– Да, – подтвердили окружающие красногвардейцы. – Дважды ранен.

– Ну, тогда прости, – голос Федоренко обмяк перед таким отпором. – Сейчас время не для ссор, надо революцию продолжать, – и, обратившись к отряду приказал: – Собирайтесь на вокзал. Надо пошерстить поезд из Полтавы. А ты, Артемов, брось обижаться и пойдем с нами. Там мешочники едут, да и буржуи будут. Они сейчас перебегают с места на место. Они с деньжатами. Идем? – выпятив вперед острый подбородок, говорил Федоренко.

– Не пойду. Зайду в свой цех, хоть поздороваюсь со знакомыми.

– Жаль. Такие как ты пригодились бы нам на вокзале.

Отряд собрался, и Федоренко ушел вместе с ними. Сергей пошел в механический цех, где работал до фронта. Закопченное, с болтающимися под ветром в углах стен черными паутинами, большое здание цеха вызвало в сердце Сергея теплоту. Он вошел в цех и отметил про себя, что такой грязи и пустоты раньше здесь не было. Когда-то за каждым токарным и фрезерным станком стоял рабочий, – сейчас около половины станков не работало. Осторожно обходя линии трансмиссий, он подошел к станку, на котором когда-то токарил. Видимо, им давно не пользовались – на станине и в корыте застыло машинное масло, лежала пыль. На соседнем станке пожилой рабочий обтачивал крупную деталь. Железная стружка, свертываясь спиралью, падала в корыто. Присмотревшись, Сергей узнал токаря. Это был Фрол Литвин, который, немного сгорбившись осторожно крутил ручку суппорта станка. Сергей подошел к нему сзади и окликнул. Фрол повернулся и его лицо, местами замаранное окалиной, заулыбалось. Он сразу узнал Сергея, тем более когда-то он помогал ему осваивать нелегкое, но интересное дело токаря.

– Здравствуй! Уже с фронта?

Все почему-то сразу же упоминали при встрече с ним о фронте.

– Привет. С фронта.

Резец проточил болванку до патрона, и Фрол отключил станок.

– Пойдем, покурим.

Они прошли в угол цеха, где четырехугольником стояли скамейки, – специально для курящих. Сергея многие узнавали и тоже поспешили на перекур. Последовали расспросы, и завязался оживленный разговор. Сначала Сергей ответил, где воевал, что видел. Но к главному моменту разговора все как-то боялись прикоснуться, пока Фрол не разрубил эту недомолвку вопросом:

– Вот, ты много ездил, везде был, скажи – как народ относится ко всему этому в стране?

– В целом, поддерживает советы. Все кругом, особенно последнее время, ругали Временное правительство последними словами. Когда стало известно о революции в Питере, простой люд отнесся к этому, как будто так и надо.

– Ну, а советская власть надолго? – спрашивали рабочие, увидев свежего человека и жаждавшие расспросить как можно подробнее о происходящем.

– Навсегда, – ответил Сергей. – Революцию сделал народ, – вдруг заговорил он прописными, когда-то заученными в революционном кружке фразами, и поэтому немного злился на себя, что не может сказать ярче и душевнее. – Сколько веков гнул свою спину народ на помещиков и буржуев? Много. Теперь все, что забирали капиталисты, будет наше. Большевики все отдают народу.

– И это все поделим между собой? – спросил восхищенный молодой голос.

– Конечно.

– Так будем жить не хуже буржуев?

– Лучше. Потому что все теперь будет наше.

– А сумеем ли руководить? – с сомнением спросил Фрол. – А то вот захотели, а силенок и знаний нет. А конторские тоже не хотят, чтобы мы вмешивались. Да и настоящих рабочих мало осталось, все сейчас из деревни. Нужда крестьян гонит в город, будто здесь молочные реки. А нам тоже несладко, уж год живем впроголодь.

– Если дирекция возражает против рабочего контроля и руководства над ними, значит – замышляют саботаж, – ответил Сергей, вспомнив свое недавнее пребывание на разборе конфликта. – И надо их заставить работать.

– На станок? – спросил озорной голос. – А самим стать начальниками.

– Кто уж слишком не хочет идти с рабочими, можно поставить за станок или подносить заготовки, а может, и ямы послать копать. Но я уверен, что рабочие должны взять завод в свои руки, крестьяне – землю… – Сергей запнулся, что не ускользнуло от внимания собеседников.

– А куда кустарей, лавочников?

– Их… – Сергей раздумывал. – Их тоже надо как-то переделать в духе рабочих и крестьян… как – пока не знаю.

– Ты, Сережа, большевик? – как-то утвердительно спросил Фрол.

– Да, на фронте стал.

– А разве не у нас?

– Нет. Там. Большевики правы, что дальше так жить нельзя. Вот поэтому и я стал большевиком, потому что тоже считаю – так, как мы живем, жить нельзя. Должно быть коммунистическое общество трудящихся. Все будут равно работать и равно получать. Не будет эксплуатации.

Сергей замолчал. Он чувствовал, что запутался в своих знаниях о будущем обществе, да и нынешнюю программу большевиков знал туманно, и заключил:

– Грабили нас эксплуататоры, теперь мы говорим народу: «Грабь – награбленное», «Бери, все твое». Сейчас это самый важный лозунг для нас. Надо уничтожить буржуев и помещиков, поломать их угнетательское государство, а там новое строить. Это я вам честно говорю. Что-то надо делать с этой жизнью…

Раздался одобрительный шумок. Сергей видел, что многие его слова воспринимались собеседниками с сомнением, но решил, что плохо объяснил им, – не хватило у него нужных знаний. Пора было расходиться, тем более уже несколько минут, в ожидании окончания их беседы, у курилки стоял подошедший мастер участка, как бы приглашая всех на работу. Все пошли по рабочим местам, перекур закончился. Фрол сказал Сергею:

– Подожди меня с полчаса, зайдем в кабачок.

– Хорошо, – согласился Сергей.

Он еще походил по цеху, поздоровался со знакомыми, в который раз рассказал о своей фронтовой жизни, потом пошел к Литвину. Тот уже убирал станок.

– Закончил свою норму. У нас сейчас так – выполнил свою норму, можешь идти куда хочешь. Вчера это решение приняли на собрании, – Фрол говорил об этом неодобрительно. – А работа же есть. Мог бы еще заработать. Но зачем много работать – паек останется старым. Нет интереса работать. Но раз работяги решили так, пусть будет по-ихнему.

Через проходную завода они вышли на Петроградскую, зашли в кофейню Келльева и сели за столик. Людей было немного. Подбежал официант с прилизанным чубом, смел со стола мелкие крошки и, видя перед собой рабочих, с издевкой спросил:

– Чего-с пожелаете, товаришки? Кофе, пиво, водки?

– Какое пиво есть? – спросил Фрол.

– Все шесть луганских сортов лучшего пива Юга России: Баварское, Венское, Шата-Брай…

– Давай два стакана водки и баварское, с раками на закуску.

– Будет сделано-с. Только раки, – предупреждаю, товаришки, – последние в этом году и дорогие-с, – угодливо ответил официант, хотя в глазах его светилась брезгливость к людям, одетым в фуфайку и шинель. Фрол внимательно посмотрел вслед официанту.

– У, гад. Раньше нашего брата отправлял пить пиво на улицу и внутрь не пускал, если одет для работы. А сейчас все его нутро выкручивается от злобы на нас, но молчит. Все равно презирает нас, а я – его. А разобраться – он тоже рабочий, захочет Келльев – выгонит его. Бесправен, как и мы, но гонор буржуйский. Нахватался за время прислуживания. Как революция случилась, так они стали перед простым людом хоть немного шапку ломать… – Фрол замолчал, а потом глубокомысленно произнес: – Вообще-то, нашему брату нельзя давать власти. Сразу же начнет давить слабого.

– Почему? – удивленно спросил Сергей.

– Потому что хам, всегда останется хамом, сколько ни учи его благородству. Вот он, половой – и ломаного гроша не стоит, но считает, что оказывает нам большую услугу – подает нам, низким по званию, делает одолжение, и мы его тоже должны нижайше благодарить. А я ж за это деньги плачу! Припрятал я их от своей бабы, но с тобой можно их и пропить, тем более жизня тяжелая нонче. Вот разве я не хам – денег дома нет, а я последние пропиваю?

– Неправ ты, Фрол. Вот окончательно укрепимся с новой властью, по-настоящему будем равны. Никто никого унижать не будет и завидовать.