— Какой? — жадно подалась к Нефизе одна из ее преданных подруга Хадижа.

— От него по всему телу бежит дрожь, — ухмыльнулась та с загадочным видом.

Афсун, хмыкнув, отошла от перил и неторопливо спустилась вниз, насмешливо слушая хвастливые откровения новой фаворитки. Когда ее заметили, разговор сошел на нет. Нефизе одарила ее высокомерным взглядом с привычным оттенком превосходства.

— Что такое, Афсун? Тоже захотелось послушать о моей ночи с султаном? Уверена, там, в Трабзоне, вряд ли ты удостоилась такого его взгляда, так что я понимаю твое любопытство.

Наложницы захихикали, и Афсун, которую это задело, впервые за время своего пребывания в гареме не сдержалась.

— Как все было в Трабзоне знаю лишь я, да султан. Поверь, Нефизе, я не смогла заметить, какой у повелителя был взгляд в ту ночь. Было совсем не до того, чтобы заглядывать в его глаза. Но тот взгляд, которым он меня одарил, когда я пришла к нему с новостью о своей беременности, был в тысячу раз дороже, чем все взгляды, которыми он мог смотреть на тебя.

Гарем ошеломленно замер. Нефизе оскорбилась и растерялась от неожиданного ответного удара со стороны всегда тихой и слабой Афсун. Последняя, удовлетворенно улыбнувшись, развернулась и неторопливо ушла, провожаемая удивленными взглядами. Тут в ташлык вошел Идрис-ага и обратил на себя всеобщее внимание непривычно серьезным видом.

— Что вы здесь хохочете? Постыдились бы, неблагодарные!

— А чего нам стыдиться? — в недоумении откликнулась одна из наложниц.

— Думай, что говоришь! — смерив ее строгим взглядом, процедил евнух. — У нашей династии беда. Если вы еще не знаете, шехзаде Сулейман погиб, упав с лошади на занятиях утром. Повелитель и вся его семья переживают огромное горе. Чтобы я ни звука не слышал, иначе останетесь без ужина!

Гарем зароптал, испуганный новостью, и девушки растерянно заозирались друг на друга.

Топкапы. Дворцовый лазарет.

Двери со скрипом отворились, и в лазарет с осторожностью вошла Хафса Султан. Она в нерешительности замерла у порога, увидев, что повелитель, сгорбившись, неподвижно сидит на кровати, на которой покоился его погибший сын, и смотрит на него пустым взглядом. Лицо шехзаде Сулеймана было таким невинным и безмятежным, что, казалось, он просто заснул. Блестящие золотистые волосы обрамляли его еще детское лицо, руки лежали вдоль тела, а на кафтане было несколько грязных пятен. Видимо, пыль налипла на ткань, когда он выпал из седла на землю.

— Государь, простите, если потревожила вас.

Султан Баязид не откликнулся, словно ее здесь и не было. Продолжал невидящим взглядом лицезреть сына. Сочувствие, несвойственное ей, наполнило взор Хафсы Султан, и она подошла к нему со спины. Помедлила, но все же положила ладонь на плечо повелителя и сжала его.

— Знаю, потеря ваша невосполнима, но знайте, что мы все, ваша семья, в этот трудный момент сочувствуем вам и скорбим по нашему бедному шехзаде, ставшему жертвой ужасной случайности.

— Эта ужасная случайность произошла по вине человека, которому я доверил своих сыновей, — наконец, заговорил повелитель, но голос его был полон тлеющего гнева.

Хафса Султан вздохнула, понимая, что вскоре произойдет.

— Вы желаете его казни, государь?

— Мой сын мертв! — как если бы она этого не понимала, яростно процедил он. — По-твоему, Хафса, я могу иметь иное желание?!

Он поднялся и отошел от кровати, на которой покоился шехзаде Сулейман. Хафса Султан покосилась на мальчика и подошла к повелителю, решив осторожно разузнать о том, что ее интересовало больше желания посочувствовать.

— Повелитель, а что насчет Эмине Султан? Ей еще не известно о случившемся? И повлияет ли это на ее судьбу?

В этот раз султан Баязид молчал долго, хмуро смотря в окно, но султанша терпеливо ждала его ответа, зная, что от него зависит, останется ли жива Эмине Султан или же все-таки будет казнена, несмотря на гибель сына.

— Смерть сына не снимает с нее вины за совершенное с моей матерью, — наконец, твердо произнес он, и даже на его лице отразилось то отторжение, которое он теперь питал по отношению к когда-то любимой жене. — Завтра, перед казнью, ей сообщат о том, что случилось с Сулейманом.

— Но почему не сейчас? — осторожно спросила Хафса Султан, скрывавшая довольство, рожденное решением повелителя о казни ее соперницы. — Разве она не должна знать об этом? Ведь это и ее сын.

— В этом все и дело, Хафса. Какие бы преступления она не совершила, Эмине — мать, а я… не настолько жесток, чтобы подвергать ее тем же страданиям, которые сейчас испытываю я. Она не успеет испытать всей боли от смерти сына, как… сама простится с жизнью, — последние слова дались ему с трудом, и было видно, что гнев в нем борется с горьким сожалением и жалостью.

— Тогда, возможно, ей лучше вовсе не знать об этом?

— Как ты сказала, она все же должна знать.

— Я поняла, — отозвалась султанша и, помедлив, добавила: — Если вам угодно, я займусь подготовкой к похоронам.

Увидев, что султан отрешенно кивнул, она поклонилась и вышла, оставив его наедине с мертвым сыном и скорбью.

Топкапы. Покои Эмине Султан.

Элмаз уже довольно долгое время сидела на ложе в покоях сестры и поглаживала по золотым волосам лежащего головой у нее на коленях Османа. Он вздрагивал от приглушенных рыданий, которых стыдился, но не мог подавить. Элмаз и сама не могла сдержать слез, которые лились у нее по щекам. Весть о смерти Сулеймана настигла ее, когда она встретилась в одном из коридоров с Идрисом-агой. Он и сообщил ей о случившемся и он же подхватил ее, когда она едва не лишилась чувств от овладевшего ею потрясения.

Придя в себя, она первым делом отправилась в лазарет, чтобы собственными глазами увидеть Сулеймана, но ее туда не пустили, так как сам повелитель пришел увидеть тело погибшего сына. Элмаз бросилась было в подземелье, чтобы обо всем сообщить сестре, но Айнель-хатун остановила ее, сказав, что султан велел не говорить той о случившемся сегодня. Растерянная Элмаз не стала противиться и начала искать Османа, догадываясь, в каком он пребывает состоянии. Она нашла его в покоях матери, плачущем на ее ложе.

— Это я виноват, — вдруг нарушил установившееся молчание Осман.

Элмаз нахмурилась и позволила ему поднять голову с ее колен, а после с непониманием воззрилась на него.

— Что ты говоришь, милый? Как ты можешь быть в этом виновен?

— Утром, перед занятиями… — сокрушенно заговорил мальчик. — Я насмехался над ним, а Сулейман… он, конечно, разозлился. Мы с ним поспорили, что один из нас первым прискачет к Охотничьему домику. Я же знал, что он в седле еле держится… Сулейман и сам это знал, но хотел доказать мне, что не такой уж он слабак, как я считал. Если бы не этот спор, он бы и не сел в седло. Я слышал, как вчера он говорил с Серхатом Беем и попросил заниматься с ним отдельно, без меня, так как смущался моих насмешек. В это утро, если бы не спор, он не пришел бы на занятия.

Осман замолчал, смотря куда-то в пустоту, и плечи его были сгорблены, как от непосильной ноши. Элмаз переполнила жалость к нему и, подавшись вперед, она обняла его за плечи и прижала его голову к своей груди. Мальчик тут же обхватил ее руками, отчаянно, как будто только этого и ждал.

— Не вини себя, дорогой. Все произошло по воле Всевышнего. Это могло случиться когда-угодно. Например, завтра, на его отдельных занятиях с Серхатом Беем, или через неделю. Это случайность, не имеющая к тебе отношения. И Сулейман, который уже вознесся на небеса, это знает. Ты не виноват.

— А где мама? — вдруг спросил Осман и отстранился. — Я думал, отец позволит ей вернуться, где бы она не была.

Не желая травмировать мальчиков, Элмаз сообщила им поутру, что их мать за какой-то проступок уехала из дворца, но недалеко, ожидая, когда повелитель вынесет решение о том, какое она должна понести наказание. О том, что их мать заточена в темницу и ждет казни, они и не догадывались.

— Она… все еще там, куда уехала, — осторожно ответила Элмаз. — Повелитель, верно, слишком уж разгневан на нее, потому и не позволил ей вернуться. Но я верю, что он смилуется, и тогда твоя мама снова будет с тобой и Айнур.