На другое утро, попросив в молитве Тангрэ о помощи, два отряда унуков разошлись в разные стороны. Проводив Сакмара-менбаша с мастером Туграном к зятю Куришу, хан со своим отрядом двинулся к реке. Конбаш-атакай догнал его. Когда лошади их поравнялись, он сказал:

– Хан, я не стал говорить при всех. Вчера вечером вернулся мой гонец, которого я оставлял у сарматов. Бахрам-бека сейчас дома нет – ушёл за данью к аланам. В стане Сафура-бике одна. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя были неприятности. Как думаешь, стоит ли нам продолжать путь? Может, лучше дождаться бека? Ты – хан, тебе решать.

– Прости меня, атакай, но дочь хана Сармата я должен видеть теперь же, чего бы мне это ни стоило. Пусть хоть камни с неба падают, но я всё же поеду к ней!

– О, Тангрэ, – простонал старик. – Этого я боялся… Бахрам-бек во всём слушается свою жену. Сафура-бике так хороша собой, что глаз отвести нельзя. Она горда, речиста и очарует любого. Гостей они с Бахрамом обычно принимают вместе, мужу она не уступает ни в чём. Я понять не могу, кто у них там правит, – Бахрам-бек или его красавица-бике. Сыновей своих Васиха с Курсихом я оставил им только потому, хан, что бике сама просила меня об этом. Бахрам лишь согласился с ней. Я уступил в надежде, что это ускорит наше с сарматами единение. Знаю, если объединимся не только с сарматами, но и с уграми, мы станем очень сильны. А ты, Мангук-хан, слушайся своего атакая, не погнушайся его советами, найди в разговоре с бике верные слова. Иначе уйдём с пустыми руками. Вся надежда на тебя. Не жалей сладких слов. Говорят, женщины любят их. Надо будет, соловьём заливайся. Спроси её прямо: что, мол, ты думаешь, бике, о заветной мечте отцов наших. Пока мы ещё не переплыли Итиль, скажи, кем явимся мы перед очи Сафуры-бике? Сватами или послами? Как говорить будем?

– Кем быть тебе, не знаю. Я же был и буду для неё ханом унуков… Она всё ещё мила мне, атакай, хотя со времени сватовства много воды утекло. Любовь не знает пределов. В том, что свадьба наша не состоялась, моей вины нет. Думаю, бике поймёт меня, должна понять. Здесь, в родных краях, я вдруг снова стал влюблённым мальчишкой, словно не было между нами семнадцати лет. Сафура не идёт у меня из ума. Во сне её вижу. Даже наяву порой: так и стоит перед глазами…

– Признаюсь, нет у меня на душе покоя, мой хан: сам ведь подталкиваю тебя к красавице твоей. Боюсь, как бы чего не вышло. Что, если Бахрам вдруг вернётся и застанет нас у себя?!

– Ну и пусть возвращается. Я хан для него, а не просто посол. В конце концов я собираюсь говорить с ним как предводитель одного племени с предводителем другого. Сегодня главное для меня – это женить сыновей и всех наших джигитов.

– Отдаст ли тебе прекрасная бике девушек? Не забыла ли она тебя? Одно дело – детские мечты, и совсем другое – решение взрослого человека.

– Успокойся, атакай, с прекрасной бике мы договоримся, не будет она вредить мне. Ведь я для неё не просто влюблённый когда-то мальчишка, я – незабываемая юность. Надо будет, упаду на колени. Я своего добьюсь, вот увидишь.

– Вот таким я и хотел видеть своего хана! Красавица-бике хоть и не имеет детей, в доме у неё, слышал я, полно девушек. Думаю, она не обидит джигитов, которые тебе как сыновья, Мангук-хан.

– Детей, говоришь, нет? Об этом я так думаю, атакай: это значит, что не дошла до сердца бике любовь её бека. Если бы она прочувствовала любовь Бахрама сердцем, обязательно родила бы ему ребёнка. Видно, красавица-бике меня дожидается, – усмехнулся Мангук-хан. – Покровитель семьи наш Инай лишь тогда дарит дитя, когда муж и жена предназначены друг другу…

Конбаш-атакай слушал взволнованную речь хана и молчал. «Вот ведь как рвётся душа его к дочери Сармат-хана, – думал он, – любит всё ещё. Учитель Даян не раз говаривал: на небе бог – это Тангрэ, а на земле бог – это любовь».

Так за разговором подъехали к Итили. По заранее найденному броду перешли на другой берег и расположились станом. Коней расседлали и оставили на лугу. Решено было ночевать у реки. Страха не было: к сарматам они прибыли с добром, но караул всё же выставили – на всякий случай. Ночь прошла спокойно. Проснулись на заре от фырканья лошадей и оглушительных трелей соловьёв в прибрежном кустарнике. В предрассветном тумане ничего не было видно. Мангук-хан помолился, прося Тангрэ ниспослать им удачу. Когда туман рассеялся, к своему изумлению, унуки увидели себя в окружении сарматских всадников. При появлении хана те попрыгали на землю и взяли коней под уздцы. Лица их были суровы, без тени улыбки. Мангук-хан хотел было подойти к менбашу в шлеме с двумя перьями, но атакай удержал его:

– Хан, перед тобой враг, будь осторожен. Они могут взять нас в плен.

Мангук-хан остановился, оглядывая сарматских воинов. Похоже, он уже пленник. Сопротивляться было глупо. Хан шагнул в сторону менбаша. Сарматы тут же вскинули луки и вставили стрелы в тетиву.

– Хан, положи оружие на землю, – подсказал Конбаш-атакай.

Мангук-хан разоружился, выложил даже кинжал и уверенно пошёл к менбашу. Тот держался важно, даже коня остановил на возвышении, чтобы выделяться среди прочих воинов. Увидев, что хан идёт к нему, военачальник спешился и стал ждать, не выпуская из рук узды.

– Бахадир, – сказал Мангук-хан, прикладывая руку к груди, – я хан белых тюрков. Отведите меня к вашей бике, дочери Сармат-хана Сафуре. Мне надо переговорить с ней.

– Хан, – бахадир ответил на приветствие хана поклоном, – бике распорядилась, чтобы воинов своих вы оставили на берегу, а сами с Конбаш-атакаем следовали за мной.

Мангук-хан оглянулся на атакая, приглашая его с собой. Тот подъехал с двумя ханскими телохранителями. Мангук-хан вскочил в седло, и все двинулись за бахадиром.

Они ехали довольно долго, пока не увидели впереди большое селение, притулившееся к высокому берегу Итили.

Мангук-хан, как ни старался, разглядеть его края не мог. «Вон как разрослось племя сарматское! – подумалось ему. – Сотни жилищ, в каждом жилище множество людей, которые теперь, скорее всего, на джейляу, пасут скот». Хан увидел магазины на колёсах. Юрты теснились к середине селения. На извилистых улицах, задрав к небу оглобли, стояли телеги, между ними копошились ребятишки.

На площади посреди города в окружении домов и улиц возвышалась просторная юрта, покрытая дорогими коврами – роскошь, достойная персидского шахиншаха. «Да, Сафура должна жить в таком доме», – решил хан унуков. Это было шестиугольное сооружение, по углам которого красовались тёмно-голубые флаги с изображением джейранов.

Остановившись, сарматский бахадир велел пленникам сойти с коней и повёл Мангук-хана с атакаем к юрте. У входа он остановился и пропустил хана вперёд, Конбаш-атакаю же было приказано остаться.

– Вас ждёт Даян-атакай, – сказал старику менбаш, – и показал на голубую юрту, стоявшую чуть поодаль.

Хан даже не оглянулся. От волнения его сердце заколотилось в груди.

Мангук-хан был коренастым человеком с синими глазами и аккуратной рыжей бородкой. Женщины всегда заглядывались на него. И всё же у него было всего две жены, а не пять, как у отца. Старшая умерла своей смертью, оставив любимому мужу двух сыновей, а вторая, также мать двоих сыновей, вообще не хотела расставаться с мужем и всюду следовала за ним. Она храбро, не хуже мужчин, сражалась с врагом и погибла в бою, пронзённая стрелой. Давно это было, Атилла совсем маленьким остался без матери. Теперь мальчик подрос настолько, что сам отправился искать себе невесту. Мангук-хан, предавая земле воительницу-жену, на прощание прошептал ей на ухо нежные слова, словно женщина могла их услышать. Он любил свою храбрую подругу. И всё же Сафуру он не забывал никогда, первая любовь всегда помнится. Вот почему Мангук-хан вдруг остановился, почувствовав в ногах внезапную слабость. Надо было лишь протянуть руку и откинуть полог, но что-то мешало ему сделать это. Смятение? Нет, он был спокоен. Может, страх? Нет, не то. Просто сейчас станет явью его давняя мечта. Он столько лет грезил об этой встрече! И вот его Сафура здесь, совсем рядом!