Эти слова больно ранили его сердце, и шехзаде поднес ее пальцы к губам и поцеловал их.

— Я не должен был уезжать, не должен был оставлять вас с сыном! — с досадой и гневом процедил он, смотря, как его крепкие смуглые пальцы переплетаются с ее — бледными и ужасно тоненькими. — Это моя вина, что Мехмет покинул нас, а теперь и ты… Аллах мне свидетель, я никогда себе этого не прощу!

— Не надо так, шехзаде, — с печальной нежностью смотря на него, сквозь слезы воскликнула Гюльнур Султан. — Вашей вины нет в том, что мы пали жертвами этой лихорадки… Никто… никто не в силах был помочь нам. Я лишь сожалею, что вы не смогли… увидеть в последний раз нашего сына, когда… его хоронили. Но вы можете заглянуть к нему на могилу в саду. Вскоре и я там окажусь. Рядом с моим сыночком…

Будучи больше не в силах претерпевать терзающие его боль, ужас и скорбь, шехзаде Махмуд почувствовал, как вопреки его желанию глаза наполнили слезы, и одна скупая слеза все же скользнула по его щеке. Мягко высвободив ладонь из его пальцев, Гюльнур Султан медленно — с видимым огромным усилием — подняла руку и невесомо коснулась ледяными пальчиками его щеки, стирая слезу.

Но на большее ее сил не хватило, и рука ее соскользнула обратно на одеяло, а султанша тут же разразилась глухим кашлем, сотрясаясь всем телом. Морщинистая ладонь лекарши настойчиво легла на плечо шехзаде, отталкивая его от больной, и он неохотно поддался ей. Поднявшись, он в смятении отвернулся от сраженной лихорадкой девушки, которая все заходилась в сильнейшем кашле, и отвел лекаршу в сторону, собрав все свое мужество в кулак.

— Сколько ей осталось? — приглушенно спросил он, хотя уже и сам догадывался, каким будет ответ.

— Считанные дни, шехзаде, если даже не часы, — с сожалением объявила лекарша. — Увы, и султаншу, и ребенка, которого она носит, нам не спасти…

Шехзаде Махмуд, у которого внутри все похолодело от подобного вердикта, хмуро обернулся на свою затихшую фаворитку, которая после мучительного приступа кашля в изнеможении откинулась на подушки и с трудом пыталась восстановить неровное дыхание, хрипло вырывающееся из ее груди.

И сердце его воспылало пламенем гнева в отношении такой чудовищной несправедливости, при которой Всевышний забирал у него невинного сына, самого любимого из всех детей, и столь же невинную возлюбленную, которая была для него лучиком света, его нежным другом и могла бы подарить ему еще одного ребенка, которого теперь была вынуждена забрать с собой в могилу. Злоба налилась в нем и подобно яду стала течь по его жилам и отравлять его изнутри, медленно умерщвляя все то светлое, что жило в его душе. Шехзаде не знал, как ему пережить эти неожиданные потери, ставшие первым жестоким ударом в его жизни среди всех тех ударов, которые ему еще только предстояло пережить.

Покои Элиф Султан.

После случившегося в покоях Карахан Султан она все еще не вернула себе самообладания — ее так и трясло при воспоминании о том, как шехзаде громил покои матери в слепой ярости, узнав о смерти сына, и как оттолкнул ту от себя, да так, что султанша упала на пол и сильно ушиблась. Элиф Султан никогда не забудет тот взгляд Карахан Султан, в котором потрясение соседствовало с болью и разочарованием. Ей становилось дурно при мысли о том, что ее собственный сын, ее шехзаде Мустафа, мог бы когда-нибудь точно также оттолкнуть ее, пусть и в приступе гнева.

Но сейчас ее сын сладко спал в своей деревянной колыбели и, по возвращении в покои склонившись над ним, Элиф Султан с нежностью коснулась его крохотной ручки, которую он во сне сжал в еще более крохотный кулачок.

Впервые в ее разуме промелькнула мысль, что лучше бы ее сын вырос больше похожим на нее, чем на своего необузданного отца, которого часто ослеплял гнев и который был опасен в моменты, когда разум оставлял его под натиском необъятной ярости и жестокости.

— Мама?

Из детской вышла Мелек Султан и окликнула мать, которая, распрямившись, с улыбкой шагнула к ней и приняла ее в свои объятия.

— Что такое, милая?

— Мы пойдем к валиде? — так султанша называла свою бабушку, которая сама велела внукам так ее величать, недолюбливая слово «бабушка» в силу своей относительной молодости для такого титула.

— В другой раз, — уклончиво ответила Элиф Султан и, выпустив дочь из объятий, подтолкнула ее к служанке. — Иди, Элизар почитает тебе что-нибудь на террасе.

Элизар-хатун покорно увела маленькую султаншу за руку на террасу, а Элиф Султан, проводив их взглядом до дверей, в задумчивости накрыла ладонью свой живот. Вот уже который день ей нездоровилось — тошнота и слабость давали о себе знать каждое утро — но Элиф Султан не слишком полагалась на беременность, хотя и надеялась на нее всем сердцем. Ведь когда она носила Мелек и Мустафу, ее не тревожили подобные симптомы — она лишь налегала на сладкое и полнела.

Султаншу страшило, что и она могла заразиться этой лихорадкой, блуждающей по дворцу и уже унесшей несколько жизней. Шехзаде Мехмет стал ее первой жертвой. И в гареме рабыня умерла, служанка Нуране-хатун. Теперь умирала Гюльнур в утробе с ребенком. А ведь она, Элиф, заглядывала к ней, когда болел Мехмет, да еще с Мелек! Упаси Аллах, болезнь и их сразит… Испуганная Элиф Султан быстро подошла к дверям и, распахнув их, велела служанкам в коридоре поскорее послать за лекаршей, чтобы та развеяла ее опасения.

Комната Нуране-хатун.

Радмир-ага, решив навестить Нуране по ее возвращении во дворец, застал ее сжавшейся на кровати и горько рыдающей в подушку по своей умершей служанке и верной подруге. Он не пытался ее утешить, а просто с сочувствием посмотрел на фаворитку и велел рабыне принести ей успокаивающий ромашковый отвар.

— Будет тебе так убиваться, — строго воскликнул Радмир-ага, когда служанка принесла кубок с отваром и вышла из комнаты. — Так ты весь дворец затопишь своими слезами. Ну-ка выпей отвар. Тебе полегчает.

— Не полегчает! — вскинув голову с подушки, Нуране яростно сбросила кубок на пол, и ромашковый отвар разлился по ковру небольшой ароматной лужицей. — Не полегчает! — в рыданиях восклицала раздавленная горем Нуране. — Как я теперь без нее?! Анна была со мной с самого начала, как меня в рабство взяли в море! Всегда была рядом, поддерживала, столько пережила вместе со мной. Анна была единственным человеком, которому я могла верить в этом месте, а что теперь?! Я одна! Теперь мне и доброго слова никто не скажет! Не на кого положиться, довериться…

— Хатун, я понимаю горечь твоей утраты, — выдохнул Радмир-ага, спокойно выслушав ее. — Но то всего лишь служанка, а этот дворец видел потери и похуже. Шехзаде наш сына похоронил, теперь Гюльнур Султан при смерти, а она ведь ребенка ждет. В такое время ты должна быть особенно осторожна и бдительна. В гареме слухи ходят, будто это вовсе и не лихорадка, а яд, и стал он орудием в руках Бахарназ Султан, которая после того, как потеряла ребенка и возможность родить, решилась отомстить и забрать у соперницы и ребенка, и ее жизнь.

Нуране насторожилась, прекратив рыдания, села на кровати и испуганно на него уставилась.

— Ты думаешь, слухи не лгут? Что, если это и вправду Бахарназ отравила их?

— Кто же знает? Бахарназ Султан на всякое способна…

— Тогда, выходит, и моя Анна умерла не от лихорадки… — ошеломленно выдохнула девушка. — Если и ее отравили?

— Исключено, — евнух решительно покачал головой. — Когда Анну поместили в лазарет, я спросил у лекарши, могло ли это быть отравление, а она заверила меня, что вряд ли это так, поскольку яд сразу бы дал о себе знать, а Анна несколько дней медленно слабела от овладевшего ею недуга.

Нахмурившись, Нуране вздохнула — ее рыдания, наконец, прекратились, и она вновь обрела способность мыслить и рассуждать.

— Отпусти Анну — ее больше нет, а тебе нужно как-то выживать в этом месте, — посоветовал Радмир-ага, увидев, что она пришла в себя. — Обуздай свои чувства, ведь, как говорится, жизнь — трагедия для тех, кто живет чувствами, и комедия для тех, кто живет умом. Помнится, ты хотела стать первой женой в гареме, всех потеснить, обрести власть и почет — глупо надеяться, что однажды все это само упадет с небес прямо тебе в руки. У нас есть одна пословица… Лишь глупцы ждут, что однажды настанут хорошие дни, а мудрые эти дни создают сами.