— Переодевайся, — вскоре велела она, вытащив из сундука простые мужские одежды, которые, поняла Фелисия, принадлежали Адриану. — Если случится то, о чём ты сказала, османы не должны узнать, кто ты. Притворишься моей служанкой.

— Нет! — ужаснулась девушка, не взяв протянутые одежды. — Тогда они возьмут меня в рабство и продадут кому-нибудь, как какой-то скот. По мне уж лучше попасть в плен или же сразу умереть!

Сеньора Морозина, осознав, что дочь права, бросила одежды обратно в сундук и горько усмехнулась. Она пыталась придумать хоть что-то, что спасёт если не их двоих, то хотя бы её дочь, но не могла.

Эта женщина не привыкла решать проблемы или беспокоиться о чём-то. Всю жизнь за неё это делали слуги, отец, после муж.

От осознания своей беспомощности сеньора Морозина готова была сдаться, но, посмотрев на дочь, дрожащую от страха и плачущую, заставила себя держаться.

— Всевышний убережёт нас, — выдохнула она, достав из-за ворота платья золотой крестик и поцеловав его. — Нам остаётся только молиться, Фелисия. И надеяться, что наши молитвы будут услышаны.

Сколько бы они не молились, прислушиваясь к тому, что происходит наверху, их молитвы не были услышаны.

Суматоха, крики, лязг скрещивающихся мечей означали, что наверху идёт бой, и, забившись в угол каюты, женщины дрожали от страха.

Внезапно всё стихло. Слышались только шаги и едва различимые обрывки разговора, к ужасу сеньоры Морозины, на непонятном ей языке. Она понимала, что это значит.

Адриан мёртв, как и его люди. И это османы расхаживают по палубе корабля, который захватили, не подозревая, кто в нём плывёт. Вероятно, они думали, будто захватили корабль какого-нибудь богатого венецианца, сбегающего со всем своим добром из полуразрушенной Венеции.

И, понятное дело, они рано или поздно заглянут в каюту, дабы забрать то, ради чего захватили корабль.

Подтверждая её опасения, запертая на замок дверь в каюту после трёх сильных ударов с грохотом открылась и ударилась о деревянную стену.

Сеньора Морозина, побелев от ужаса, решительно задвинула дочь себе за спину и дрожащей рукой выставила перед собой найденный в сундуке Адриана маленький острый кинжал в бессмысленной попытке защититься.

Первым в каюту вошёл высокий смуглый мужчина лет сорока с чёрными волосами и бородой, на истинно восточном лице которого неистово горели карие глаза, тут же впившиеся в двух женщин, дрожащих в углу каюты.

Следом за ним вошло ещё четверо османов, хищно озирающихся. Они также заметили женщин, и, насторожившись, как один покосились на того, кто вошёл первым. Видимо, главный.

Поняв это, сеньора Морозина, натужно сглотнув, повернулась к нему.

— Пощадите нас, — дрожащим голосом взмолилась она. — Забирайте всё. А нас отпустите. Пожалуйста.

Его карие глаза ненадолго задержались на женщине, и он снисходительно усмехнулся. Возможно, он не понял слов, но интонация была ясна. Она умоляла о пощаде.

Фелисия, прятавшаяся за спиной матери, сотрясалась в тихих рыданиях, и, когда его карие глаза переместились на неё, замерла на мгновение, а после испуганно опустила голубые глаза и сжалась.

Мужчина что-то сказал своим людям, и те принялись расхаживать по каюте и забирать всё, что им приглянулось, больше не обращая внимания на женщин.

После равнодушно и даже с тенью насмешки посмотрев на кинжал, который сеньора Морозина дрожащей рукой всё ещё держала перед собой, он деловито подошёл к ней и одним резким движением вырвал его из её пальцев.

Обернувшись, лениво бросил его одному из своих людей, и тот, легко поймав и осмотрев кинжал, украшенный россыпью драгоценных камней, удовлетворённо хмыкнул.

Сеньора Морозина, лишившаяся мнимой защиты, отступила на шаг назад, отчего Фелисия оказалась зажатой между ней и деревянной стеной каюты.

Мужчина, некоторое время задумчиво посмотрев на них, снова что-то велел своим людям, и двое из них быстро подошли к женщинам, и, несмотря на их крики и попытки зацепиться друг за друга, растащили их в разные стороны, силой удерживая.

Откуда-то сверху послышался мужской голос, и среди неизвестных ей слов сеньора Морозина разобрала что-то, напоминающее имя, так как услышав это, мужчина с чёрными волосами и карими глазами, раздающий здесь приказы, неосознанно на него откликнулся, слегка повернув голову в ту сторону, откуда раздавался голос.

Махмуд Реис?

— Не трогайте её! — теперь уже, подобно дочери, рыдая, закричала сеньора Морозина, извиваясь и беспомощно наблюдая за тем, как Махмуд Реис медленно подошёл к её дочери, рассматривая её как какой-то диковинный предмет. — Фелисия!

Но девушка не слышала криков матери. В отличие от неё, она не извивалась, не пыталась вырваться, перестала рыдать. Замерла. Не зная, чего ожидать.

Её грудь часто-часто вздымалась от учащённого дыхания.

Длинные каштановые волосы в беспорядке рассыпались по плечам, а ободок, украшенный розовыми драгоценными камнями, слегка съехал в бок.

Голубые глаза, влажные от недавно пролитых слёз, были широко, по-детски, распахнуты и испуганно-затравленно смотрели на подошедшего к ней мужчину.

Придирчиво оглядев её с головы до ног, отчего Фелисия напряглась, карие глаза впились в её лицо, и Махмуд Реис отчего-то нахмурился.

Его крепкая смуглая рука взметнулась к её волосам и довольно резко одним движением откинула их ей на спину, тем самым открыв лицо и шею. После жёсткие пальцы, к ужасу девушки, сжали её подбородок и потянули его вверх, высоко подняв её лицо.

Повертев его из стороны в сторону будто в поисках чего-то, Махмуд Реис удовлетворённо хмыкнул, и, отойдя в сторону, он, даже не посмотрев на мужчину, удерживающего Фелисию, что-то ему приказал.

— Нет! — с ещё большей силой став извиваться, закричала сеньора Морозина, когда её дочь, почему-то не оказывающую сопротивления — наверное, от шока или ужаса, — потащили наверх, на палубу. — Куда вы её ведёте?! Фелисия! Да отпусти ты меня, грязный пёс!

— Ты — уходить, — на ломанном итальянском языке произнёс Махмуд Реис, равнодушно наблюдавший за бьющейся в истерике женщиной. — Она, — видимо, имея в виду Фелисию, продолжил он. — Идти с нами.

— Отпустите мою дочь! Без неё я никуда не уйду.

— Тогда умереть, — пожал плечами Махмуд Реис, и когда на него посыпались новые угрозы и требования, кивнул, что-то решив для себя. — Оставаться здесь. Тебя найти. Если нет — ты умереть. Еда и вода мы оставить.

Сказав это с явным трудом, мужчина развернулся и покинул каюту, следом за ним его люди, и, когда сеньора Морозина бросилась им вслед, дверь закрылась прямо перед ней, заперев её в опустошённой каюте.

Женщина принялась колотить кулаками в запертую дверь и кричать, но спустя некоторое время звуки шагов и разговоры стихли, и корабль погрузился в пугающую звенящую тишину.

Она осталась одна. Посреди моря. Запертая в каюте наедине с призрачной надеждой на то, что её найдут, и страхом, вызывающим множество вопросов.

Что будет с ней? Вероятно, она умрёт.

Что будет с её дочерью? Рабство.

Осознавая это, сеньора Морозина в рыданиях осела на деревянной пол каюты, ставшей для неё западней.

Стамбул. Дворец Хафсы Султан.

Холодная, сдержанная и рациональная Хафса Султан никогда, что называется, не теряла головы и в любых ситуациях сохраняла самообладание.

Она оставалась недоступной чувствам, не поддаваясь голосу сердца и подчиняя его голосу разума.

Но не сегодня. Этим утром, получив весть о том, что повелитель, а, значит, и государственные деятели, сопровождавшие его в военном походе, возвращаются, она позволила сердцу одержать победу в его битве с разумом за власть над ней.

Голос сердца нашёптывал ей одеть самое красивое из своих платьев и драгоценности с чёрными агатами, хотя сама она предпочитала гранаты. Он же рождал в её груди какое-то томление, непривычное для неё.

Послушавшись его, Хафса Султан в роскошном платье из серебристо-серого шёлка, подчёркивающего её ясные серые глаза, а также в тяжёлых драгоценностях и диадеме с чёрными агатами волнительно расхаживала из стороны в сторону в главном холле, то и дело справляясь у слуг, не приближается ли ко дворцу экипаж.