— Яд, что она пила в течение множества дней, только усилил её болезнь, — мрачно кивнула русоволосой головой Эмине Султан. — Но прекращать медленное отравление нельзя. Вдруг, начнётся улучшение состояния?
— Эмине, — беспомощно вздохнула Элмаз-хатун. — Она всё равно умирает. И не будет никакого улучшения. Зачем тебе продолжать это?
Погрузившись в мрачные раздумья, Эмине Султан неожиданно согласно кивнула, отчего её сестра изумлённо вскинула брови.
— Хорошо, — пожала плечами султанша. — Думаю, мы уже сделали достаточно для того, чтобы подтолкнуть Валиде Султан в иной мир. Мучить её дальше, зная, что она и без яда умрёт, будет слишком жестоко. Придётся избавиться от Дильнар-хатун.
Элмаз-хатун, понимающая, что вновь вся грязная работа на ней, удручённо поджала губы. Помогая сначала Ариадне, а теперь Персее, она вечно несла смерть их руками. Их совесть была чиста, ведь не они совершали убийств, а её совесть не хуже яда отравляла женщину изнутри, заставляя по ночам просыпаться в холодном поту от кошмаров.
— Как это сделать?
— Отрави её тем же ядом, что она использовала. Он не оставляет следа. Никто и не заподозрит отравление. Да и кому есть дело до беспричинно умершей наложницы, когда умирает сама Валиде Султан? Придумай что-нибудь, Элмаз. Иди.
Не успела Эмине Султан лечь в постель и положить голову на шёлковые подушки, как в покои вернулась встревоженная и напряжённая Элмаз-хатун. Приподнявшись на локтях в постели, султанша недоумевающе взглянула на неё.
— Так быстро?
— Я вышла в гарем, чтобы позвать Дильнар-хатун, но…
— Что? — с раздражением спросила Эмине Султан, не дождавшись продолжения.
— Филиз Султан отправилась в султанские покои. Вся сияла от счастья.
Элмаз-хатун ожидала привычного всплеска гнева и ревности, от которого у её сестры даже перехватывало дыхание, но Эмине Султан только с горечью ухмыльнулась. В её ярко-зелёных глазах вспыхнуло не гнев, а разочарование, перемежающееся с болью.
— В этот раз Валиде Султан здесь не причём, — произнесла она, печально взглянув на растерянную из-за её неожиданной реакции сестру. — Он сам её позвал. Чтобы наказать меня. Ему мало того, что я каждую ночь умираю от тоски и одиночества, зная, что вскоре нам предстоит разлука. Неужели несколько неосторожных слов соразмерны такому наказанию?
Сочувственно нахмурившись, Элмаз-хатун подошла к ложу, опустилась на его край и погладила сестру по оголённому плечу.
— Может быть, повелитель ждёт, что ты раскаешься из-за своего недостойного поведения?
— Я каялась, — выдохнула Эмине Султан, откинувшись обратно на подушки и потянув за собой сестру. Та прилегла рядом с ней, положив голову на её плечо как в детстве. — Сколько раз я приходила к нему, говорила, что сожалею о сказанном и обещаю не вести себя подобным образом, но он лишь отвечал, что занят и ему некогда со мной разговаривать. Не понимаю, почему он так ведёт себя…
— Всё наладится, — отозвалась Элмаз-хатун и, подавив в себе маленький всплеск зависти, продолжила: — Повелитель любит тебя и, конечно же, его чувства не могут изменить несколько неосторожных слов. Возможно, он ждёт от тебя чего-то другого? Не слов, а действий, доказывающих, что ты всё осознала.
Эмине Султан задумчиво нахмурилась, осознавая, что сестра права, и обдумывая то, какие же действия ей предпринять, чтобы всё исправить. Она не могла позволить Филиз Султан вернуться в султанские покои и занять её место рядом с повелителем.
Тем временем мысли Михримах Султан, стоявшей на маленькой террасе своих покоев, были заняты совершенно иным.
На смену сентябрю пришёл октябрь, и воздух был холодным, поэтому султанша стояла возле мраморных перил в наброшенном поверх ночного платья пальто с меховым воротником, которое было в сундуке с дарами, полученном сегодня от Валиде Султан в качестве подарка в честь свадьбы.
Эта была её последняя ночь здесь, в Топкапы, и под крылом семьи и матери. Всё это она завтра покинет, причём, насовсем. Возврата к прежней жизни не будет. Как и не будет скромной и нуждающейся в опеке матери девочки Михримах. На смену ей придёт, пока неизвестно, какая, но совершенно точно другая она — жена великого визиря Османской империи Михримах Султан.
Страх перед неизвестностью и волнение из-за новой жизни, в которую ей осталось сделать последний шаг, занимали все её мысли, не давая возможности заснуть.
Этой ночью, стоя здесь, на пронизанной холодом террасе и обнимая себя руками в безуспешной попытке согреться, Михримах Султан смотрела на мириады сверкающих звёзд, разбросанных на чёрном небе, и прощалась с собой и со всем, что оставляла в прошлом.
Человек, с которым ей завтра предстояло связать свою жизнь перед лицом Всевышнего, также не спал этой ночью. Но покоя ему не давали совершенно иные чувства.
Если Михримах Султан волнительно ждала вступления в новую жизнь, то Искандер-паша, который и должен был стать её новой жизнью, даже и не думал об этом.
Его собственная свадьба проходила мимо него, поскольку его не волновало всё то, что с ней было связано. Даже Михримах Султан. Он знал и покорно принимал, что станет её мужем и готов был, как муж, нести за неё ответственность, беречь её и во всём поддерживать, как и полагается, но большего он ей дать не мог.
Подобное уже случалось с ним. Прежде, больше десяти лет назад, он уже был женат.
Когда его возраст приблизился к тридцати годам, по негласным правилам мусульманского мира перед ним встал вопрос женитьбы. В то время он был пограничным беем, жившим на задворках Османской империи и получившим свою должность только благодаря своему дяде Ахмеду Эфенди, который жил в самой столице и занимал должность одного из помощников дефтердара* Юсуфа Челеби.
На самом деле Ахмед Эфенди не был ему дядей и даже не являлся его родственником. Много лет назад жена Ахмеда Эфенди Гюльнуш-хатун купила нескольких рабов на невольничьем рынке, и среди них был мальчик лет десяти. Его пленили в Греции вместе с другими мальчиками, выставленными на продажу. И звали его Никиас.
Что-то в ясных голубых глазах тощего и грязного мальчика тронуло женщину, которая, к слову, была уже немолода и когда-то давно потеряла единственного сына, умершего от оспы.
В большом доме Ахмеда Эфенди, бывшего весьма богатым и знатным человеком, Никиас нашёл приют. Гюльнуш-хатун не стала заставлять его работать, а взялась воспитать его как родного сына, что поначалу возмущало и злило Ахмеда Эфенди. Он грозился продать оборванца, чтобы не позориться тем, что их семья воспитывает его наравне с их родными двумя дочерьми, но вскоре сам привязался к Никиасу.
Мальчик оказался смышлёным, с большим интересом относился к учёбе и был послушным. Его посвятили в мусульманство и дали новое имя — Искандер. Так Искандер вырос в доме Ахмеда Эфенди и его жены Гюльнуш-хатун.
Когда уже взрослому Искандеру настало время самому устраиваться в жизни, Ахмед Эфенди ему посодействовал, замолвив словечко перед дефтердаром Юсуфом Челеби, но представил его не своим рабом, а свободным человеком и племянником, потерявшим родителей в детстве и потому воспитанным им.
Поселение, которым стал управлять Искандер Бей, было небольшим и захолустным, но благодаря своему уму и образованности, полученным благодаря тому же Ахмеду Эфенди, а также умелому разрешению возникающих проблем, он снискал любовь и уважение местных жителей.
Поэтому, когда ему настала пора жениться, невест было не счесть. Множество семей предлагало ему жениться на одной из своих дочерей, но выбор Искандера Бея пал на дочь местного торговца Али Эфенди — человека зажиточного и уважаемого, который, к тому же, несколько раз оказывал ему помощь золотом, когда его не оставалось в местной казне.
Её звали Сельвинар. Ей тогда едва исполнилось пятнадцать лет. Внешне невысокая, тощая, с чёрными волосами и карими глазами, а по характеру по-восточному послушная, тихая и скромная.
Искандер Бей и не искал в этом браке счастья, поэтому не был разочарован, когда после свадьбы чувств к жене у него не появилось. Он выполнил свой долг — женился. И продолжал исполнять свой долг, разделяя свою жизнь и свою постель с ней.
