Она-то думала, что одержала верх над всеми врагами и так наивно торжествовала, но, оказалось, незаметно для самой себя обрела нового врага в том человеке, которого считала своей семьей, своим другом. Теперь родная племянница, которую она прочила в свои наследницы, в которой видела помощницу во всех делах, пошла против нее. И она от нее отвернулась, стояла и совершенно наглым образом утверждала то, о чем и знать не могла.
Понимая по потемневшему от гнева и боли взгляду падишаха, что это конец, настигнувший ее столь неожиданно, Хафса Султан медленно повернулась к стоящей сбоку от нее Хюррем Султан и поймала на себе ее кипящий злобой взгляд победительницы. Когда же, выслушав Михримах Султан, повелитель велел им оставить их, Хафса Султан в отчаянии решилась на мольбы и ложь. Она, зашуршав пышным платьем, подошла к угрюмо наблюдающему за ней падишаху и постаралась вызвать слезы, вспомнив о самых печальных событиях своей жизни, которых, благо, было предостаточно.
— Государь, неужели вы поверите им? Все эти люди, что обвинили меня, ослеплены горем и жаждой мести и отчего-то решили, что это я виновата в их бедах! Вы же знаете, сколь я верна вам и нашей династии. Я столько раз открывала вам глаза на предательства вокруг вас, оберегала вашу власть, ваше благополучие. Способна ли я сама предать вас, когда все, что я имею, дали мне именно вы?
— Я уже не знаю кому и чему верить, Хафса, — с огромным разочарованием в голосе устало сказал повелитель. — Я мог бы счесть, что Хюррем Султан лжет, но я никогда не смогу в подобном обвинить свою сестру Михримах. Всем известно, как она чиста душой. Да и вы были так близки… Она могла знать о том, какие дела ты вела за моей спиной, но молчала, так как боялась тебя. Или же не хотела выдавать тебя в силу своей доброты и любви к тебе, как к единственной родственнице из семьи отца. В силу этого она не стала бы лгать, даже если и считает тебя повинной в смерти мужа. Мне очевидно, что эти обвинения справедливы, а ты, Хафса, стала очередным предателем, которому я доверил свои мысли. Которого я считал верным другом и своей опорой. Похоже, я больше никому не могу верить…
— Государь, прошу, не отворачивайтесь от меня из-за этой лжи! — горячо вознегодовала Хафса Султан, но была прервана его властно вскинутой ладонью.
— Довольно! — грозно процедил султан Баязид, заставив ее вздрогнуть. — Ты принадлежишь династии и все же многое сделала для моей семьи. В силу этого мое наказание будет даже мягким. Ты снимешь с себя все полномочия, оставишь столицу и до конца своих дней отправишься в ссылку настолько далеко, чтобы не иметь возможности как-либо влиять на дела государства. Все твои сбережения перейдут в казну, но я все же выделю тебе необходимые для жизни средства. На этом все.
— Повелитель! — в отчаянии подалась к нему побледневшая султанша, но замерла, наткнувшись на презрительный холодный взгляд, как на глухую стену. Титаническими усилиями подавив в себе возмущение, отчаяние и страх, Хафса Султан сглотнула и, решив все же сохранить достоинство, с трудом поклонилась. — Как вам будет угодно. Если позволите… — сквозь сжатые зубы выдавила она и гордо направилась к дверям, словно и не была повержена так легко и просто, всего лишь в один миг.
Конечно же Хюррем Султан поджидала ее в коридоре, стоя с самодовольной злорадной улыбкой на лице, а подле нее, подняв на нее взгляд точно таких же, как у нее самой, серых глаз, стояла Михримах Султан. Выйдя из покоев султана, Хафса Султан мельком глянула на них.
— Ну что, можно с тобой проститься? — ядовито воскликнула Хюррем Султан, всласть издеваясь. — Не забудь оставить свои драгоценные короны для кого-нибудь другого, что вскоре займет твое место.
Даже не снизойдя до ответа, Хафса Султан высокомерно прошла мимо нее, но замедлила шаг возле племянницы. Посмотрев на нее с огромной горечью и досадой, как на подлую предательницу, что Михримах Султан с неожиданным достоинством выдержала, она степенно ушла, шелестя подолом роскошного платья, которое ей, как и все ее богатства и всю власть, с таким трудом вырванную у судьбы, придется оставить.
Спустя некоторое время…
Топкапы. Гарем.
Идрис-ага все никак не мог поверить, что его всемогущая госпожа, которая с такой ловкостью управляла чужими судьбами, вдруг отправлялась в ссылку. Он весь день семенил вокруг нее, как преданный пес, который чувствовал, что его хозяйка вот-вот его покинет, оставит одного, и пытался понять, как такое могло произойти. Но Хафса Султан почти не разговаривала, только с ледяным спокойствием, которого евнух не понимал, наблюдала за тем, как слуги складывают в пару сундуков самые необходимые вещи, которые ей было позволено взять с собой в дальнюю безвозвратную ссылку.
Гарем жужжал как улей, узнав о падении своей управляющей, которая, казалось, так прочно пустила здесь корни, а теперь вдруг попала в немилость повелителя и была неожиданно сослана. Но Хафса Султан будто этого не замечала: не перешептывания, ни насмешек, ни недоумения. С болью Идрис-ага смотрел, как она перед зеркалом с какой-то символичностью снимает с головы высокую и тяжелую диадему, украшенную сапфирами, и, чуть помедлив, передает ее служанке, чтобы та отнесла ее в сокровищницу, как и все прочие ее роскошные драгоценности и прекрасные наряды.
Даже ее золото, все состояние ее небезызвестной бабушки Михримах Султан и матери Хюмашах Султан, которое султанша так берегла и годами приумножала, было конфисковано в казну, а ее благотворительный фонд, на создание и управление которым Хафса Султан положила столько сил, был передан в руки совета попечительниц. У нее забрали абсолютно все, чем она владела даже до того, как встала во главе гарема. Лишили всего, даже свободы, отправив в ссылку без возможности возврата, где она будет вынуждена влачить жалкое существование до конца своих дней.
Хафса Султан, уже переодевшись в непривычно простое для нее дорожное платье из черного хлопка, без всяких украшений стояла посреди покоев Валиде Султан, словно прощаясь с ними, когда ее вещи уже вынесли в сад, чтобы погрузить в повозку. Она была холодна, словно и не уезжала навсегда, не оставляла здесь прежнюю жизнь и сломанные мечты. Идрис-ага, подойдя к ней с жалким видом, с надеждой заглянул в ее непроницаемое лицо.
— Госпожа моя, скажите, что это не конец! Я не верю, что вы можете вот так просто сдаться, позволить им забрать у вас все, выставить вас из дворца и отправить в какую-то глушь! Вы что-то придумали? У вас есть какой-то план, по которому вы вернетесь?
— Нет никакого плана, Идрис, — сухо ответила Хафса Султан и печально ему улыбнулась. — Довольно с меня тайн, хитроумных планов, интриг… Я только сейчас поняла, как я устала… Оглянись назад. Что я после себя оставила? Враги твердили мне, что я все променяла на власть, и они оказались правы. Я лишилась семьи, похоронила дочь и потеряла любимого и любящего мужа, который был моей опорой. Даже моя племянница пошла против меня. И теперь, когда я по случайности лишилась власти, оказалось, что кроме нее у меня больше ничего и не было. Некому разделить мою печаль, поддержать меня, подать мне руку помощи теперь, когда я так низко пала с самой вершины. Собственными усилиями я оказалась в окружении одних лишь врагов, которые, как стервятники, теперь торжествуют над моим падением. Что же… Пусть торжествуют. Я никогда более не увижу их лиц и забуду все это, как страшный сон. Знаешь, я давно хотела… отправиться в паломничество. Возможно, настал мой час. Увижу святые места и стану молить Аллаха, чтобы он простил мои грехи. Надеюсь, это принесет мне долгожданный покой…
Идрис-ага с сожалением смотрел на нее, и сердце его разрывалось от боли, когда его госпожа, ласково посмотрев на него, развернулась и все также гордо неся себя, как будто она по-прежнему властвовала в этом дворце и в столице, прошествовала к дверям.
Евнух проводил ее через кипящий гарем, где все глазели им вслед, до самой кареты и стоял, не в силах ничем ей помочь. Перед тем, как скрыться в ожидающей ее карете, Хафса Султан с грустью обернулась на Топкапы, а затем перевела взгляд на Идриса-агу и вдруг чуть-чуть улыбнулась ему, отчего на ее все еще по-детски милом лице появились ямочки, как у юной девочки, а не женщины, что похоронила всю свою семью и в один день лишилась всего, за что столько лет воевала.
