Антонина посмотрела на него с материнской благодарностью. Видно, не очерствел Сергей на войне. А мать просто сказала:

– Горя-то везде полно, а невинные страдают.

Петр с Антониной стали собираться уходить с детьми на свою половину.

– Мне завтра рано вставать, мы пойдем, – сказал Петр. – Мы еще увидимся, раз ты приехал и будешь здесь жить.

Наклонив голову влево, Петр с женой и детьми ушел. Стало тихо. Задумчиво сидел опьяневший отец. Молча глядела на сына мать. Куда-то вдаль, на колеблющуюся паутину смотрел Сергей. Наконец отец оказал:

– Ну, давай допьем остатки и будем ложиться. Завтра на работу, надоть выспаться.

Они выпили по последнему разу, и отец заплетающимися ногами пошел в другую комнату, но мать его остановила:

– Давай, старый, мы ляжем на топчане на кухне, а Сережа в комнате, на его старом месте.

Но Сергей возразил, заявив, что он ляжет на кухне, и родители согласились. Федор ушел и сразу же захрапел, на что мать сказала:

– Напился. Слаб стал. Нехай спит.

Она убрала посуду, постелила свежую цветастую простынь, взбив перед этим подушку и тоненький матрац.

– Ты ложись спать, а я помою посуду и на тебя посмотрю.

Сергею хотелось спать. Водка расслабила его. Но он смотрел, как мать накрыла остатки картошки тарелкой, видимо – на утро, завернула в рушник хлеб и смахнула крошки со стола. Мать чувствовала, что сын наблюдает за ней и хочет еще с ней поговорить. Она подошла и молча присела на край топчана. Своей мозолистой, шершавой рукой она погладила сына по голове.

– А волос у тебя мягкий. Значит, ты добрый.

– Нет, злой я, мама.

– На што?

– На всех. На эту проклятую Богом жизнь.

– Не надо злиться, Бог велел терпеть. А ты правда – большевик?

– Да, мама.

– Тяжело приходиться большевикам. Но как же без царя жить? Нам нельзя без него. России все равно нужен царь.

– Народ будет управлять государством. Ты, я, другие. Все будем трудиться и руководить.

– Бог с тобой. Мне ли царствовать! – испуганно ответила Анна. – Мне полы мыть да на кухне быть – и больше не надо. А кто сейчас командует, что будет о ними?

– Кто захочет – будет работать с нами, кто не хочет пусть уходит.

– А богатых куда большевики денут?

– Их не будет, все они станут работать, как рабочие и крестьяне. То, что они награбили, народ у них заберет себе.

– Это неправильно. Вон, многие люди, – крестьяне, – копили годами деньги, у вы хотите у них забрать.

– И заберем.

– Тогда будет война. Вот представь, ты накопил, что-то имеешь, а у тебя пришли и отбирают. Конечно, каждый будет воевать за свое добро. Отбирать все нельзя, а то начнется война, и будем же своих убивать. Крови будет богато. А мало ли ее пролили в России? Вся землица на крови русской замешана, – мать рассуждала как бы сама с собой, и чувствовалась в ней крестьянская душа, пришедшая в город из деревни и не до конца понятная Сергею.

Ему очень хотелось спать, глаза слипались сами, но ему было приятно, что мать сидит рядом и согревает его своей доброй теплотой, и он не мог прервать ее простые, житейские рассуждения, не замешанные на политике.

– Революции без жертв не бывают, мама.

– Так тебя могут убить. Когда у человека разоряют гнездо, то он становится не как птичка, которая жалобно чирикает, а как зверь, – ничего не понимает и убивает всех без разбору. Страшное вы дело заварили, кровавое… не по-христиански.

– Не убьют меня, мама. Раз немцы не убили – значит, буду жить долго. И ты посмотришь, как еще жить будем! – Сергей зевнул во весь рот, и мать, увидев это, заторопилась.

– Ну, ты спи, спи, а то, чай, устал. Я тебя не буду утром будить. Спи, отсыпайся.

Она подошла и в какой уже раз погладила его по голове. Но Сергей уже спал, подложив одну руку под голову, а вторую бессильно свалив с топчана, чуть-чуть не доставая ею до пола. Он чувствовал себя не на фронте, в постоянной тревоге, а умиротворенно, находясь в родной семье, и вся его спящая фигура выражала спокойствие и покорность. Мать подняла тяжелую руку сына и аккуратно положила ее ему на грудь. Что-то шепча про себя, она перекрестила сына. Потом прикрутила лампу, сняла с нее стекло и пальцами придавила огонек фитиля, – чтобы не было чада, и пошла в другую комнату. Но сон к ней не шел, и так – без сна – она проворочалась возле храпящего Федора до утра.

Время шло к полудню, когда Сергей подошел к патронному заводу. Спал он долго, без снов, и чувствовал себя бодрым, уверенным и спокойным. Домашняя обстановка, родные лица заслонили тревогу фронтовых будней.

Возле директорского корпуса толпилось много вооруженных людей. Такого раньше не было. Обычно в корпусе и вокруг него царили порядок и тишина. А сейчас в воздухе витала напряженное нервное возбуждение. Сергей подошел к толпе.

– Привет, товарищи! – обратился он к ним, немного запнувшись в обращении.

– Здравствуй!.. – раздались в ответ разрозненные голоса.

Вооруженные рабочие – красная гвардия – настороженно смотрели на него. Но вид солдата в шинели и яловых сапогах внушал доверие.

– Ты кто? Из совета?

– Нет. Мне Нахимский нужен. Не знаете, где он?

– Внутри он. Разбирается… буржуи объявили забастовку.

– Чего они хотят?

– Работать не хочуть, вот что.

– Я пройду внутрь… можно?

– Валяй.

Еще с прошлых лет Сергей знал, что начальство завода занимает кабинеты на втором этаже. На первом размещались различные службы. Было тихо, только навстречу один раз прошел представитель новой власти с наганом на боку. Сергей поднялся на второй этаж и направился к кабинету генерального директора завода. Войдя в приемную, увидел секретаршу, и спросил:

– Вы не скажите, Нахимский не там? – и указал на дверь директора.

– Не знаю никакого Нахимского! – резко ответила секретарша. – И вообще я ничего не знаю.

Она демонстративно отвернулась, словно показывая, что и она участвует в забастовке руководителей. Поняв, что от нее ничего не добьешься, Сергей осторожно открыл дверь в кабинет директора. Там сидело человек двадцать руководителей завода, одетые в форменные костюмы и двое – один в кожанке, другой в демисезонном пальто. В кожанке был Нахимский. Он удивленно посмотрел на Сергея и обратился к нему с тем же вопросом, как и рабочие внизу:

– Из совета? Что Ворошилов сказал с ними делать?

– Да я не с совета…

– А кто ты?

– Не помнишь? Мы сегодня ночью встречались с тобой. Арестовать меня хотел Федоренко. А ты освободил.

– А, Артемов. Вспомнил… как тебя звать?

– Сергей.

Только теперь он смог рассмотреть Нахимского поближе, ночью не удалось. Это был худощавый, смуглый человек невысокого роста, с небольшой бородкой и впалыми щеками. Блестящие черные глаза смотрели остро и колюче-подозрительно, но умно. Кожаная куртка скрадывала худобу тщедушного тела. Таких людей Сергей встречал раньше. По их внешнему и внутреннему виду всегда можно было понять, что они постоянно находятся в конфликте с властью, – до революции им пришлось побывать и в тюрьмах, и в ссылках, не говоря об арестах. Сутью их жизни была борьба против любой существующей власти за победу именно своей идеи. В своей борьбе они доходят до фанатизма, проводя только одну, – по их мнению, необходимую в данных условиях, – линию. Их мужество граничит с упрямством, и для достижения своей цели они способны на все; сжигая себя в борьбе, они жертвуют не только собой, но и своими близкими и окружающими. Нахимский относился именно к такой категории идейных революционеров.

– Видишь? – обратился к Сергею Нахимский. – Они, – он кивнул в сторону начальства, – хотят передать все руководство и управление заводом рабочим. А умеют ли они руководить? Вот я им и говорю, сначала научите рабочих руководить. Мы к каждому из них прикрепим по умному рабочему, – научите, а потом идите на все четыре стороны. Ты, Сергей работал на заводе, знаешь его. Если завод остановится, то у нас не будет ни патронов, ни снарядов. Где взять патроны для революционной армии? А контрреволюционеры только ждут момента, чтобы начать наступление. И вот они – с ними. Вот ждем распоряжение Клима об их аресте.