При ее правлении Египет небывало расцвел. Полным ходом шло строительство памятников и храмов, один из которых, самый известный, был посвящен ей — великолепный храм Хатшепсут в Луксоре, строившийся на протяжение десяти лет. Царица даже возглавляла военные походы — она завоевала Синайский полуостров, Южную Сирию и Палестину. Хатшепсут правила как фараон двадцать один год, и это время ознаменовалось сильным подъемом Египетского царства, однако и ее могуществу пришел конец. Царица умерла от болезней, и после прихода к власти истинного фараона Тутмоса III тот, чтобы стереть из памяти народа могущество узурпаторши, приказал уничтожить все, что напоминало о ней. Уничтожению подвергся и тот самый храм Хатшепсут, в котором были разрушены все скульптуры и изображения.

Эдже была удивлена тем, какой власти добилась эта женщина, которая до самой смерти смогла удержать огромную власть в своих руках, будучи незаконным правителем. Эта история поразительно напоминала ей ее собственную историю, ведь она тоже обрела трон путем предательства. Но опять же, зачем Артаферну упоминать об этой египетской царице? Что он хотел сказать, написав ее имя в записке?

Эдже снова пробежалась глазами по прочитанному, и тут ее взгляд зацепился за строчку о храме Хатшепсут в Луксоре. Положение Артаферна как-то связано с этой женщиной. Возможно, он хотел сказать, что сестры Серпиенто отправили его в Египет из-за нее? Например, в ее храм, в котором могла храниться какая-нибудь интересующая их реликвия? Эдже помнила, что тетушки были увлечены древними вещицами, которые любили собирать и хранить в своих сокровищницах.

Эдже не была уверена в своей догадке, но иных у нее не было. Первым делом, оказавшись в Египте, она навестит этот храм и уже тогда убедится, была ли права или же ошибалась. Если же окажется, что она ошиблась, Эдже не знала, что будет делать дальше, но решила пока не думать об этом. Воодушевленная, она поднялась из-за стола и в волнении поглядела в окно, за которым царила вечерняя темнота. Ей не терпелось поскорее отправиться в путь. Возможно, Артаферн нуждается в ней, а она сидит здесь, в Стамбуле, и бездействует! Решив, что завтра же отправится к повелителю и откроет ему свои намерения, Эдже без сил прилегла на ложе прямо поверх покрывала, немного поразмыслила над тем, что узнала, и не заметила, как в скором времени заснула.

Топкапы. Покои Бельгин-хатун.

Гарем, позабывший было о Бельгин, которая долгое время жила обособленно от него, всколыхнулся от новости, что повелитель даровал ей бывшие покои самой Филиз Султан, не успела та покинуть дворец. Самой фаворитке до сплетен и пересудов не было дела, ибо думать об этом она могла в последнюю очередь, учитывая ее плачевное состояние. Путь с этажа фавориток до своей новой опочивальни она преодолела с трудом, опираясь на руки Айнель-хатун и служанки Нерьи-хатун, которая теперь ухаживала за ней вместо хазнедар по приказу Хафсы Султан — ее бывшей госпожи.

В гареме сплетничали не только о дарованных ей покоях. Все были удивлены, как плохо выглядела Бельгин. Она и прежде была девушкой невысокой и худенькой, а теперь выглядела как живой скелет, так еще была ужасно бледна и не находила в себе сил твердо стоять на ногах. Завистницы шептались, что она, верно, не доживет до родов и так и умрет, не успев подарить повелителю наследника. Благо, сама Бельгин об этих сплетнях ничего не знала, иначе бы заразилась этим упадническим настроением. Айнель-хатун строго запретила Нерье-хатун рассказывать ей о том, что творится в гареме, ведь Бельгин только-только расцвела. Визит повелителя пошел ей на пользу — тоска ее отступила, а аппетит, пусть и неважный, вернулся. Хазнедар молилась, чтобы так было и впредь в надежде, что Бельгин все же найдет в себе силы дожить до родов и тем более пережить их.

Не смотря на свое состояние, Бельгин искренне радовалась покоям, в которых ей посчастливилось поселиться. Филиз Султан, по всему, обладала хорошим вкусом, и покои были обставлены красиво и изысканно. Только Бельгин не любила красный и коричневый цвета, потому попросила Айнель-хатун заменить красные и кофейные подушки, покрывало на ложе и обивку тахты на голубые и песочно-бежевые — это были ее любимые цвета.

— Завтра же утром приступим к делу, — пообещала ей Айнель-хатун, сидя на ложе рядом с покоящейся на нем улыбающейся Бельгин и помогая ей есть. К всеобщему счастью Бельгин вдруг проголодалась и попросила принести ей чего-нибудь перекусить перед сном. — Сделаем все, как тебе будет угодно.

Хазнедар, улучив момент, поднесла ложку с бульоном к губам Бельгин, и та машинально проглотила ее, увлеченная разговором.

— Здесь так красиво! — восхищенно воскликнула она, оглядываясь. — Смотри, из окна даже виден дворцовый сад. Я там никогда не была…

Последние слова прозвучали несколько грустно, и Айнель-хатун внимательно посмотрела на фаворитку, скормив ей еще одну ложку бульона.

— Неужели никогда?

— Нет, а как бы я там оказалась? — по-детски пожала плечами Бельгин и вздохнула, а после, быстро позабыв о своем “горе”, любопытно поглядела на нее. — А ты была в саду, Айнель?

— Пару раз. Там очень красиво, особенно в летнюю пору, как сейчас. Теперь у тебя есть балкон, и ты можешь наслаждаться видом на сад, а после, как родишь, будешь гулять по нему и наслаждаться его великолепием.

Вместо ожидаемой улыбки на лице Бельгин проступили горечь и печаль. Она даже увернулась от очередной ложки и, опустив светловолосую голову, стала комкать в руках одеяло.

— Я сказала что-то не то? — в непонимании спросила Айнель-хатун. — Что такое?

— Айнель… — робко заговорила фаворитка и, подняв голову, испуганно взглянула на нее. — А если… если я не смогу дожить до родов? Или не перенесу их? Дильнар-хатун предупредила меня, что риск очень большой.

— Прекрати, — твердо произнесла Айнель-хатун и, отставив тарелку с бульоном на столик у ложа, взяла ее за руку. — Даже не думай об этом! Я верю, что все обойдется. И ты тоже должна верить в это. У тебя впереди еще много-много лет жизни.

— Я не из-за своей смерти тревожусь, — чуть нахмурившись, ответила Бельгин. — А за ребенка. Что с ним будет, если меня не станет? Кто о нем позаботится?

— Уж об этом тебе не стоит беспокоиться, — с улыбкой заверила ее Айнель-хатун. — Шехзаде — будущее династии, и во дворце, если, упаси Аллах, случится то, о чем ты говоришь, его окружат заботой и вниманием.

— А вдруг родится девочка? Я уже знаю здешние порядки. Ценятся шехзаде, а девочки… они ведь не представляют такой ценности. Если ее родит султанша вроде Эмине Султан, девочка, конечно, будет любима и окружена заботой, но если жизнь ей подарит простая фаворитка, которая умрет при родах, что с нею станется? Отправят с сиделками в Старый дворец, где она вырастет одинокая и забытая, а после выдадут замуж за кого-нибудь, кто устроит династию? Я не хочу такой судьбы своему ребенку, Айнель.

Та вздохнула и покачала черноволосой головой.

— Повелитель ни за что не поступит так со своей дочерью. Возможно, с женщинами он… бывает несправедлив, но он любит всех своих детей и каждому находит время. Он будет любить твоего ребенка, кем бы он не родился.

Тревога ушла из небесно-голубых глаз Бельгин, а на лице ее расцвела нежная улыбка. Она в благодарности сжала ее руку, и в этот момент двери распахнулись. Обернувшись, девушки увидели вошедшую в опочивальню в сопровождении Идриса-аги Хафсу Султан в серебристо-сером помпезном платье, усыпанном бриллиантами.

— Я как вернулась во дворец, узнала, что тебя переселили в эти покои, и решила навестить, — объяснила цель своего позднего визита султанша, улыбнувшись Бельгин. — Как ты себя чувствуешь?

— Уже лучше, госпожа, — ответила она. — Ко мне, как видите, вернулся аппетит, да и я несказанно рада тому, что повелитель подарил мне покои. Чего еще желать?

— Прекрасно, — деловито кивнула Хафса Султан. — Я и сама хотела приставить к тебе лекаря, но повелитель сам позаботился об этом и вызвал для тебя из Амасьи известного целителя. Дай Аллах, он поправит твое здоровье, и мы забудем о своих тревогах.