– Это было не просто… господин.

Он осторожно сжал её плечи и заглянул в глаза:

– Не называй меня так, умоляю!

От его прикосновения Твин съёжилась, грудь словно сдавило стальным обручем, мерзкий комок горечи и обиды зацарапал горло, начал душить, всё норовясь вылиться слезами.

– И как же мне к вам обращаться?

– Как угодно, Твин. Хочешь, по имени, хочешь – отцом… Тебе решать.

– Отец… – впервые за всю жизнь она произнесла это слово осознанно, в его истинном значении – не вскользь, не втиснутым между фраз, а так, как оно и должно было ею произноситься ещё в далёком детстве.

Видимо, принцепс вообразил себе, что она уже признала в нём родителя, и заключил её в крепкие объятия:

– Доченька моя! Как же ты похожа на свою мать, даже голосом…

Твин осторожно оттолкнула его, отстранилась, обозначая дистанцию. Не дурак, поймёт. К чёрту эти сопли, пусть сначала объяснит, почему его не было рядом, когда маме перерезали горло! Почему она ничего не помнит о нём, кроме мимолётного образа, показанного ей Восемьдесят Третьей?

– Прости, наверное, я слишком тороплю события, – он смущённо кашлянул. – Давай лучше присядем.

– Благодарю, господин, мне и так неплохо.

– Да-да, конечно, как пожелаешь. Может, выпьешь вина?

Какое, к смергу, вино! Какой – «присядем»! Он что, издевается над ней?!

– Я хочу знать своё имя! Назовите мне его!

Подойдя к столу, принцепс взял бокал, сделал из него несколько глотков и передёрнул плечами:

– Мне оно не известно.

– Что ж вы за отец такой, раз имени собственного ребёнка не знаете?

Он опустил голову, пряча от неё взгляд:

– Дерьмовый, не спорю. Но я любил Анну, любил больше всего на свете! Встреть её хотя бы на пару лет раньше, женился бы на ней, не задумываясь. Только вот уже на тот момент у меня была дочь, понимаешь? – принцепс говорил так, будто её рождение оказалось для него досадной случайностью. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

– А я тогда кто? Щенок из подворотни? – Твин не удержалась, позабыв, что перед ней свободный.

– Я не мог бросить своего ребёнка!

– Значит, я не только выродок, но ещё и бастард, – она горько усмехнулась.

– Ты – плод любви, Твин! И для меня ты всегда будешь особенной.

– Да ну! – жаль, за маской не видно её улыбки: столько презрения она ещё не испытывала ни к кому в своей жизни.

– Я искал тебя, клянусь!

– И как, успешно? – она расхохоталась. И от звука собственного смеха ей стало не по себе, будто это была Альтера…

Принцепс ничего не ответил. Да и что бы он сказал? Правду? А какая у него правда? О чём с ним говорить, если он даже имени её не спросил! Нашёлся папаша, месмерит его задери!

Сжав кулаки, Твин изо всех сил пыталась обуздать разрастающуюся ярость, но пока получалось из рук вон плохо:

– Каждую сраную ночь я вижу, как ищейка перерезает моей матери горло. Каждую сраную ночь я вижу кровь и ужас в её глазах. Ты обрёк её на бесконечно повторяющуюся смерть! О какой любви ты ещё смеешь мне говорить?

Глаза Максиана лихорадочно заблестели. Твин брезгливо смотрела, как он опустился перед ней на колени и бережно взял её ладонь. Даже сквозь грубую кожу перчатки она ощутила тепло его рук. И вдруг нестерпимо захотелось завыть, как воют ночами в Пустошах псы. Она и вообразить себе не могла, что обыкновенное прикосновение способно причинить столько боли.

– Я не имею права просить тебя о прощении, – сипло проговорил он, прижимаясь щекой к её руке, – но умоляю, дай мне шанс! Не отталкивай меня!

Сейчас в Твин боролись ненависть и нечто иное, совсем неожиданное. Жалость? Она даже удивилась самой себе: как можно жалеть слабовольного ублюдка, бросившего на произвол судьбы любимую женщину с ребёнком на руках! Ярость уже разрослась так сильно, что грозила вот-вот выжечь огромную дыру в груди и вырваться наружу.

– Я всё никак не могла вспомнить её имя, – она резко отдёрнула руку. – Ну хоть какая-то от вас польза. Вы не спасли её, вы предали её. Ты… Отец, говоришь? Да ты для меня – пустое место!

– Дай мне шанс, прошу! Я всё исправлю!

– Исправите?! – Твин оттолкнула его и схватилась за голову, стиснув до скрипа зубы. Невыносимая боль вонзилась в виски раскалёнными иглами, проникая в разум, заполняя его туманом.

Альтера…

Почувствуй Твин её раньше, быть может, и успела бы приготовиться, но теперь она вырывалась, и сдержать её теперь оказалось не под силу. Кожа под перчатками пылала, пламя стремительно растекалось до самых плеч, и контролировать скверну она уже не была способна.

– Что с тобой? – принцепс вскочил на ноги и протянул руку в порыве помочь.

– Не приближайся ко мне!

Но он не внял предупреждению, не отступил ни на шаг. В глазах лишь покорное ожидание, словно давно готовился к заслуженному возмездию.

Твин рывком отшвырнуло назад, тело перестало повиноваться. Гнев, ненависть, жажда мести, смешавшись, раскалённым потоком хлынули по венам, и остановить всё это она уже не просто не могла – не хотела.

– О да, я дам тебе шанс! – взревела Альтера. – Ты заплатишь за всё, подонок!

Мир застыл. Застыл новоявленный отец, застыли пылинки в воздухе, сверкающие в лучах зимнего солнца. Струна времени натянулась до предела.

Полностью лишившись контроля над собой, Твин с непривычной отчуждённостью наблюдала, как Альтера приближается к принцепсу, занося руку для смертоносного удара.

«Нет, это полное безумие! – промелькнуло в голове. – Он того не стоит. Соберись, нужно остановить её, пока не поздно!»

Словно пробудившись, Твин закричала со всей мочи: «Убирайся! Убирайся назад!»

В последнее мгновение, когда кулак, охваченный зелёным пламенем, почти коснулся виска принцепса, она собрала всю оставшуюся волю и, представив туннель, побежала к сияющему белым выходу. Тело тут же отозвалось, вернулось под контроль, и удар, грозивший расколоть череп так называемого отца, пришёлся на шкаф за его спиной.

Струна времени звонко лопнула. Грохот, вперемешку со звоном стекла, заполнил кабинет. Щепки с осколками разлетелись брызгами по сторонам. Пол усеяли папки с бумагами, книги, какие-то предметы. Обессиленная и опустошённая, Твин рухнула на колени и обхватила голову. Вдруг стало совершенно плевать, что произошло, и уж тем более, что будет дальше. Пускай хоть казнят… Всё казалось таким ничтожным, незначительным, нисколько не касающимся того самого, по-настоящему важного. Единственное, чего сейчас хотелось, – вернуться в загон и крепко прижаться к груди Слая, почувствовать его тепло, услышать родной голос.

Она ощутила прикосновение к своему плечу и резко подняла голову.

– Это была Альтера? – Максиан сел рядом.

Твин равнодушно скользнула по нему взглядом и встала на ноги:

– Лучше нам больше не видеться, господин принцепс.

– Я понимаю, дочка, тебе нужно время всё осмыслить.

Да что тут осмысливать! Жила все эти годы без отца, проживёт без него ещё столько же.

– Мне жаль, но вы обознались. Ваша дочь умерла ещё пятнадцать лет назад. А теперь прошу меня простить, господин, – и, не дожидаясь его ответа, она выскочила в коридор, спеша уйти как можно дальше, чтобы вдруг не окликнул, не бросился вдогонку.

Отец… Слово, ранее не имеющее ни облика, ни формы, теперь стало чем-то душным, ощутимо-осязаемым. Оно гналось за ней призраком, грозило растревожить уже, казалось бы, зажившую рану. Он отказался от них! Поиграл с мамой и отшвырнул её, как избалованное дитя отшвыривает от себя наскучившую игрушку. Да он хуже плётчиков: те хоть не прячут своей сущности под лживыми масками раскаяния.

«Где он был, когда мама умирала у меня на глазах? Где он был, когда я, ещё ребёнком, рыдала в углу казармы, прячась, чтобы надзиратели не увидели моих слёз? Где он был, когда меня хлестали кнутом за малейшую провинность, превращая спину в кровавое месиво?»

Кто он для неё? Всего лишь очередное ничтожество, каких полно среди свободных.

«Не верю, что говорю это, но ты поступила правильно», – голос Альтеры слабый, едва различимый среди мыслей, роившихся в голове чёрным облаком.