– Абрам Семеныч! Успокойся. Да успокойся, тебе говорю. Я тебе не давал слова. Садись!

Гневно глядя воспаленными глазами, – как на своих кровных врагов, – на меньшевиков и эсеров, бормоча себе что-то под нос, Нахимский прошел дальше в зал и сел рядом с Сергеем. Ему надо было высказаться перед кем-то дальше.

– Продолжайте, – снисходительно сказал Ворошилов Ларину-Римскому.

Но тот был, видимо, сломлен бурным выступлением Нахимского. Тихо и вяло Ларин-Римский закончил:

– Ну, раз так, то пошлите хоть два человека от нашей фракции.

Он понуро вышел из-за трибуны и пошел к своему месту, Нахимский шепнул на ухо Сергею.

– Типичный российский интеллигент. Пока все молчат, он готов глотку драть по любому вопросу, а как на него прицыкнуть, сразу же лапки вверх. Вот видишь, как я его осадил? – и удовлетворенно хихикнул.

Ворошилов овладел вниманием сидящих в зале:

– Кажется, вопрос ясен окончательно. Дополнительно к списку большевиков добавить… – он заколебался на секунду и произнес: – по одному представителю дворянства. Как мы убедились, у них почти что большевистские взгляды по этому вопросу, – он снова широко улыбнулся улыбкой рабочего человека, а зал одобрительно зашевелился. – И одного меньшевика или эсера, – сейчас Ворошилов улыбнулся снисходительно. – Будут вопросы или проголосуем сразу же?

– А кого от них? – раздался голос.

Ворошилов вопросительно посмотрел на дворян и в сторону Ларина-Римского. Встал бывший работник земства:

– Раз решили по одному человеку, пусть будет так, хотя за это предложение никто не голосовал. Но мы на этом не настаиваем. От нас поедет Пакарин Леонтий Пантелеймонович, коллежский регистратор, его благородие, – назвал он его прежние титулы, чем вызвал недовольство в зале. – Мы уверены, что он в Киеве проведет нужную нам в Луганске линию.

– Решено, – ответил Ворошилов. – От вас кто? – обратился к меньшевикам и эсерам.

Поднялся Ларин-Римский:

– Если один человек, то нам надо посоветоваться. Можно фамилию назвать позже?

Ворошилов, довольный таким поворотом дела – проведены все свои делегаты и не обойдены другие партии, удовлетворенно кивнул:

– Можно. Только быстрее. Делегаты выезжают сегодня. Торопитесь, времени мало. Голосуем за предложенный список? Кто за?

Президиум, в котором находились члены исполкома совета, дружно поднял руки вверх. Только они могли голосовать, все сидящие в зале имели право совещательного голоса. Исполкомовцы – меньшевики и эсеры – голосовали также «за».

– Видишь, Сережа, лезут меньшевички в революцию, а сами у себя не могут навести порядок. Даже паршивенького делегата не могут представить. Сотрем мы их скоро в порошок без оружия, – и Нахимский снова удовлетворенно захихикал.

– С одним вопросом решили, – подвел итог Ворошилов. – Теперь вопрос о хлебе. Он, знаете ли, самый мучительный у нас в городе. Давайте сегодня его серьезно обсудим, чтобы раз и навсегда покончить с ним. Еще летом хлеб был, а сейчас нет – просто удивительно. Разберемся, кто виноват. Я не думаю, что Советская власть. Мы успешно боремся с буржуазией, если захотим – так же успешно справимся с голодом. Хотя надеемся, что саботаж прекратится, и все само образуется… без принятия чрезвычайных мер с нашей стороны.

Путал, по недостатку знаний, Ворошилов общественно-политические и социально-экономические вопросы. Или они должны существовать, переплетаясь тесно с друг другом, или какой-то вопрос должен стать придатком другого. Роль придатка отводилась вопросу борьбы с голодом.

– Вот член продовольственного комитета товарищ Вобликов пусть и докладывает, что он делает, чтобы Луганск не голодал, – закончил Ворошилов.

Дальше Сергей слушал невнимательно. Он больше перешептывался с Нахимским, который едко комментировал происходящее в зале и одновременно давал указания, как держаться в Киеве. Высказал Сергею обиду – не понравился он ему словами о всеобщем мире, которого не будет, пока существуют эксплуататорские классы. Из дальнейшего заседания Сергей запомнил решение по продовольственному вопросу. Решили закрыть все хлебные магазины в городе, кроме одного на Казанской. Рабочие будут получать хлеб в заводских магазинах, непосредственно на работе, а кто не работает, тот в этом единственном магазине, по карточкам. Недостатком, как отмечали выступающие, станет рост спекуляции, но это оправдывалось тем, что нанесен еще один удар по капиталистам, которые торговали и выпекали хлеб для богатых. После был объявлен перерыв и, попрощавшись с Нахимским, Сергей поспешил домой. Сегодня вечером надо было выезжать в Киев.

Дома была одна мать. Отец еще не пришел с работы. Петр находился на смене, Антонина тоже. Только их дети играли у бабушки. На улицу детям идти не хотелось. Было ветрено и холодно, а одежонка плохонькая, да бабушка что-то хоть поесть приготовит. Мать налила сыну борща. Последнее время он редко появлялся в доме, больше у Полины, туда же относил свой паек. Но мать уже не ругалась на него за то, что он пристал к вдове.

– Мама, я сегодня уезжаю в Киев.

– А шо ты там будешь делать?

– Устанавливать советскую власть на Украине. И конец войне. Начнем работать. Я пойду на завод. Тебе с батькой дадим пенсию, будем жить по-настоящему.

Мать с недоверием посмотрела на него.

– Так будет, мама. Веришь?

– С трудом, но хотелось бы, чтобы все было так, как говоришь.

Чтобы отвлечься от разговора с матерью, Сергей обнял племянников, стоящих возле него. Те радостно стали выкарабкиваться из его объятий.

– Ну, а что вам привезти?

Старшая Аня заколебалась и произнесла:

– Конфект. Такие большие, в цветной бумажке. Марципаны называются.

– И все?

– Дядя Сережа, если деньги будут, то куклу.

– Договорились. А тебе? – обратился он к Виктору.

– Тоже конфект. Таких же, – смущенно сказал мальчик. – И наган.

– А зачем наган?

– Воевать. У мальчишек есть, но они поломанные. Я хочу настоящий.

– Ну, наган не куплю, а игрушку привезу.

Мать поставила отваренную картошку с салом.

– Ешь.

Сергей быстро проглотил картошку и заторопился:

– Я пойду к Полине.

– Она ж на работе?

– Я сказал ей, что сегодня, возможно, уеду, и она обещала прийти пораньше.

Сергей, увидев огорченное лицо матери, сказал:

– Мам, ты не ругайся на нее и на меня… что поделаешь! Судьба.

– Я уж давно не ругаюсь. Смирилась.

– Вот и хорошо. Ты с ней без меня будь по-доброму. Она ж не виновата. Я ж к ней…

– Мы с ней давно по-хорошему. На улице балакаем. Только она стесняется заходить к нам. Ты ей сам скажи – пусть заходит, не боится.

– Хорошо, скажу. Я пошел.

Мать с тоской посмотрела ему вслед. Вот еще один ушел из семьи. Никого, кроме Петра и внуков, рядом не будет.

Сергей зашел в дом Полины. Вчера он сказал ей, что уедет ненадолго. Дома были дети. Они привыкли к Сергею, и младшая называла его иногда «папой». Это нравилось Сергею, но с другой стороны он чувствовал себя при этом обращении как-то неуютно, – из-за неожиданности сложившегося положения. Но он успокаивал себя тем, что закончится революция, и Полина родит ему сына. Они об этом уже договорились. Младшей дочери Полины было восемь лет, а пацану – десять, и он ревниво относился к своей матери. Видимо, память об отце была еще жива в нем. Но с Сергеем он дружил, любил с ним разговаривать. Окончательно они подружились, когда Сергей взял его с собой на дежурство на Острую Могилу и показал пулемет вблизи.

– Почему не гуляете на улице? – спросил Сергей детей Полины.

– Холодно. Да и никого из мальчишек нет там, – ответил старший. – Мамка оставила на плите есть. Бери.

– Не хочу, я поел. А вот вы садитесь и ешьте.

Дети не заставили себя долго упрашивать и с удовольствием хлебали жидкий постный суп. Сергей прилег за печью на кровать и незаметно для себя заснул. Проснулся, когда пришла Полина. Раскрасневшееся на ветру лицо Полины выглядело усталым. Старое ситцевое платье плотно облегало располневшую фигуру. Она с нежностью посмотрела на Сергея и, казалось, глаза спрашивали: «Ну, доволен всем? Поел? Поспал…»