Вокруг кипела жизнь, после долгой зимней спячки природа пробудилась окончательно – всё, что двигалось, ползало, летало, искало себе пару, всё говорило о любви. Только мужчинам племени унуков было грустно. Над головами оставшихся без жён белых тюрков, приветствуя весну, заливисто пели жаворонки, высоко в голубом небе не спеша кружили ястребы. Среди обездоленных были не только беспечные джигиты, были здесь и крепкие мужчины, богатыри, которые могли бы с лёгкостью взобраться на гору, вскинув на плечи двухгодовалую тёлку.

Собрались к шатру Мангук-хана. Тот не стал терять время на долгие разговоры, всё ясно было и так. Он сам в похожем положении. И настроение у него не лучше.

– Надо бы нам, не мешкая, откочевать поближе к сарматам, – предложил менбаш Сакмар, выступая вперёд.

Толпа загудела, соглашаясь. Мангук-хан поднял руку, в которой привычно держал плеть из кожи, сваренной в нутряном жиру. Он нетерпеливо ударил ею о землю, призывая к тишине, и сказал:

– Ладно, согласен, сородичи. Будь по-вашему, отправимся к Итили. Там, за рекой, земли Сармат-хана…

Мужчины, видя, что хан не в духе, стали молча расходиться, чтобы начать сборы в дорогу. Мангук-хан с грустью смотрел им вслед. Он слишком хорошо понимал их. В юности была у него суженая, сарматка по имени Сафура, дочь Сармат-хана. Давно это было. Родители устроили им обряд обручения, во время которого они должны были укусить друг друга за ухо. Однако вскоре отец Шимбай-хан заторопился на восток, в сторону пустыни Гоби, где родственник его Анагай терпел от китайцев беду. Мангук за эти годы успел дважды жениться. Сафура, понятно, также не стала дожидаться его: слишком долгой была разлука. Она стала женой бахадира, состоявшего у Сармат-хана на службе. Именно из-за Сафуры Мангук-хану так не хотелось ехать к сарматам: он до сих пор не мог забыть златоволосую дочку Сармат-хана, желал и боялся встречи с ней.

Сказано – сделано. На другой же день унуки двинулись в сторону Итили. Как все кочевники, шли не спеша, делая привалы, чтобы дать скоту вволю нагуляться в траве и отдохнуть. К Итили подошли лишь к середине лета.

Соорудили юрты. Самые лихие из женихов готовы были сразу же отправиться за реку, чтобы выкрасть сарматских девушек. Узнав об этом, Мангук-хан велел верному своему менбашу успокоить не в меру горячих джигитов. Непокорных доставили к хану. Мангук был строг и пригрозил нарушивших запрет привязать к лошадиному хвосту. Несмотря на это, ему доложили, что наиболее бесшабашные парни всё же украли пятнадцать сарматских девушек и прячут у себя. Пятнадцать девушек – это не выход. Надо было что-то делать. Подумав, решил он в качестве свата и гонца отправить к сарматам Конбаш-атакая. Старый хитрец заодно и красавицу-дочку Сармат-хана повидает. Интересно, как сложилась жизнь его несостоявшейся невесты, его златовласки?..

Пока они разговаривали, небо заволокло чёрной тучей, заполыхали молнии, загрохотал гром, и хлынул ливень. Река вышла из берегов, залила пойму. Лишь через неделю река вернулась в свои берега и, успокоившись, как обласканная женщина, понесла свои воды дальше. После обильного дождя луга и тугаи, даже небольшие взгорки, покрылись густой шелковистой травой. Застоявшиеся животные, в особенности лошади, старые и молодые, как резвые жеребята, скакали по лугу, задрав хвосты. Увидев за рекой табун, полные нетерпения и страсти жеребцы, запрокинув головы, оглашали степь громким призывным ржанием.

А что сказать о молодцах-мужчинах, десять лет не знавших женской ласки? Как зачарованные, смотрели они на сарматских девушек, полоскавших за рекой бельё, и вздыхали: «Э-эх!» Крылья бы им теперь, уж они взмыли бы в воздух и понеслись, как птицы! Но они, увы, не птицы. Лишь душа рвётся, тоскуя.

Мангук-хану стало известно, что, несмотря на запрет, несколько смельчаков снова переплыли на лошадях реку и захватили сарматских полоскальщиц белья. И девушки, якобы, сами, по собственной воле поехали с джигитами. Поверить в это было трудно, но Мангук-хан не стал разбираться, решив и на сей раз промолчать. Он ждал возвращения Конбаш-атакая от сарматов. Неделя уж подходила к концу, а его всё не было. Мангук-хан лишился покоя и сна.

Прошло семь дней. Терпение хана иссякло. Он вскочил на коня и поехал к Итили. Телохранители хотели было последовать за ним, но он махнул рукой, веля им остаться. В бездонном голубом небе ни единого облачка, распластав широкие крылья, парил ястреб, где-то совсем близко, чуть ли не над самой головой, звонко пел жаворонок. То ли ястреб, который медленно покачивался в воздухе, то ли песня жаворонка навевали на хана пронзительную грусть… Тут он заметил вдруг атакая, который переплывал Итиль. Сарматские джигиты везли его в лодке. Куда девалась грусть – хан с нетерпением стал ждать старика. Немного постояв на круче, он помчался вниз и увидел, что Конбаш улыбается ему.

– Ну-ну, и что за радостную весть привёз ты своему хану, атакай? – крикнул он не в силах более ждать.

– Сперва пригласи к себе в юрту, напои кумысом, – отвечал старик, – а уж потом спрашивай.

Пока они ехали рядом по дороге, придерживая лошадей, Конбаш-атакай отвечал на вопросы, которые занимали хана более всего. Оказалось, что старика встретила сама Сафура-бике. После смерти её отца, Сармат-хана, его место занял Бахрам-бахадир, получивший титул бека. Этот человек с благословения хана Сармата стал ей мужем. Живут дружно, вот только детей у них нет.

Выходит, она забыла его, не ждёт. Ну что ж, Мангук ведь и сам изменил ей – два раза женился за время разлуки.

– Ладно, атакай, спасибо, что выполнил просьбу. Завтра утром соберёмся и поговорим обо всём.

Конбаш-атакай ещё некоторое время оставался у хана. Рассказал, что виделся у сарматов с небезызвестным Даян-атакаем, который тяжело болен и не встаёт с постели.

Мангук-хан слушал рассеянно. Его по-прежнему занимали мысли о ханской дочери. Выпив кумыса, старик пустился в описания невиданной красоты Сафуры, не подозревая, что слова его ранят сердце хана, наполняя сожалением и раскаянием.

Проводив атакая, хан долго не мог успокоиться. Он снова сел на коня и поехал к реке. Отъехав довольно далеко от становища, Мангук-хан придержал коня и вдруг затянул песню, протяжную и полную грусти. Он был прекрасным певцом с сильным и приятным голосом. Во время праздников его всегда просили петь. Сегодня он запел впервые после смерти отца. Чувства переполняли его и песня сама вырвалась на волю. Она широко понеслась по степи. Унуки в становище услышали её и выбежали из домов, чтобы послушать. Возможно, голос его долетел и до сарматов. Песня была о Сафуре, о любви юного Мангука к дочери хана сарматов.

Закончив песню, он задумчиво, шагом поехал вдоль берега, потом вдруг хлестнул коня и пустился во весь дух. Сделав на бешеной скорости большой круг, хан вернулся к себе и был удивлён, увидев недалеко от своего дома толпу. Люди ждали его, несмотря на поздний час.

– Спой, хан, спой ещё! – кричали ему.

Но Мангук лишь рукой махнул и рысью направился к своей юрте. Бросив повод азамату, он вошёл в дом и, скинув на устланный кошмой пол кожаную подушку, лёг, заложив руки за голову. Глядя сквозь отверстие в потолке на усыпанное звёздами небо он задумался. Войти к хану никто не решался. Возможно, люди, знавшие о несостоявшейся любви Мангука к дочери сарматского хана, догадывались, о чём он грустит.

А между тем хан унуков был озабочен не только своей печалью. Он – хан, и не должен думать только о себе. Ведь известно, что в руках хана судьба мира, а в руках народа – судьба хана. Верным его воинам-яугирам нужны жёны, иначе очень скоро племени придёт конец. Да, унуки были сильным, славным, известным в степи родом, а теперь им грозит исчезновение. Мангук должен придумать что-то, ведь для того он и хан. Народ ждёт, надеется.

Пойти на поклон к Сафуре-бике, поглубже спрятав свои чувства к ней? Или уж обратиться к зятю Куришу? У лесных угров тоже много женщин, родственнику отказа не будет.

Вообще-то Сафуру-бике он мог бы навестить на правах давнего соседа, ведь они знают друг друга с детства. Если бы не родственник Анагай, они были бы теперь женаты и два самых больших рода в степи стали бы единой, грозной силой. Помочь Анагаю Шимбай-хан всё равно не смог. Враг оказался сильнее. Но ужасней всего была потеря обозов с жёнами и детьми. Позор! Этого нельзя простить! Отец, Шимбай-хан, видно, понял это ещё тогда, на поле боя. Не в силах пережить позор, он бросился на врага. Тангрэ, видно, сам толкнул его на такой шаг, лишив надежды на спасение…