У нее были тайны; часть этих тайн была известна Лизе, и пусть даже семейные проблемы Габриэль были лишь верхушкой айсберга – она никогда по-настоящему не нуждалась в защите. Габриэль всегда казалась сильной; она могла переступить через событие, человека, беду… но мог ли Марк?

– Потому что вы из разных пьес, – задумчиво проронила Лиза, накручивая на палец золотистый локон. – Ты – из «Макбета», он… даже не знаю, из «Пиратов» Салливана?…

Теперь она знала, почему звонил Марк, и мысленно решила связаться с ним сразу же, как только останется одна. Марк был тихим омутом, он мог переживать всерьез… кто знает, как отразилось на нем это расставание?…

Взглянув за спину Габриэль, Лиза наклонилась ближе и заговорщически прошептала:

– Кстати, о драмах: а это что за подозрительный тип?… – Широко распахнутые голубые глаза светились озорством. – Тот, что у дверей кафе, смотрит на тебя.

Габриэль резко повернула голову – и Лиза увидела, как ее мгновенная напряженность сменилась облегчением: чуть опустились плечи, расслабились на мгновение вцепившиеся в скамейку руки.

Высокий парень в кожаной куртке небрежно отсалютовал им кофейным стаканом и неторопливо подошел к скамье. Он коротко кивнул Лизе и взглянул на Габриэль. Его светлые серые глаза были странно холодными – холодными настолько, что захотелось поежиться.

– Я Лиза. Мне кажется… мы знакомы? – с преувеличенной вежливостью осведомилась англичанка. Хотелось его задеть, отвлечь внимание… и при этом она не могла выбросить из головы мысль, что где-то уже видела этот поворот головы, эти растрепанные волосы, светлые глаза.

Где?… При каких обстоятельствах?…

– Не думаю. Филипп, – проронил парень, по-прежнему не отводя взгляда от Габриэль. Было ощущение, что он воспринимает рыжую англичанку лишь как досадную помеху своему разговору с другой, и Лиза выгнула бровь, вопросительно покосившись на подругу. – Ты видела расписание?

Габриэль вытянула ноги, выставляя на его обозрение свои кеды, и ответила ему сообщнической усмешкой.

– Видела. Жаль, Вайлахер сегодня не выступает, мне понравилось… но, кажется, Роде будет в четыре часа рассказывать об оружейных традициях Бельгии. Я должна это услышать, – в голосе Габриэль звучало удивившее Лизу воодушевление. Сложно было представить, что кто-то на полном серьезе мог интересоваться подобным…

– Я не смогу попасть на лекцию Роде, у меня личная встреча с Вайлахером, – в голосе Филиппа сквозила легкая обеспокоенность, словно он просил прощения за свою занятость.

– Ничего страшного. – Габриэль рассмеялась и лукаво наклонила голову. – В конце концов, все интересное со мной случается только в твоей компании.

Филипп усмехнулся в ответ, и его глаза на мгновение потеплели. Он кивнул сразу обеим, прощаясь, и пошел прочь. Габриэль провожала его взглядом – и Лиза не без горечи отметила, что никогда раньше не видела у нее такого выражения лица. Уж точно не тогда, когда Габриэль смотрела на Марка…

– Я его знаю, – задумчиво проронила Лиза, и Габриэль повернула к ней голову.

– Да?

– Не помню откуда. – Рыжая англичанка нахмурилась, приложив кончики пальцев ко лбу. – Но знаю, что уже видела твоего ухажера где-то… в не самом хорошем месте.

– Он не мой ухажер, – возразила Габриэль.

Вместо ответа Лиза лишь снисходительно покосилась на нее.

Филипп шагал по асфальту, удерживая в небрежном захвате картонный стаканчик с черным кофе. У него оставалось еще сорок минут – больше чем достаточно, чтобы дойти до места. Вокруг жил своей жизнью деловой утренний Берлин, но МакГрегор едва обращал внимание на то, куда идет, потому что был слишком занят размышлениями о том, что только что услышал.

Он верил в предопределение, и нечаянно подслушанный разговор был еще одним звеном в сложной цепочке событий, начавшейся с давнего видения.

Но ничего из услышанного и увиденного не намекало на то, что за опасность тенью лежала за ее спиной. Мстительный муж? Ревнивая подруга? Просто какая-то случайность, угрожающая жизни?…

Определить было невозможно, но МакГрегор уже знал, что не оставит попыток доискаться истины.

Габриэль…

Филипп невесело усмехнулся и заставил себя сосредоточиться на том, куда идет. Мысли о прихотливой, отчаянно смелой девушке, похожей на итальянку, уводили его опасной дорогой; тропой, которой он идти не хотел.

Он видел ее лицо в огне. Знал, что она, вероятно, умрет. И не хотел начинать ничего такого, что не сможет закончить.

И все же… она была единственной женщиной, кого он по доброй воле впустил в свой дом. Боевым товарищем, спасенной с моста потерянной душой, и милосердие здесь было совершенно ни при чем.

Он все еще видел в ней – себя. И ту долгую, холодную, отчаянную ночь, когда он сбежал из приюта и был готов пойти куда угодно, лишь бы не возвращаться. Тогда на какой-то краткий миг он всерьез задумался о том, каково это вообще – умереть по своей воле, перестать существовать. Перестать страдать. Задумался – и его долго тошнило в слякотном снегу у стены какого-то паба; тошнило от отвращения, что он вообще посмел допустить подобную мысль.

Тогда, в этой промозглой шотландской ночи, на плечо замерзшего, почти отчаявшегося мальчишки опустилась теплая, твердая рука. Рука помощи, предопределения.

Рука человека, ставшего ему отцом.

Филипп улыбнулся, как всегда улыбался при этом воспоминании, и тряхнул головой, испугав случайного прохожего резким движением.

Отец не был религиозен, но уважал чужие воззрения – удивительно для такого человека. Хотя, если задуматься, этого следовало ожидать.

Они были совершенно разными людьми, шотландский приютский волчонок, любимой компанией которого были музыка и книги, – и привыкший осуществлять любую свою прихоть капризный мужчина, стоявший во главе одиозной, жестокой организации. И все же Филипп любил отца со всей силой своей изголодавшейся по теплу души, и тот платил ему той же монетой, снисходительно и безоговорочно принимая все странности своего нелюдимого воспитанника.

Лицо Бруно Хорста было первым видением, которое Филиппу показал огонь… и то, что двадцать лет спустя отец был все еще жив, наполняло МакГрегора ускользающей, эфемерной надеждой.

Быть может, и Габриэль…

Двери бесшумно разъехались перед ним, пропуская Филиппа внутрь здания. Секретарша наградила его испуганным взглядом, смотря виновато, будто ее только что поймали на чем-то неприличном.

МакГрегор подошел и размашисто расписался в журнале, где витиеватым почерком были старательно выписаны имена; налет старины, намеренный и напоминающей об истории организаций.

Взгляд на мгновение задержался на журнале, на вчерашнем дне и стоящих рядом именах.

Philip MacGregor. Gabrielle van der Sterre. Daniel Verlee.

По коже внезапно продрал мороз.

Как в старой примете; кто-то только что наступил на мою могилу. Смешно.

– МакГрегор. – Филипп вздрогнул, вырванный из размышлений ненавистным голосом, тенором с отчетливыми нотками издевки. Он неторопливо повернул голову влево, краем глаза следя, как из-за стойки выходит Даниэль Ферле. Испуг секретарши получил неожиданное объяснение, но МакГрегор почему-то не верил, что Ферле опустится до чего-то столь банального, как интрижка с простой сотрудницей; вероятно, на уме Даниэля было что-то более изощренное, что-то, связанное со списком допуска и пропусками.

Не мое дело.

Филипп выудил из кармана бейдж с логотипом организации и неторопливо прикрепил его к серому свитеру, стряхнув с плеча несуществующую пыль. Сегодня МакГрегор изменил костюму и не стал надевать любимую футболку, зная, что Вайлахер непременно пройдется по его наряду и привлечет излишнее внимание к его и без того выделяющейся на общем фоне фигуре.

– Смотрю, Вайлахер не теряет надежды заманить тебя в свои сети. – Усмешка Даниэля была снисходительной, но Филипп, перед глазами которого все еще стоял образ отца, отказался поддаваться на его игру.