Любопытно, как мало афоризмов было когда-либо написано. Мудрость превозносили до неба, но её практические советы, похоже, держались в секрете. Если взять нашу родную литературу, то в ней чрезвычайно мало книг практических максимумов, и ни одна из них не отличается особыми достоинствами. Совет кабинета министров сэра Уолтера Рэли, «Максимумы Пенна» и «Письма Честерфилда» почти исчерпывают этот список, причём последние, как правило, содержат гораздо больше, чем просто максимумы. Они также разбросаны в изобилии по книгам, кишащим знанием жизни, – плеяде британских романов. В последние годы выдержки из их «Писем» были опубликованы в «Ум и мудрость Биконсфилда», «Мудрые, остроумные и нежные максимумы Джордж Элиот», «Отрывки из Теккерея» и другие, но урожай практических максим, которые можно найти среди них, крайне скуден. Афоризмы есть в изобилии, особенно у Джордж Элиот, но тот, кто сомневается, какой курс выбрать в каком-либо серьёзном кризисе, зря потратит время, если обратится за советом к романистам.
Не более поучительны в этом отношении и моралисты. Эссе Бэкона оставляют впечатление полноты практической мудрости. Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что в его многословных максимумах осталось очень мало практических советов. Даже библейская книга Притчей, являющаяся источником большинства подобных максимумов, не выдерживает особой практической проверки, который я сейчас применяю. Какими бы проницательными ни были некоторые из них, поражающие нас сознанием того, как мало изменилась человеческая природа, в основном они дают знания о человеческой природе. Когда мы просим наставления, как применить эти знания, мы получаем лишь вариации на тему «Бойся Господа». Двухтысячелетний опыт действительно показал, что страх или любовь к Господу является очень хорошим основанием для практической мудрости. Но прежде чем эти знания станут полезными в жизни, они должны быть дополнены таким следствием, как «Держи порох сухим».
Именно из-за непрактичности некоторых максимумов ими так пренебрегают. Вы должны действовать конкретно, а максимумы можно выразить только в общих чертах. Затем, опять же, максимумы могут апеллировать только к разуму или к интеллекту: а движущей силой действия является воля, темперамент. Как сказал Дизраэли: «Поведение людей зависит от темперамента, а не от кучи заплесневелых максим» (Генриетта Темпл). Лишь очень отдалённо максимум может возбудить смутное желание, которое подстёгивает подражательную волю. Правда иногда мы читаем о людях, вся жизнь которых была окрашена одним изречением. Но, как правило, это были скорее призывы к воображению, такие как «Securus judicat orbis terrarum» Ньюмана или «Heu! fuge crudeles terras, fuge litus avarum», которые оказали столь решающее влияние на жизнь Савонаролы. Редко бывает, что вся жизнь человека проходит под влиянием одной практической максимы, как у сэра Дэниела Гуча, на которого повлиял совет его отца: «Держись одного дела».
Возможно, одной из причин, побудивших литераторов пренебречь Максимами как литературной формой, было их личное незнание Действия и, более того, их преувеличенные представления о трудностях и сложностях. Дела ведутся не афоризмами: война ведётся совсем не теми Максимами, которые мы рассматриваем. И всё же, в конце концов, должны существовать какие-то общие принципы, на основе которых должны осуществляться действия, и можно было бы подумать, что их можно определить. Вероятно, успешные люди не настолько самонаблюдательны, чтобы точно знать, от чего зависит их успех, а если бы и знали, то в большинстве случаев старались бы «держать это при себе», как своё богатство или коммерческие секреты.
И, возможно, в конце концов, правы те, кто утверждает, что действия имеют мало общего с интеллектом и много – с характером. По правде говоря, интеллектуальные способности миллионеров, с которыми приходится встречаться, не впечатляют. Самые сомнительные журналисты зачастую могут объяснить свои поступки с большей точностью, чем они. Тем не менее, для ведения дел, несомненно, требуется интеллектуальная квалификация: «Суэцкий канал», должно быть, потребовал такого же количества исследований, исправлений, чувства порядка и организации, как, скажем, «Кампус латинских надписей». Но за неряшливую эрудицию в действии нет такого наказания, как в письмах. «Суэцкий канал» можно прорыть только один раз: «Лукреция» или «Латинские надписи» можно редактировать снова и снова. В общем, мы не должны удивляться, что люди действия не могут изложить свои принципы в чётких предложениях или максимах.
А если люди действия не могут, то неудивительно, что и люди письма не могут. Ведь они не могут быть заинтересованы в действии и его вознаграждении, что необходимо для мирского успеха, иначе они не смогли бы сосредоточить свои мысли на вещах, которые они считают более важными. Для литератора мир – это дьявол, или должен быть им, если он хочет иметь оттенок идеализма, который придаёт цвет и вес его словам. Как же тогда он должен уделять своё внимание мирской мудрости и тем максимам, которые должны его учить? Характерно этой связи – самым весомым автором максим на нашем языке является Бэкон, который пытался совместить карьеру в делах и в мыслях и испортил тем самым и то, и другое.
Возможно, именно благодаря тонкому и всеобъемлющему влиянию христианства на современную цивилизацию произошёл этот раскол между идеализмом и миром. Упорное противостояние миру среди искренних христиан привело к их практическому уходу от него. Как безбрачие духовенства означало, что следующее поколение должно было быть лишено наследственного влияния некоторых из самых чистых духов того времени, так и противостояние христианства миру привело к тому, что мир стал нехристианским. Была предпринята лишь одна серьёзная попытка преодолеть эту пропасть. Идея иезуитизма заключалась в том, чтобы превратить христиан в мирских людей. Несомненно, это было связано с реакцией против чрезмерной спиритуализации христианства, вызванной протестантской реформацией, но практическим результатом стало превращение иезуита в мирского христианина. С другой стороны, контроль иезуитов над высшим образованием в Европе привёл к тому, что общество стало более христианским. Если мы хотим найти адекватное изложение житейской мудрости с достаточным идеализмом, чтобы сделать её достойной литератора, мы должны искать его у иезуитов или у тех, кто обучался среди иезуитов.
После этого подробного объяснения, почему было создано так мало максимумов, может показаться противоречивым привести ещё одну и последнюю причину того, что их существует так много – под другой формой. Ведь что такое большинство пословиц, как не максимумы под другим названием, или, скорее, максимумы без имени их автора? Мы говорим о пословицах, что они возникают в народе, но именно один конкретный человек в народе придаёт им ту пикантную форму, которая делает их пословицами. Мы можем быть уверены, что это был определённый английский гафер, который впервые сказал: «Пенни мудрый, фунт глупый». Если бы мы знали его имя, мы бы назвали это высказывание максимой; поскольку его имя неизвестно, оно стало пословицей. В этой связи большой интерес представляют талмудические пословицы и максимумы. Благодаря достойному раввинистическому принципу: «Говори что-либо от имени того, кто это сказал», мы можем почти во всех случаях проследить талмудические пословицы до их авторов; или, другими словами, талмудические пословицы остаются максимами. В английском языке есть только один аналогичный случай: несколько изречений Бенджамина Франклина, например, «Three removes are as good as a fire13», стала пословицей.
Изобилие пословиц необычайно велико. Существует целая библиография, посвящённая литературе пословиц (Duplessis, Bibliographie Parémiologique, Paris, 1847), и в настоящее время она нуждается в дополнении, столь же большом, как и оригинал (частично дополненном библиографическим приложением Haller, Altspanische Sprichwörter, 1883). В самом деле, во множестве пословиц кроется величайшее доказательство их бесполезности как руководства к действию, ибо таким образом мы получаем пословицы в разных целях. Возьмём, к примеру, только что упомянутую пословицу «Пенни мудрый, фунт глупый», которая имеет свой вариант в пословице «Не порти корабль ради грамма дёгтя».
