Бахрам-бек начал заниматься объединением родственных народов – сарматов и унуков. После кончины Даян-атакая Бахрам-бек забрал Конбаш-атакая к себе. К Мангук-хану он стал посылать гонцов – одного за другим, напоминая, что унукам пришло время объединиться с сарматами в один большой и сильный народ. Пора общими силами выступить против рабовладельческого Рима. Предложение Бахрам-бека нравилось хану, но самому беку он не доверял. В случае объединения двух народов предстояло выяснить, кем будет он, хан унуков, и кем станет Бахрам-бек. А Бахрам-беку важно было знать, с кем останется Сафура-бике: без неё он не представлял себе жизни. Прошло много месяцев с тех пор, как он вернулся, юные сарматки, которых Сафура выдала замуж за унуков, говорят, уже нарожали крепких ребятишек, а он ещё ни разу не был в шатре жены. Хотел, но не мог – что-то удерживало его от такого шага. Его обижало, что его бике, не советуясь с ним, не спрося разрешения, частенько выезжает за реку, навещает своих «девочек», а, может, и в объятиях Мангук-хана бывает. Бахрам-бек совсем потерял покой, не знал, как ему быть, что делать. Он не забывал, что главная его цель – сблизиться с унуками, объединить их с сарматами, чтобы вместе с отцом – шахиншахом Ирана начать войну с Римом, давним врагом персов. И ему кое-что удалось сделать для этого, но в личной жизни бека не было ни малейшей определённости. Какие только мысли не приходили ему в голову – то хотелось начистоту объясниться с ханом Мангуком, то увезти бике в Персию. Однако время шло, пролетело больше года, а он так и не решился ни на что. Мангук-хан тоже не рвался встретиться с ним, видно, его вполне устраивало, что прекрасная бике сама наведывается к нему в гости. Когда беку было особенно тяжело, он шёл не к Шахраю, а к белокурой дочке короля, которую отдал на попечение старухе. Только рядом с этой девочкой утешалась его душа. Нет, он не трогал девочку, но достаточно было ей посмотреть на бека своими ясными глазами, как он тут же успокаивался. Для Бахрам-бека было загадкой, в чём сила подростка, почти ещё ребёнка, знал только, что очарование, нежность, искренность девочки исцеляли его.

Бахрам-бек не догадывался, что и Мангук-хан оказался в трудном положении. Он чувствовал себя виноватым перед Бахрам-беком, но признаться в этом не мог – гордость не позволяла: ведь он – хан! В то же время совесть его страдала, и всякий раз, когда Сафура-бике приезжала к нему, Мангук-хан чувствовал себя вором, уличённым в преступлении. А влюблённая Сафура-бике не ведала о его муках. «Видно, правду говорят, что любовь слепа», – думал Мангук-хан, обнимая горячее тело женщины, ощущая на своём лице её обжигающее дыхание. Он и сам обожал её, любил безумно. Когда она появлялась у него, хану казалось, что в юрте становилось светлей, будто в неё вошла сама утренняя заря, и вокруг распускались цветы, а над головой начинали щёлкать сладкозвучные птицы. А ведь всё начиналось с невинных улыбок, с шутливых намёков. Кому из них двоих могло тогда прийти в голову, что любовная игра заведёт их так далеко? Что ухаживание перерастёт в сумасшедшую страсть, из которой нет выхода? Угрызения совести Мангук-хана становились порой невыносимыми. В искреннем своём раскаянии он напоминал мальчика, понимавшего, что делает нечто недозволенное. Однако стоило его прекрасной бике не показываться неделю или больше, он места себе не находил, готов был кричать, звать её, чтобы она услышала из-за Итили и поспешила к нему. Случается ли такое с другими, прожившими на свете столько же лет, как он, Мангук-хан не знал. Знал лишь, что связан любовью по рукам и ногам, и ему трудно решиться на встречу с мужем Сафуры.

Не зная, чем себя занять, Мангук-хан ждал возвращения сыновей от зятя Куриша, надеясь, что встреча с ними, новости, которые они привезут с собой, отвлекут его от горьких переживаний. И потом он надеялся, что в присутствии сыновей ему легче будет начать переговоры с Бахрам-беком о единении с сарматами.

Чувство вины перед Бахрам-беком заставило Мангук-хана смириться с уходом Конбаш-атакая, верного друга, который так часто выручал его своими мудрыми советами…

Перебравшись в стан Бахрам-бека, Конбаш-атакай стал убеждать своего господина, что тому необходимо принять веру тюрков, среди которых он живёт, поклоняться Тангрэ. Однако бек под разными предлогами уходил от подобных разговоров. Конбаш-атакай был настойчив и не оставлял его в покое. Как-то они остались в юрте бека вдвоём.

– Не буду скрывать, атакай, я люблю вашего Тангрэ, только мой аллах – Огонь. Во власти моего Всевышнего небо и солнце, молнии и звёзды. Получается, ваш Тангрэ тоже входит в число божеств, которым поклоняются мои сородичи. Кроме того, у нашей веры есть священная книга, атакай, – «Авеста», а у поклонников Тангрэ такого писания нет. В старину говорили: у народа, владеющего писанием, есть будущее.

– Спорить о том, чей бог лучше, Бахрам-бек, – дело безнадёжное… Поговорим лучше о другом. Вчера сына твоего, тёзку, увезли в Иран. Сафура считается матерью ребёнка. Ей было обидно, что с ней не посоветовались, но она не сказала ни слова, радуясь тому, что у неё есть Баламбир, которого она любит как родного…

– Я уже говорил Сафуре-бике, что во дворце деда Бахраму будет лучше.

– Ладно, оставим это… Я хотел сказать, доблестный Бахрам-бек, шахзада: кажется мне, что я понимаю, за чем вы, персы, пришли к сарматам. Слов нет, намерения ваши святы…

– Спасибо, атакай, что пытаетесь войти в моё положение.

– Я знаю, что отец твой собирается воевать против императора Рима. Для этого хочет объединить сарматов с белыми тюрками и с тобой во главе бросить эту грозную силу на Рим. Но белые тюрки с сарматами сами давно хотят объединиться и также считают, что пришло время проучить римлян, которые хватают людей степи и превращают в рабов. Король Германарих всю жизнь занимается тем, что поставляет Риму рабов. Сильных и храбрых джигитов наших превращают в легионеров, заставляют забыть родной язык и веру, а потом гонят их на войну против единокровных братьев. Отец твой, шахиншах Едигер, прав: Римскую империю нужно взять в тиски с двух сторон. Только в этом случае будет успех. Но прежде, мой славный бек, всё же придётся сменить веру, иначе ни сарматы, ни унуки подчиняться тебе не будут.

– Слушаю я вас, атакай, и удивляюсь: уж не оракул ли вы? Вижу, вижу – не оракул! А всё же, откуда в вас столько мудрости? У кого вы учились? Моими учителями, например, были греки. Слышите, атакай, я перешёл на «вы» из большого уважения к вам. С самого начала я понял, что мы одинаково думаем об одном и том же. В вашем лице я нашёл единомышленника и друга. Первое, что я должен сделать, атакай, это – объединить два больших племени. И я сделаю это в скором времени. Вы, атакай, будете моим советником в этом деле.

Конбаш-атакай встал и начал прохаживаться по юрте, потом остановился перед беком.

– У меня к вам, славный бек, есть одно условие: в случае объединения Мангук-хан должен остаться ханом, а вы будете командовать войском. Думаю, такое решение будет верным.

– Я согласен, согласен с вами, атакай! – с готовностью воскликнул шахзада Бахрам.

Услышав из уст бека такие слова, Конбаш-атакай упал, повернувшись лицом на восток, на колено, и вознёс Тангрэ благодарственную молитву. Видя это, Бахрам-бек тоже опустился на колени и помолился своему богу огня, чтобы удача не покидала их, чтобы всё, что задумано, свершилось. Он подумал о Сафуре. Когда он возглавит могучее войско двух больших племён и станет великим человеком, Сафура окажется в тени. Она ещё пожалеет о том, что пренебрегла им. После войны, а может быть, ещё до того, как отправится воевать, он женится на белокурой дочке Германариха. Так, глядишь, всё образуется.

Бахрам-бек пытался утешить себя, но обида в душе его всё же не смолкала. Нет, его нельзя унижать, ведь он приемник могучего хана, в руках у него будет половина народов степи. Завтра он поставит на колени Рим и воссядет на престол могучей империи персов, станет великим шахиншахом. Мангук-хану, как бы он ни задирал свой нос, достались лишь остатки джейрана, которым насытился лев. Зря говорят, будто мёд не прокисает, и девушка не стареет. Ерунда! Мёд не прокисает, это верно, а вот девушка стареет. Это Бахрам-бек знает хорошо. Он сравнивает Сафуру-бике с дочкой короля и радуется: он не прогадал, – напротив, выиграл! Пусть Сафура ушла к хану, но там она будет всего лишь третьей женой, а у Бахрам-бека была первой. Так стоит ли изводить себя?