно за уличным шумом. Темноволосая девушка в кожаной куртке и кедах обошла небольшую лужицу, собравшуюся во вмятине на плитке; в зеркале воды одиноко плавал красный осенний лист. Лиза подняла глаза, увидев отражение синевы в воде.
– Габи!.. Я уже думала, что ты не придешь. – Лиза заинтересованным, полным почти ревнивого любопытства взглядом изучала лицо подруги, ее дорогой, стильный свитер цвета гортензий, небрежно заправленный с одной стороны в джинсы, куртку-косуху и подростковые, нарочито хулиганские кеды.
Габриэль изменилась: прошедшие три года не только поменяли ее предпочтения в одежде, но и отпечатались на лице – какой-то новой, совсем недавней уверенностью, к которой она еще не привыкла; это было видно и ощущалось сразу…
– Лиза. Нет, я же обещала, – голос был тем же, и это поневоле путало, мешало полностью осознать перемены.
– Давно не виделись. – Лиза похлопала по скамейке рядом и улыбнулась – милой, ни к чему не обязывающей улыбкой. Ей еще предстояло разобраться в этой, новой Габриэль, и не стоило торопить события. – Перекати-поле, каким ветром тебя занесло в Берлин?
– Меняю декорации, – не сразу отозвалась Габриэль; она скрестила руки, Лиза рассеянно скользнула взглядом по длинным, тонким пальцам подруги… и из расфокусированного ее взгляд внезапно стал острым.
– Я уже отчаялась увидеть тебя вживую вне моих родных берегов. Устала от легкого, приятного, бесконечного дождя?… – Да, ей не почудилось, кольца действительно не было. Сердце пропустило удар, неприятно удивив ее саму. – Оставила Марка мокнуть в Лондоне?
– Я от него ушла, – Габриэль сказала это так, как отвечают на вопрос о погоде: равнодушно, почти не думая. Лиза отвела глаза, пытаясь преодолеть внезапный укол раздражения: Марк был хорошим, достойным человеком; он не заслуживал лишь мимолетного упоминания.
Но Габриэль всегда была – Габриэль. Она редко по-настоящему думала о людях, окружающих ее, не ставила в фокус их присутствие, их надежды и чаяния… она словно жила в каком-то своем внутреннем мире, в постоянном ожидании чего-то. И все же – случался у нее этот острый, почти страшный взгляд, когда хотелось обернуться и спросить, что же такого Габриэль Стерре рассмотрела позади, за спиной; что способно пробить эту броню, отделяющую ее от мира.
Многие считали эту ее отстраненность надменностью, эгоизмом; Лиза думала иначе. Но сейчас… неприятно было слышать, как Габриэль одним махом равнодушно разделывается с Марком. Она с удивлением и отчасти досадой поняла, что все еще ревнует его, до сих пор так и не сумела полностью сжиться с тем его выбором.
– Прости, – не сразу отозвалась Лиза, старательно убирая из голоса нотки горечи, не подобающие воспитанной англичанке, – я не знала, не стоило спрашивать. Но, возможно, все и к лучшему?…
Удивительно, как люди могут не замечать очевидного, не замечать, как не подходят друг другу мужчина и женщина, говорящие друг другу слова любви…
Марк Шоффилд был как раз тем типом мужчины, что был способен привлечь Лизу Уингейт: спокойный, сдержанный, рассудительный. Он никогда бы не стал ограничивать полет ее мыслей, не стал бы читать нотаций, а рыжеволосая красавица с ярким синим взором смогла бы отлично вписаться в его жизнь.
Но Лиза могла сколько угодно бросать многозначительные взгляды в сторону Марка: он видел лишь Габриэль, безнадежно и упрямо отыскивая ее лицо в студенческой толпе…
– Ты не удивлена. – Габриэль бросила на подругу мимолетный взгляд, и Лиза невольно поежилась: стоило ей вспомнить, что эти темные карие глаза были способны замечать то, что люди пытались скрыть…
– Действительно. – Лиза заставила себя стряхнуть печаль и улыбнуться. Она чуть склонилась вперед, отчего слова прозвучали доверительно и слегка интимно: – Мне всегда казалось, что однажды ты уйдешь от него в ночь босиком, как цыганка, а он так и не поймет, что случилось.
– Романтично. – Габриэль была мрачна, но и эта эмоция была лучше, чем прежнее равнодушие. – Но почему?…
Из всех вопросов этот был самым сложным. Действительно – почему?.
Мир держался на разнообразии – видовом, умственном и физическом. Люди не были черно-белыми, их личности пестрели радугой оттенков, и было глупо напрочь отвергать или полностью принимать то, что они собой представляли. Габриэль, с виду серьезная и открытая, оставалась в глазах Лизы загадкой. Что скрывала эта девушка, способная нарядиться цыганкой среди разношерстной студенческой толпы?…
