*
Конечно, она оказалась рядом в этот злосчастный момент совершенно не случайно. Собственно, и произошло всё по её вине. Почти. Они приехали к нему домой, выпили по бокальчику шампанского — и допили всю бутылку, чтоб не выдохлась. Немного поболтали, включили музыку, потанцевали чуток, настроение, которое было в такси, вернулось. А потом она зацепилась пальцами ног за ковёр, упала и сильно приложилась ладонью об пол. На этом моменте и нужно было сворачиваться клубочком на диванчике и заваливаться спать, но нет. Грима решил поработать медбратом: обработал ссадину, лёд приложил — и всё это безо всяких там заигрываний. Никаких поцелуев, чтобы боль быстрее прошла, никаких «до свадьбы заживёт» и подмигиваний. На испарявшееся действие виски наложилась новая доза алкоголя, настроение у Эовин от этой заботы поползло вверх и приняло ярко выраженный романтический оттенок. «И нет в нём ничего такого, — думала она. — Ну, зубы жёлтые, так от сигарет же. Кожа нездорового цвета? Столько, сколько он, с бумажками возиться — и не таким бледным станешь. Брови?»
— А почему у тебя нет бровей? — внезапно спросила Эовин слегка заплетающимся языком и стала вглядываться в его лицо так, словно никогда прежде не видела.
Грима нахмурился, но, видимо, у неё была до того невинная и беззлобная мордашка, что он тут же расслабился и расплылся в неловкой улыбке.
— Ты хочешь узнать об этом прямо сейчас?
Эовин кивнула, как качающий головой зайчик на бардачке машины.
— Ладно. Дело было в классе восьмом. Нравилась мне тогда одна девчонка, а за ней всё один парнишка увивался, спортсмен, на твоего брата похож. Она его отваживала, но только для виду. А я в те времена был глупый и думал, что он ей и впрямь не нравится. И вот в сельском клубе решили устроить дискотеку. Естественно, все туда рванули. И я решил отважиться и подойти к ней, предложить сходить вместе. Я уже говорил, что был глупым? Так вот, я был очень глупым. Я хотел подойти к той девчонке при всём параде, но мне казалось, что у меня какие-то не такие брови — слишком светлые. Что было дальше, думаю, ты уже понимаешь?
Будь Эовин трезвой, она бы точно не удержалась и начала смеяться — не над ним, но над глупостью произошедшего. Но алкогольные пары правили бал в её организме, а потому слёзы выступили на её глазах так же, как и у её брата всякий раз, когда его запасы протеиновых батончиков на месяц заканчивались уже через пять дней.
— Ты покрасил брови, получил ожог, волосы выпали и на дискотеку ты не пошёл?
— Почему, пошёл. Мама нарисовала мне замечательные брови своим карандашом для глаз, прямо на пластырях, — он цыкнул и приложил пальцы ко лбу, изображая те самые пластыри. — И простоял я с ними у стенки до самого конца вечера. А девчонка та пришла со спортсменом и танцевала только с ним.
Воспоминания о прошлом явно не давались Гриме легко. Он был злопамятен, это знали все, потому и старались молчать в тряпочку, если что-то их не устраивало. Эовин могла дать руку на отсечение, что пареньку тому он отомстил при первой же возможности. Но сейчас ей было плевать: рядом с ней находился не кошмар офисных работников и школьников с вечеринок, а человек, который смотрел на неё настолько грустным взглядом, что Хатико бы позавидовал.
— А хочешь, я подарю тебе другие брови? — не выдержала Эовин. Она обхватила его лицо ладонями, подушечками пальцев погладила по щекам и оставила над каждым веком по несколько нежных поцелуев, выстраивающихся в линии бровей.
Никогда в своей жизни она не видела его настолько довольным. Казалось, ещё немного, и он просто разрыдается от того, что ему слишком хорошо и всё происходящее и впрямь реальность, а не какой-то сон.
— Ради бровей из твоих поцелуев стоило сжечь прежние.
Поцелуй за поцелуем, шаг за шагом, слово за слово — и вот они уже находились в спальне, а Грима оказался у её ног, причём совершенно буквально, и клялся выполнить любое её желание: достать звезду с неба, принести Аленький цветочек и даже отсортировать всю документацию её отдела.
— Лучше покажи мне стриптиз под «Выпьем за любовь», — прошептала она ему на ухо, и то ли просьба о стриптизе так сработала, то ли выбор песни попал точно в яблочко, то ли он обрадовался, что сортировка ему всё же не грозит, но дыхание Гримы аж перехватило, а его глаза прямо засияли от энтузиазма.
— Я бы овладел тобой прямо здесь и сейчас, я бы покрыл поцелуями каждый миллиметр твоей кожи, но если ты так просишь, я станцую.
Поднявшись с колен, он попытался в последний раз поцеловать её, но Эовин вовремя увернулась и отошла в сторону, а затем плюхнулась на кровать, закинув ногу на ногу и воображая себя Шэрон Стоун.
Грима улыбнулся, в последний раз окинув её взглядом, полным желания, и вышел из комнаты. Эовин застыла в предвкушении шоу. С минуту ничего не происходило. Затем дверь резко распахнулась, громко ударилась о стену, и Грима в носках попытался проскользнуть по линолеуму в комнату, но во время своего эффектного появления едва не навернулся. В руках он крепко сжимал свой телефон, из которого доносилась довольно тихая, но вполне узнаваемая мелодия. Грима быстро бросил его Эовин и начал представление.
Его танец был нелепым, неловким, но отчего-то он заводил Эовин гораздо больше, чем танцы накачанных стриптизёров в ночном клубе. Попытавшись эффектно скинуть пиджак на словах «и за любовь последнюю я поднимаю тост», явно для того, чтобы на припеве начать расстёгивать рубашку, он запутался в рукавах и снял его только на словах «как блестят сейчас твои глаза». Из-за выпитого алкоголя пальцы у Гримы дрожали, постоянно соскальзывали с маленьких пуговок, и рубашку он расстёгивал до следующего припева, но при этом каждое его движение сопровождалось якобы сексуальными покачиваниями бёдрами, воздушными поцелуями и игривыми подмигиваниями. Да, происходящее определённо нравилось ей больше, чем профессиональный стриптиз. Выглядело это ужасно, но было во всём происходящем и что-то глубоко личное, что-то, предназначенное лишь для неё одной. В конце концов, насколько сильно нужно любить человека, желать его, чтобы без стыда и стеснения согласиться на подобную ерунду?
У Эовин встал ком в горле. Она выключила музыку, медленно встала и подошла к нему. Глядя прямо ему глаза, она стянула с его плеч злосчастный кусок ткани и отбросила к двери. Конечно, на ручку рубашка сама собой не повесилась, но, по мнению Эовин, и так вышло хорошо. Она прикоснулась подушечками пальцев к его подбородку и стала опускать руку ниже, мягко проводя ею по шее, ключицам, груди и животу, покрытым волосами, лаская кожу вокруг пупка и над поясом брюк и возвращаясь выше, к груди, соскам, подбородку и щекам.
— Ты что-то говорил о том, что овладел бы мной прямо здесь и сейчас? Боюсь, у меня другие планы, — Эовин пыталась говорить голосом, который в эротических романах называют гортанным и низким от возбуждения, но на деле он напоминал голос жутко переигрывающей злодейки из паршивого фильма. Однако Гриме, который сразу после её непродолжительного монолога потянулся к её губам, видимо, всё нравилось. Его пальцы сразу обрели манёвренность, о которой подзабыли во время стриптиза. Он очень быстро нашарил ими молнию её платья, расстегнул его, а затем ещё быстрее расстегнул бюстгальтер, но узкий лиф продолжал держаться на бретелях. Грима потянулся было к ним, но Эовин перехватила его руки и развела их в разные стороны.
— Но-но-но, попридержи коней.
— Как прикажете, атаманша.
Эовин довольно улыбнулась, слегка царапнула его по щеке и повела ногтём вниз, слишком уж стремительно приближаясь к ремню. Нащупав пряжку, она медленно присела на колени, продолжая загадочно улыбаться, но в её душу закрались первые сомнения. Не сомнения в том, стоит ли проводить ночь с Гримой, а в том, сможет ли она вообще до этого момента добраться. Провозившись с пряжкой минуты две и ненароком потрогав и прощупав всё, что трогать и щупать было всё же рановато, сгорая от стыда, Эовин признала полное поражение в борьбе с каким-то дурацким ремнём, прижалась лбом к ноге Гримы и удручённо прикрыла глаза.
