Осман кивнул, вроде бы удовлетворенный ее ответом, и поглядел в детскую, где в колыбели спала его сестра.

— Да, ты, наверно, права, Элмаз. Мама не может оставить нас с Айнур, ведь так?

— Конечно, не может, — сквозь слезы улыбнулась Элмаз, и чувство вины стальными тисками сдавило ее грудь. Это ведь она была повинна в том, что случилось с Эмине. Возможно, она станет палачом сестры и оставит ее детей без материнской любви, в которой они сейчас так нуждались. Что же она наделала? — Все будет хорошо, милый. Вот увидишь. Эти темные дни закончатся, и наши жизни вновь осветит солнце.

Осман немного помолчал и вдруг нахмурился.

— А что будет с Серхатом Беем? Его… казнят?

Элмаз знала, что племянник спросит о нем. Для него Серхат Бей стал идеалом воина и мужчины всего за пару занятий. Увлеченный воинским искусством Осман внимал ему с восхищением и надеялся когда-нибудь стать хоть немного похожим на этого воина. Конечно же, он будет тревожиться о его судьбе.

— Не знаю. Но я думаю, что повелитель его не помилует. Все же получается это Серхат Бей не доглядел, раз Сулейман погиб на его занятиях.

— Но это несправедливо! — горячо возмутился Осман и вскочил с ложа — такой же вспыльчивый и импульсивный, как мать. — Сулейман не удержался в седле. В чем тут вина Серхата Бея?!

— Осман, прошу тебя! — воскликнула Элмаз, когда от его крика проснулась и заплакала Айнур. — Ты ее напугал.

Она поднялась с ложа и поспешно направилась в детскую, где взяла на руки извивающуюся от рыданий Айнур. Пока она пыталась ее успокоить, Осман гневно насупился и вышел из покоев.

Вечер.

Топкапы. Султанские покои.

Оказавшись в покоях, Искандер-паша огляделся, но обнаружил их пустыми. Пройдя на их середину, он выглянул на балкон и напрягся, увидев повелителя стоящим у перил. Во всей его позе читались боль и скорбь. Выдохнув, паша направился к нему и, подойдя, поклонился.

— Повелитель. Я пришел сразу, как узнал. Простите, я уезжал на верфь взглянуть, как строятся корабли для готовящегося похода.

— Я знаю, Искандер, — мрачно ответил султан Баязид, даже не повернувшись к нему. — Я и велел тебе побывать на верфи.

— Примите мои глубочайшие соболезнования. Я был потрясен, узнав о случившемся с шехзаде. Поверить не могу, что такое могло произойти.

— Но произошло, — усмехнулся повелитель, обернувшись на него бледным хмурым лицом. — И тот, на ком лежит вина за это, поутру будет казнен, — твердо добавил он.

— Я понимаю ваш гнев, повелитель, но… Серхат Бей служит Эдже Дориа. Позволит ли она казнить своего слугу?

— Она здесь гостья и только. К тому же, завтра Эдже Султан покидает нас и отправляется в Египет на поиски какого-то своего соратника, без которого не желает возвращаться в Геную. В этом вопросе ее мнение учитываться не будет.

— Раз так, я не смею вмешиваться, — сдержанно отозвался Искандер-паша.

Он слышал и о том, что Эмине Султан уличили в отравлении покойной валиде и посадили в темницу до вынесения решения об ее наказании. Узнав, что повелитель раздумывает над ее казнью, паша пришел в неописуемый ужас. Он должен был что-то сделать, чтобы спасти ее, иначе… Он не представлял, как будет жить дальше, зная, что его любимая женщина погибла, хотя могла бы спастись, сделай он хоть что-нибудь.

— Повелитель, мне также стало известно о том, что Эмине Султан вызвала ваш гнев. Говорят, будто бы она отравила вашу матушку. Мне сообщили, что вы велели посадить султаншу в темницу и решили… казнить ее. Не мне давать вам советы, но я все же осмелюсь. Возможно ли, государь, казнить жену, султаншу и мать ваших детей? Мне кажутся несправедливыми обвинения Хафсы Султан в ее адрес. Известно, султанши не ладят. Кто знает, может это…

— Я знал, что ты станешь меня отговаривать, — мрачно перебил его султан Баязид и полностью повернулся к паше. — Знал бы ты, как тяжело мне было принять это решение. Ты и сам знаешь, как я был привязан к этой женщине, но… Все, что было в моем сердце, сгорело и превратилось в пепел, стоило мне узнать, что она, моя Эмине, стала причиной смерти матушки. Ты говоришь, эти обвинения ложны. Возможно, я бы тоже так посчитал, будь Эмине чиста. Но и прежде ее уличали в преступлениях, за которые я должен был бы если не казнить ее, то выслать из дворца, однако этого не делал из своей слабости перед любовью к ней. Я закрывал глаза на то, что она проявляла неуважение к матушке, к Филиз, к моему Мураду. Думаешь, я не знал об этом? Знал, но не мог долго на нее гневаться и прощал. Я убеждал себя, что она не виновата, когда Хафса дважды говорила мне о том, что Эмине покушалась на мой гарем, на моего ребенка в утробе Бельгин. И снова простил. Но никогда, никогда я не смогу простить того, что Эмине сотворила с матушкой. Валиде была и без того больна, с трудом держалась в этом мире, претерпевая мучительные боли, а она… она воспользовалась этим и, желая поскорее избавиться от нее, велела подливать яд в еду матушки. Ты бы, Искандер, смог простить такое? Забыть?

Искандер-паша смотрел на него привычно сдержанно, и взгляд его голубых глаз был угрюм. Он мог ответить правду. Наверное, его чувства были в тысячу раз сильнее, а его страсть — неукротима, раз он готов был простить этой женщине все, абсолютно все. Возможно, окажись паша на месте повелителя, он бы разгневался, как и тот, оскорбился бы, но никогда не смог бы принять решение об ее казни.

Мыслимо ли, чтобы он собственными руками лишил себя возможности видеть ее или простого знания того, что она жива? А жива она — и он жив, пусть и полыхающий от гнева. Но эта правда стала бы его концом. Поэтому паша промолчал, виновато опустив взгляд, и султан Баязид по неведению счел это согласием со сказанным им.

Дворец Эсмы Султан.

В этот вечер они также встречали пашу к ужину, за весь день впервые увидевшиеся. Эсма Султан вплоть до ужина пребывала в своих покоях, не желая встречаться с нахальной и язвительной дочерью мужа, а Сельминаз в это время хозяйничала во дворце, полагая, что юная жена ее отца признала свою слабость и потому не показывалась ей на глаза, не подозревая о тайных планах султанши относительно себя.

Давуд-паша вошел в холл без своей теплой улыбки, и девушки тут же насторожились. Сельминаз подалась ему навстречу с искренним беспокойством на лице. Эсма Султан удивлялась, как эта неприятная девица преображалась всякий раз при появлении паши, становясь ласковой и любящей дочерью. Все-таки и в ней жило что-то светлое…

— Отец, что-то случилось? На вас лица нет.

Давуд-паша скользнул рукой по ее щеке, но взгляд его обратился к настороженной жене, стоявшей в отдалении у длинного обеденного стола, накрытого к трапезе. Сельминаз тоже обернулась на нее, и ее зеленые глаза сразу же приобрели выражение неприязни.

— Султанша, у меня для вас плохая весть. Не знаю, право, как сообщить об этом…

— О чем же? — напряглась Эсма Султан и невольно сделала несколько шагов к нему. — Что произошло? Не пугайте меня, паша.

— Утром случилась трагедия, — смотря на нее с горечью, заговорил Давуд-паша. — На занятиях по верховой езде шехзаде Сулейман упал с лошади и… свернул шею.

Ахнув от ужаса, Эсма Султан прикрыла рот ладонью, а другой рукой схватилась за спинку стула, возле которого стояла, чтобы удержаться на подогнувшихся ногах. Паша поспешил к ней и под ревнивым взглядом дочери обнял ее как-то совсем по-отечески. Не так, как это делает муж. Это обстоятельство вызвало еще большую ревность Сельминаз, как если бы отец обрел еще одну дочь и предпочел ту в обход нее. Эсма Султан не ответила на утешающее объятие мужа, но в потрясении схватилась пальцами за ткань его кафтана на груди.

— Идемте, госпожа, я провожу вас в покои.

Поддерживая ее, дрожащую от рыданий, Давуд-паша увел жену из холла и, когда они оказались в супружеских покоях, бережно усадил на ложе и сам опустился рядом. Он терпеливо ждал, когда она придет в себя, и не трогал ее, просто будучи рядом. Эсма Султан вскоре перестала плакать, и глаза ее лихорадочно заблестели. Она вдруг поднялась с ложа и суетливо направилась в гардеробную.