Почувствовав это, Эванс потянулась прижаться к нему.

«Нет, блять. Не трогай! Тебе же хуже».

Оттолкнув ее, саданул по двери, вылетая в коридор.

Расслабился, называется! С таким же успехом мог дальше накидываться виски.

Эффект был бы гарантирован.

– Шам! Постой, – Мими, стуча каблуками, пыталась его догнать. – Подожди, Шам!

Всхлип отскочил от каменных стен.

Студенты сидят в своих башнях, напиваются в последний день свободы. Никто случайно не попадет под горячую руку.

– Возвращайся в комнату, – бросил Дейвил, не оборачиваясь и не замедляя шаг.

– Шам!

Злость прокатилась по натянутым нервам. Развернулся, предупредительно выставив указательный палец.

– Иди в комнату, Мими, – тихий голос вибрировал, проникая под кожу.

Подействовало отрезвляюще. Дальше испытывать его терпение просто опасно.

– Прости, – простонала она с глазками подбитого щенка.

Странное облегчение накрыло, видя удаляющуюся фигуру с поникшими, вздрагивающими плечами. Стук каблуков постепенно становился тише, а Дейвил не двигался с места.

Запустил пальцы в волосы и посмотрел в окно.

На темном небе проступили звезды. Серебристый месяц рассеивал бледный свет.

Можно было отреагировать спокойно. Пропустить мимо ушей. Какая разница, что думает Эванс? У нее в голове мысли надолго не задерживаются.

Прикрыл глаза, вбирая в себя тишину. Надеясь наполниться ей до краев.

На обратной стороне век отпечатался застывший пустой взгляд. Тонкие черты лица в обрамлении волос, как у него. Хочет увидеть в ее глазах хоть что-то живое. Отчаянно верит найти там прежние искры. Сияющие, наполненные жизнью. Но в них ничего нет.

Болезненная пустота, выкручивающая, заламывающая руки. Когда хочется выть. Трясти за плечи, орать в лицо, умолять почувствовать, узнать.

Бессильная ярость опускает сети, вынуждая смотреть сквозь. Застилая глаза отчаяньем и ненавистью. К себе, к отцу, и к ней, что позволила это с собой сотворить.

Нет, хватит!

Тряхнул головой, словно мысли могли вывалиться через уши и оставить в покое. Пока снова не заползут обратно.

Прохлада коридора сменилась резким теплом гостиной.

Камин зажжен, в воздухе витает сладковатый аромат. На каминной полке резанул взгляд стеклянный феникс. Журнальный стол возле дивана занят чайником, ополовиненная кружка стоит рядом с «Магическим вестником».

Какого хера?

Уют сжал когтистыми лапами подобно извращенной пытке.

Ноги приросли к полу, зацементированные давящим ощущением неправильности.

Фоукс опиралась ладонью на стол и что-то торопливо записывала. Короткие шорты облепили узкие бедра, щедро демонстрируя стройные ноги. Левая коленка потерлась о правую, притягивая внимание. За свободной футболкой угадывалась тонкая талия. Волосы свесились вперед под наклоном головы, скрывая лицо.

Дернувшись, она выпрямилась и развернулась.

Взгляд пробежался по Дейвилу, будто не веря.

Да, он действительно стоял и… рассматривал?

Оценивал отброса?

Нет, это даже не смешно. Там нечего оценивать.

– Ты что, разглядывал меня?

Новая волна раздражения поднялась из глубин.

Он? Ее?

Сегодня день массового отупения?

– Что у тебя разглядывать, Фоукс? – он слегка наклонил голову влево. – Где задница? Где грудь? Где соблазнительные губы?

Он видел, как каждое слово задевает, раскурочивает что-то внутри нее. Потому что это правда. Ничего привлекательного в ней нет.

Кулаки сжались, на хмуром лице девушки мелькнула решительная тень.

– Задница, к которой ты никогда не прикоснешься и грудь, которую ты никогда не увидишь, – она покрутилась, показывая то, о чем говорит.

Вздернутый подбородок, искренняя ненависть в глазах.

Чистые, незамутненные эмоции, как наркотик.

«Да, Фоукс, доводить тебя одно удовольствие».

– Не успокаивай себя. Не поможет, – издевательски хмыкнул, направляясь к лестнице.

– Урод, – прозвучало достаточно тихо, но среди тишины гостиной, заполненной лишь треском поленьев в камине, слышалось громом.

Пальцы сжали перило до отрезвляющей боли. Оттолкнувшись, он в несколько шагов оказался рядом с говорливой сукой.

Она сцепила зубы, не отступив ни на шаг. Взгляды сошлись в немом поединке.

– Лучше бы тебе заткнуться, отброс.

Он знал отражение своих глаз в данный момент. Слишком часто видел сжимающиеся шеи, слышал внезапное заикание, стоило ему посмотреть именно так.

В ноздри, помимо тошнотворного запаха чая, ввинтился аромат кокоса и чего-то сладкого. Отступил на шаг, морща нос, надеясь вдохнуть чистый воздух.

– И убери эту вонь отсюда, – указал на стеклянный прозрачный чайник на столе.

Брови Фоукс приподнялись. Проследив взглядом за его рукой, она… расхохоталась.

Чертова сука.

– Это липовый чай. Он меня успокаивает, – пояснила, будто ему не похер, о чем он и сказал.

– Мне плевать, он воняет. Что ты тут вообще устроила?

Переливающаяся фигурка красно-оранжевого феникса скользнула в широкую ладонь. Блики огня играли на стеклянных перьях, создавая эффект свечения изнутри.

Торопливый топот шагов за спиной смешался с возмущением.

– Поставь на место, Дейвил!

Он отвел руку наверх и в сторону, уловив движение сбоку. Пальцы мазнули по воздуху и бессильно сжались. Лицо Фоукс горело не хуже огня в камине.

– Ценная вещица? – два пальца потрясли фигурку.

Выдох сорвался с губ девушки от обманного "сейчас уроню".

«Зачем тогда поставила ее здесь, раз она тебе так дорога? Прятала бы в своей норе, вместе с отвратным чаем».

– Отдай, пожалуйста, – процедила она, с усилием проталкивая слова сквозь зубы.

– Настолько? – надменно поразился Дейвил. – Проверим порог ее ценности. Что готова сделать ради нее?

Натянутость ее фигуры доставляла почти маниакальное удовольствие. Он впитывал эти ощущения, запирал в сундук, чтобы иметь возможность прикоснуться к ним снова. В те частые моменты, когда чувствовал себя пустой оболочкой. Телом, действующим и живущим на рефлексах.

Звери внутри него притаились, замерли в ожидании сигнала к атаке.

«Давай, Фоукс. Протестуй. Выпусти свою ярость. Дай насладиться ей».

В янтарных глазах горела злость. Сияла лихорадочным блеском.

В них отражались самые настоящие эмоции, неприкрытые, голые. И это подняло из живота необычную эйфорию. Как после кристаллического дурмана, который он один раз попробовал и потом проклял тех, кто его придумал.

– Ты не можешь по-другому, да? Обязательно надо быть конченой сволочью?

Из голоса исчезло то протестное настроение, звеневшее в нем минуту назад. Блеск в глазах сменился тусклым огнем… чего? Отчаяния? Смирения?

«Нет, блять. Не смей! Не смей напоминать о ней».

Слишком живы в памяти глаза, всегда лучившиеся теплом при взгляде на него. Когда смотрела она, все остальное становилось незначительным и незначащим, потому что только бесконечная нежность, направленная к нему, имела смысл.

Острые когти прошили внутренности, заставляя как в чертовом кино на повторе видеть медленное, отчаянно медленное затухание всего: тепла, любви, жизни. Глаза остались – зеленые, как у него, с желтыми вкраплениями и темными прожилками. Осталась оболочка, которую он с детства знал как свою мать. Но его матери в ней уже не было.

Отрешенный голос выдернул из болезненных воспоминаний в гостиную. Жар от камина припекал ногу.

Полено затрещало, и сноп искр почти долетел до его штанины.

– Давай, – тонкая кисть мазнула по воздуху. Будь он более густым и осязаемым, осталась бы полоса. – Делай что хочешь. Я не стану перед тобой унижаться.

Фоукс отступала спиной вперед, пока говорила. Их взгляды будто зацепились крюками, безрезультатно пытаясь рассоединиться.

Она развернулась и побрела по ступеням наверх, больше не опуская взгляд, смотря куда-то перед собой.

Он пытался вспомнить, когда последний раз видел поникшие плечи этой дерзкой девчонки. В памяти всплыл один единственный момент – когда ни один кристалл не активировался, и ее уводила из зала Горденгер. Тогда ему было приятно видеть, как мелкая сучка страдает и не понимает, что происходит. Унизить ее при всех, сказать, что она отброс, было, пожалуй, самым приятным.