Чего нельзя было сказать о Нилюфер Султан. Если Михримах Султан – это нерешительность, зависимость и податливость, то Нилюфер Султан – её полная противоположность: решительность, независимость и непокорность.
− Я всего лишь…
− Заботишься обо мне, − прервав лепет дочери, закончила за неё султанша. – Я знаю. И ценю это. Кстати, ты видела Нилюфер?
− Нет.
Эсен Султан повернулась и вопросительно посмотрела на Бирсен-хатун, которая, поймав на себе её взгляд, виновато потупилась.
— Нилюфер Султан со своими служанками ранним утром отправилась на прогулку. Простите. Я донесла до её сведения, что вы против этих прогулок, но она меня и слушать не стала.
— Аллах, дай мне сил, — обречённо вздохнула Эсен Султан. — Неугомонная. Мало того, что не слушается, так ещё сбегает из дворца в мужской одежде верхом на коне. Это ли султанша?
— С недавних пор она берёт с собой оружие, — явно сомневаясь, стоило ли рассказывать, добавила Бирсен-хатун. — Лук и стрелы. Ими же снабдила своих служанок.
Михримах Султан ошеломлённо и испуганно покосилась на мать.
— Оружие? — переспросила Эсен Султан, явно возмущённая этим. — Этого ещё не хватало!
Раздался стук в двери, и, подойдя к ним, Бирсен-хатун впустила в покои служанку, державшую в руках письмо.
— Письмо? — недоверчиво спросила Бирсен-хатун, забравшая его из рук служанки.
— Аллах милостивый, — выдохнула Эсен Султан, когда письмо, наконец, попало в её руки. — Мы писем лет десять не получали. Надеюсь, к добру.
— А вдруг что-то случилось? — забеспокоилась Михримах Султан, со страхом в серых глазах наблюдая за тем, как мать разворачивает письмо.
— От Дэфне Султан, — прежде, чем ознакомиться с содержанием письма, огласила Эсен Султан.
Пока Эсен Султан хмуро читала письмо, Бирсен-хатун и Михримах Султан в звенящей тишине напряжённо смотрели на неё.
— Ну что, валиде?
Вздохнув, Эсен Султан отложила письмо на тахту рядом с собой, и, недовольно поджав губы, взглянула на ожидавшую ответа дочь.
— Приглашает нас в Топкапы. Повелитель возвращается из военного похода, и она хочет видеть нас на празднестве в султанском гареме.
— О, Аллах! — облегчённо и радостно воскликнула Бирсен-хатун, а Михримах Султан, заразившись её настроением, взволнованно улыбнулась. — В этот раз не отказывайтесь, султанша! Прошу вас.
— Не знаю, право, — неопределённо отозвалась Эсен Султан, не разделяя радости служанки и дочери. — Вряд ли нас просто так зовут в Топкапы.
— Пожалуйста, валиде! — взмолилась Михримах Султан, заискивающе заглянув в серо-голубые глаза матери. — Я ещё никогда не была в Топкапы. Ну, точнее, не помню этого. Давайте поедем? Хотя бы на празднество. Если вам там не понравится, то мы вернёмся сюда.
— Я подумаю. Нужно обсудить это и с Нилюфер.
— Обсудить со мной что? — раздался женский голос, полный уверенности.
Обернувшись, женщины увидели стоявшую у дверей, которые только что закрылись, Нилюфер Султан в мужском облачении и с колчаном, полным стрел, за плечами.
— Явилась? — хмыкнула Эсен Султан, неодобрительно осмотрев дочь с головы до ног. — А теперь поговорим. Но прежде… Я запрещаю тебе покидать дворец, а оружие у тебя и твоих служанок конфискую. Я долго терпела твои выходки, Нилюфер, но всякому терпению приходит конец. Убивать зверей в лесу в мужской одежде верхом на коне — лучше ничего не могла придумать? Раньше ты хотя бы обходилась без оружия и без убийств ни в чём неповинных зверей.
— Я не спрашивала вашего разрешения, — гордо вскинув подбородок, отрезала Нилюфер Султан. — Я буду покидать дворец, когда этого захочу, и оружие вы у меня не отберёте. А отберёте, я найду новое. Уж лучше я буду убивать зверей в лесу в мужской одежде верхом на коне, чем как Михримах у ваших ног сидеть в одних и тех же покоях десять лет к ряду с вышивкой в руках!
Резко развернувшись, Нилюфер Султан покинула покои, не обращая внимания на отчаянный оклик матери.
— Нилюфер!
Двери за той с шумом захлопнулись, и, закрыв глаза, Эсен Султан безнадёжно вздохнула.
— Аллах, дай мне сил…
Топкапы. Покои Валиде Султан.
Пальцы легко и невесомо касались длинных, когда-то золотисто-светлых, а теперь покрытых серебром седины волос, сплетая их в высокую причёску.
Женщина, сидевшая на небольшой софе с руками, чинно сложенными поверх длинной юбки изысканно-простого бежевого платья, терпеливо ждала, когда одна из служанок закончит с причёской.
Тем временем вторая служанка, держа в руках большую деревянную шкатулку, предложила своей госпоже ожерелье из жемчуга и жемчужные серьги к нему, и та кивнула, одобряя её выбор.
— Сколько раз можно повторять? — раздался недовольный женский голос, когда двери в опочивальню отворились. — Я этим занимаюсь, потому как должность хазнедар занимаю я, а не ты. Твоё дело — за порядком в гареме следить.
— Аллах, дай мне терпения! Мирше-хатун, я…
— Валиде Султан, — не обратив внимания на говорившего Идриса-агу, Мирше-калфа его перебила и поклонилась. — Доброе утро.
— Глядя на вас, я не уверена, что это так, — по-доброму усмехнулась Дэфне Султан, посмотрев сначала на, как всегда, сдержанную и сухую Мирше-калфу, а после на нервного и суетливого Идриса-агу. — Что такое?
— Султанша, мне… — начал было Идрис-ага, но Мирше-калфа снова его перебила.
— Не обращайте внимания. Я разберусь с этим… — не договорив и сделав многозначительную паузу, хазнедар выразительно посмотрела на главного евнуха, и тот оскорблённо хмыкнул. — Как вы и велели, всё подготовлено к празднеству в честь возвращения повелителя. Насколько мне известно, повелитель уже подъезжает к воротам дворца.
— Аллах, наконец-то, — выдохнула султанша, воздев светящиеся от счастья серые глаза к потолку. — Этого дня я ждала десять лет. Думала, не доживу…
— Не говорите так, — помрачнела Мирше-калфа, которая всегда боялась того спокойствия, с которым султанша говорила о своей болезни, годами медленно убивавшей её изнутри, и о своей смерти. — Аллах сохранил вас, и, надеюсь, будет хранить для нас всех ещё долгие годы.
Дэфне Султан тепло улыбнулась верной калфе, а после протянула руку, и Идрис-ага тут же подставил локоть и помог ей подняться с софы.
Распрямившись, султанша поморщилась и на мгновение прикрыла веки, так как ощутила головокружение и уже ставшую привычной боль в области солнечного сплетения.
Болезнь с годами причиняла ей всё больше боли и съедала изнутри, лишая сил.
Валиде Султан, несмотря на это, стоически претерпевала и боль, и слабость, и, ко всеобщему изумлению, все те двенадцать лет, что прошли со времени воцарения султана Баязида, неизменно улыбалась и одаривала всех своими добротой и пониманием.
Конечно, мало кто знал о том, что ночью, за закрытыми дверьми, Валиде Султан плакала и металась от боли, прикусывая собственные пальцы на руках, чтобы заглушить рвущиеся из изнывающей от боли груди стоны и крики.
Утром ей становилось немного лучше, боль отступала, слабость сходила на нет, но ночью они возвращались, жестоко мучая женщину.
Дэфне Султан понимала, что болезнь в скором времени убьет её, и боялась, что это случится до возвращения её сына, султана Баязида, из десятилетнего военного похода.
Она готова была терпеть ночи, полные мучений, только бы продолжать жить ради того, чтобы ещё раз увидеть сына, а также не оставлять свою семью. И она терпела.
Сегодня, наконец, её терпение было вознаграждено долгожданным возвращением султана Баязида.
— Султанша, должно быть, ваше письмо уже в руках Эсен Султан, — проговорила Мирше-калфа, шествуя подле неё по коридорам дворца в направлении султанской опочивальни. — Я отправила его ещё вчера вечером.
— Надеюсь, она примет моё приглашение, — отозвалась Дэфне Султан, слегка запыхавшись из-за слабости.
— Отчего же вы приглашаете её?
— Я приглашаю не её, а её дочерей, — объяснила султанша, и, поймав на себе недоумевающий взгляд Мирше-калфы, продолжила: — В одном из своих последних писем Баязид упомянул, что на пост великого визиря, освободившийся после смерти в походе Мустафы-паши, назначил Искандера-пашу. Насколько я помню, до похода Искандер-паша даже не был визирем. Но он блестяще проявил себя в ходе военных действий, и за десять лет смог дослужиться до самого великого визиря. Они с Баязидом очень сблизились. Он называет его своим верным другом и соратником. Я спросила у Баязида о его возрасте и семейном положении. Оказалось, он относительно молод — всего-то 38 лет, а жена его умерла ещё до военного похода. Детей нет. Понимаешь, к чему я клоню?
