— Это не извинения, а отписка, — она уткнула руки в бока и икнула будто бы в знак подтверждения силы своего гнева.
Грима с каким-то слегка напуганным выражением лица поднял руки так, словно она была полицейским и поймала его с поличным за варкой мета, в то время как он был всего лишь самым обычным учителем химии, решившим подзаработать на стороне.
— Прости меня, пожалуйста. Мне очень стыдно за своё поведение. Я, когда выпью, сам не свой становлюсь. Как будто вроде бы я, а вроде бы уже и не я. Потому и стараюсь не пить вообще.
Эовин смерила его взглядом, полным подозрения, прикидывая, насколько она ему сейчас верит. Несмотря на все те гадости, что он натворил в новогоднюю ночь, и все те странные вещи, что делал прежде, почему-то ей очень хотелось верить. Она пыталась припомнить всё самое плохое, пыталась вспомнить его взгляды, сообщения, неловкие прикосновения, и теперь ей казалось, что многое она надумала. Если бы он действительно смотрел на неё с нескрываемой похотью, разве не пошли бы по их дружному конезаводу слухи? Одна его секретарша чего стоила, такую сплетницу ещё поискать. И на корпоративе он вроде обнимал кого-то ещё, и из пуховика действительно могло вылезти пёрышко, и подкаты были глупыми, но по-своему милыми, да и сама она пусть и язвительно, но всегда отвечала на них. Эовин уже не понимала, права ли она или же просто его оправдывает, потому что сейчас ей грустно и ни за что не хочется быть одной, но это было и не важно. Под действием алкоголя она становилась бесстрашной, и она бы руку в пасть льву не побоялась положить, что уж там какой-то Грима.
Кивнув собственным мыслям, она решительно расстегнула пуховик и бросила его прямо на пол. На большие чудеса ловкости её не хватило.
— Хорошо, так и быть, я тебя прощаю, — торжественно заявила она, схватила его за руку и, топая по ковру мокрыми от снега ботинками, со знанием дела повела молчащего от шока Гриму в сторону спальни. — Доставай свои кружевные труселя, мы будем заниматься любовью, дико и необузданно.
Что было дальше, Эовин не помнила, но утром было стыдно. И противно от самой себя. И плохо из-за пива. Вернее, сначала плохо, а потом уже всё остальное подтянулось. Воспоминания предыдущей ночи обрывались на самом интересном месте, но судя по тому, что спала она в одежде, дело так ни до чего и не дошло.
Подавляя позывы к встрече со старым белым другом, Эовин тихонечко прокралась в туалет. Из кухни доносились звуки возни и запах жареных яиц, который в любой другой момент показался бы аппетитным, но сейчас вызывал только отвращение и заставлял ускорить движение к пункту назначения. Оттуда она плавно перекочевала в ванную и, приведя себя в хоть какое-то подобие порядка, наконец отправилась на зов всё ещё не самого приятного аромата завтрака.
Грима стоял у плиты, сонно глядел на шкварчащую яичницу и попивал чай из кружки. Без костюма, в домашней одежде и с растрёпанными, еле убранными в пучок волосами он производил совсем другое впечатление. Не вредного финдиректора, докапывающегося до любой мелочи с гаденькой ухмылкой, не приставучего извращенца, а самого обычного человека, который проснулся ни свет ни заря в выходной день и отчаянно пытается не заснуть обратно.
— Доброе утро. Хорошо спалось? — пробубнил он, а затем, прикрывая рот кулаком и зевая, выключил конфорку и переложил готовую яичницу на тарелку.
— Доброе, — насупившись, ответила она и уселась за маленький столик, тут же закрывая лицо ладонями.
Воображение подкидывало различные сценарии того, как пройдёт это утро, и каждый новый был хуже предыдущего. Ещё одной ссоры было не миновать, и все её варианты, проносившиеся в голове, были не ахти. Радовало лишь то, что на этот раз она так и не успела раздеться.
— Не смотри на меня так, — проговорила она, почувствовав на себе его взгляд.
— Я тарелку поставить хочу, а тут твои локти, — в подтверждение своих слов он слегка постучал вилкой о тарелку.
Эовин убрала руки со стола, позволяя поставить перед ней завтрак и другую кружку с чаем. Яичница глупо улыбалась ей ртом из сосиски, как в каком-то диснеевском мультике, и ей ужасно захотелось нарушить эту идиллию каким-нибудь шрамом из кетчупа или вытекающим глазом. Всё, что угодно, лишь бы не эта давящая дружелюбная атмосфера перед грядущим. Но прикинув, что участь её неминуема и думать нужно было вчера, она решилась сорвать этот пластырь как можно скорее.
— Слушай, извини, что я приехала и нарушила твои планы, но всё это…
— Только на одну ночь, — совершенно спокойным тоном закончил он за неё и после продолжительной паузы отложил вилку и озадаченно посмотрел на неё. — Что?
— Жду, когда ты начнёшь выяснять отношения, — прямо заявила она, скрестив перед собой руки.
— Не начну.
— Отчего же? Тогда ты себя не сдерживал.
— Я же уже объяснял, — выдохнул Грима и устало прикрыл глаза. — Под действием алкоголя я сам себя бояться начинаю. Как будто всё самое худшее, что есть во мне, и даже то, о чём я не знал, пробивается наружу. А тогда и алкоголь, и наркоз, и стресс с недосыпом — всё смешалось. Я себя не оправдываю, но обычно я всё-таки не такая сволочь.
Эовин вспомнила, как ровно то же самое он рассказывал вчера, и она ему поверила. Но тогда в ней было слишком много алкоголя, а под этим делом она становилась очень эмоциональной, доброй и любила всех и вся. Сейчас же она была более критична. Возможно, он говорил правду. Возможно, врал напропалую. Эовин вглядывалась в его глаза и никак не могла дать точного ответа. Почему-то её тянуло к нему. Она не позвонила подруге ныть, какая она несчастная, она не попыталась зарегистрироваться в приложении для знакомств. Она просто собралась и поехала к нему, слушая по дороге свой маленький плейлист с песнями Николаева.
— Я хочу тебе верить, но не могу. Не сейчас, — подытожила она и снова посмотрела на завтрак. Завтрак посмотрел на неё в ответ, и растянувшаяся сосиска будто едва удерживалась, чтобы не захохотать. «Даже еда — и та не на моей стороне», — подумала Эовин, отворачиваясь и от Гримы, и от завтрака, вид которого всё ещё вызывал лёгкую тошноту. Ей было стыдно за свой поступок. Она не ответила на то его письмо как положено, и казалось, что на этом всякое их общение вне рабочих вопросов должно было прекратиться. Но вчера она дала ему надежду, а сегодня снова её отобрала. На душе от этого было невероятно гадко.
Внезапно Грима снова посмотрел на неё, и Эовин напряглась от движения, которое заметила боковым зрением, но тут же расслабилась, стоило повернуться обратно. Его взгляд не был сосредоточенным и безжалостным, как тогда, лишь воодушевлённым, будто у него появилась хорошая идея.
— А другому человеку ты поверишь? Я могу позвонить своей бывшей жене, если это хоть как-то исправит ситуацию, — предложил он с лёгкой ухмылкой, плохо сочетавшейся с неуверенностью во взгляде. Эовин даже показалось, что он немного боится этого разговора. — Она о моих проблемах с алкоголем знает столько… С ней мы, собственно, и выяснили, что пить мне вообще нельзя, даже сироп от кашля.
Эовин хватило уже этого маленького предложения, чтобы сделать свои выводы. Раз Грима опасался разговора, но был уверен, что жена его оправдает, значит, скорее всего, он не врал на счёт алкоголя. Но было что-то другое, и Эовин не терпелось узнать, что же именно.
— Хорошо, давай, — кивнула она, откидываясь на спинку стула и готовясь к шоу, свидетельницей которого ей, возможно, предстояло стать. Так просто люди, в конце концов, не разводятся.
Грима без раздумий взял телефон и принялся искать нужный номер, потирая глаза и всё ещё пытаясь проснуться. Но вот номер был найден, набран, и спустя несколько секунд обратного пути уже не было.
— Амелия? Привет. Я тебя не разбудил? Отлично. Слушай, ты не могла бы поговорить с одним человеком? Да. Да, натворил. Не имеешь права, ты уже не моя жена, — Грима говорил спокойно и почти непринуждённо, явно не в первый раз после развода. Всё это заставляло Эовин поверить в то, что расстались они если не друзьями, то людьми, сохранившими какое-то уважение друг к другу. Грима тем временем убрал телефон от уха и положил на стол прямо посередине, расположив микрофоном и динамиком в её сторону. — Попросила громкую связь включить.
