Он не был похож на человека, чьей специализацией было спасение утопающих. Была в этих светлых глазах какая-то безжалостная холодность, наводящая на мысль о том, что Филипп не будет спасать кого попало; о том, что выплывать достойны лишь сильные.

Возможно, все было как раз наоборот, он вовсе не испугался за нее, не пожелал помешать самоубийце – но подошел к ней именно потому, что увидел этот дурацкий, пренебрежительный, победный плевок в реку вместо почти ожидаемого прыжка. Габриэль нахмурилась; неприятно было думать, что у ее сумасбродного порыва на мосту был свидетель.

– А куда именно мы идем? – резко сказала она. Злость помогала преодолеть ненужные эмоции, загнать куда подальше опасения и излишние мысли. Гнев был сильной эмоцией; чувством, способным подавить все прочие.

– В первое же место, которое нам приглянется, – откликнулся Филипп, – лишь бы там подавали что-нибудь горячее. Пунш, глинтвейн, грог. Да хоть чай.

– Ладно. – Габриэль вновь покосилась на попутчика. Высокий, с насмешливо-ироничной улыбкой, каким-то образом почти не затрагивающей губ, в сером тумане лондонской осени он выглядел рыцарем, спасающим даму в беде. Или каким-нибудь чертовым демоном, заманивающим в еще большие неприятности.

Хочешь мою душу? Прости, мой осенний демон. Бракованный товар.

Ночной Лондон тонул в море света, и блики фонарей бросали изменчивые тени на лицо мужчины рядом с ней. Шапка коротких, не совсем светлых волос, глаза неопределенного оттенка, лицо, не позволяющее точно определить возраст… одну деталь в этом переменчивом, ускользающем образе она могла определить точно: от него исходило непонятное ощущение спокойной, уверенной силы. Холодной, выдержанной, но при этом отчего-то странно правильной.

Габриэль незаметно качнула головой. Покажется же. Она знает его в общей сложности двадцать минут, за это время они перекинулись лишь парой слов… и сначала ей кажется, что он демон из ада и наверняка какой-нибудь лондонский Потрошитель, а через минуту – что с ним спокойно?

Прощай, инстинкт самосохранения… видимо, шок оказался слишком сильным для тебя.

Ей не хотелось думать о том, что может означать это внезапное ощущение правильности, не испытанное ни разу за последние три года. Уходить тропой этих размышлений было опасно, и Габриэль постаралась переключить мысли, вернуться к холодной логике и реальности окружающего мира.

Прилив адреналина, случившийся на мосту, быстро сошел на нет, вновь вернув ее во власть серого сплина; вместе со злостью ушла и временная способность абстрагироваться от холода и сырости, проникающих в кожу от мокрой ткани рубашки. Хотелось оставить осеннюю ночь за дверью; согреться наконец, мокрым псом забившись куда-нибудь, где тепло и сухо.

Филипп тем временем определил место назначения, это можно было понять по изменившемуся темпу прогулки. Теперь он точно знал, куда идет, и заметно ускорил шаг.

Он свернул налево на небольшом перекрестке, увлекая девушку за собой, и они оказались перед входом в старинное здание, нижний этаж которого был отделан красным кирпичом. На углу висел большой старый фонарь, освещая черную полоску над белыми дверями с надписью: The Royal Oak[5].

– Паб? – перед лицом очевидного уточнила Габриэль.

– Паб. Здесь тепло, светло и можно выпить чего-нибудь согревающего. Пойдет? – Филипп взглянул на девушку – больше для приличия, чем действительно спрашивая ее мнения, но сейчас Габриэль ничего не имела против.

Он вновь взглянул куда-то мимо нее, в темноту лондонских улиц; проследив его взгляд, она увидела лишь редких прохожих и фонари. Габриэль пожала плечами и протянула руку к двери.

Веди, Вергилий.

Внутри паб оказался небольшим – и катастрофически полным народа. Пахло хмелем и жареным мясом; в обоих залах стоял неумолчный гул от застольных разговоров. Интерьеры с расписными потолками наводили на мысль о викторианском стиле, когда Британия все еще была владычицей морей, океанов и многочисленных колоний. Столы и лавки были из темного дерева, тяжелые и, кажется, даже дубовые. Габриэль прикипела взглядом к причудливому вензелю, вырезанному на стенной панели, и не сразу осознала, что Филипп ждет, пока она выберет место.

– Нравится? – с легкой усмешкой осведомился он, сунув руки в карманы плаща.

– Нравится, – согласилась она и повернула голову, осматривая паб с уже иной целью. Приметив столик у стены, который как раз освободила уходящая компания, девушка двинулась к нему. – То, что нужно.

Филипп взял у нее куртку и, все еще безупречно исполняя роль британского джентльмена, повесил ее на вешалку в углу, определив туда же свое пальто. Габриэль поблагодарила легкой улыбкой и обошла стол, чтобы занять место, позволяющее сидеть спиной к стене.

Да, это было своеобразным индикатором тревожности, но сейчас следование старой привычке было лишь еще одной монеткой в копилку приносящих спокойствие ритуалов.

На большой грифельной доске над барной стойкой были написаны мелом особые предложения, на тяжелом столе – действительно дубовом, как и обещало название – лежало меню в черном кожаном переплете.

Они расположились напротив друг друга; Габриэль опустила глаза, изучая меню, Филипп ждал, пока она выберет, украдкой рассматривая ее в ненавязчивом приглушенном свете паба. Она чувствовала его взгляд – и невольно представила себя со стороны.

Габриэль знала, что похожа на итальянку: густые темные – почти черные – волосы, слегка смуглая кожа с оливковым оттенком. Родная Бельгия была богата приезжими, но родители никогда не говорили, в чьей именно родословной замешалась жаркая южная кровь.

Экзотический контраст подчеркивали потертые джинсы и простая белая рубашка с треугольным вырезом, рукава которой она закатывала почти по локоть, так, что на запястьях были видны большие часы на белом ремешке и причудливый браслет черненого серебра. Огромные глаза на бледном лице были карими, почти черными, дополняя уже сложившийся образ южанки.

Филипп, по контрасту, казался северянином. Зигфрид – высокий, с растрепанными прядями волос, при свете оказавшихся темнее, чем почудилось на первый взгляд; светлоглазый шатен с тяжелыми чертами лица и упрямым, решительным подбородком.

Она заставила себя сосредоточиться на меню.

– Могу я принять заказ? – поинтересовался словно соткавшийся из воздуха официант в темно-коричневом фартуке.

– Кролик с горчицей. «Звезда Истбурна», пинту. – Ей не хотелось думать, и выбор оказался практически случайным.

– Того же, две пинты. Баранину и абрикосовый пирог. – Он даже не посмотрел в меню, словно знал ассортимент этого паба наизусть.

Официант кивнул и испарился, так же бесшумно и незаметно, как и появился.

– Думаю, они нацеливались на дух викторианской Англии, – сказал Филипп, первым начиная ни к чему не обязывающий разговор. – Хотя мне кажется, что немного перестарались.

Он говорил неспешно, подчеркивая согласные и четко проговаривая слова, но в речи все равно скользила легкая неправильность, своеобразный акцент на букву «р», и Габриэль на мгновение задумалась, пытаясь прикрепить к произношению место. Нет, не Ирландия, не настолько очевидно… и не певучий говор Уэльса. Что тогда?…

Она подняла глаза от изучения трещин на столе; тронула пальцами свой браслет, рассеянно прокручивая его на запястье. Еще один небольшой ритуал, определенный порядок подвесок-шармов на четырех тонких серебряных нитях.

– Мне сложно судить, я не англичанка. Бельгийка. – Она оставила в покое подвески. – А ты?

– Ох. – Филипп был серьезен, несмотря на пляшущие в глубинах светлых глаз смешинки. – Долгая история. Остановимся на том, что я больше шотландец, чем кто-либо еще.

Ах, вот оно что.

– Вот как? – Габриэль слегка прищурилась, заново оценивая своего спутника. Сейчас, когда на нем больше не было придающего несуществующей степенности плаща, Филипп показался ей совсем другим. Офисная белая рубашка под бежевым свитером крупной вязки, темные круги под глазами, знаменующие собой хронический недосып; ободранные костяшки пальцев правой руки.