— Мурад не уедет, не попрощавшись со мной, — снисходительно улыбнулась султанша. — Тогда и встретитесь. Скажешь ему о том, что чувствуешь, и, будь уверена, он возьмет тебя с собой. Нужно бороться за свое счастье, а не опускать руки. Этой… Ассель еще отзовутся все ее гадости. Она не сможет вам помешать быть вместе. И ты должна верить в это, Дафна. Иди, умойся и приведи себя в порядок, пока Мурад не пришел.
Ободренная ее словами, Дафна со взволнованной улыбкой на лице поспешно поднялась с тахты и скрылась во внутренней комнате покоев. Проводив ее взглядом, Нилюфер Султан перестала улыбаться и, вздохнув, сжала виски руками, вернувшись к своим мыслям о Серхате. Из головы не шел их поцелуй, воспоминание о котором вызывало болезненно-сладкое томление в груди, но каждый раз Нилюфер Султан обрывала себя и ужасалась, представляя, что их могли видеть. Но кто мог быть ночью в саду? Только если охрана, но она никого не видела.
Во всяком случае, встречаться снова будет рискованно, но султанша уже знала, что если Серхат попросит ее о встрече, она не сможет ему отказать, и это пугало не меньше, чем возможность их разоблачения. Именно этого она и страшилась прежде — перестать принадлежать себе, стать слабой и уязвимой из-за пресловутой любви, которую всегда презирала.
Перестав ходить из угла в угол, Нилюфер Султан заставила себя сесть и зажмурилась, пытаясь прогнать из головы все мысли о Серхате. Вопреки ее стараниям они упорно не желали оставлять ее в покое, и султанша раздраженно выдохнула, откинувшись на спинку тахты.
Топкапы. Гарем.
Вышедшая из коридора к ташлыку Эмине Султан излучала счастье, и на лице ее властвовала искренняя широкая улыбка, которая, несмотря на свою лучезарность, не могла затмить сияния ожерелья, покоящегося на ее полной груди. Серебро переливалось на свету, а чередующиеся изумруды и сапфиры ярко сверкали. Она замедлилась, увидев идущих ей навстречу из другого коридора евнухов, которые несли сундуки. Обнаружив стоящую возле распахнутых дверей ташлыка Айнель-хатун, она подошла к ней и с оттенком надменности во взгляде проследила, как та, заметив ее, поклонилась.
— Султанша.
— Забыла тебя поздравить, Айнель-хатун, — в улыбке султанши не осталось искренности — лишь яд, умело замаскированный под любезность. — Тебя назначили самой хазнедар. Видно, Хафса Султан очень тебя ценит.
Прекрасно зная о вражде султанш, Айнель-хатун поняла, что Эмине Султан намекает на то, что знает, на чьей она стороне, и словно бы предостерегает, при этом не сказав ни слова об этом. Хазнедар выдавила улыбку с тем, чтобы показать, что она намерена ко всем султаншам относиться с одинаковым почтением, несмотря на то, кому служит.
— Благодарю вас, госпожа. Хазнедар — ответственная должность, и я счастлива, что Хафса Султан сочла меня достойной ее.
— В отличие от Мирше-хатун у тебя сладкие речи, — скользнув по ней оценивающим взглядом, произнесла Эмине Султан. Не в силах противиться этому непонятному желанию ранить, она с ехидной улыбкой добавила: — Теперь ясно, почему Хафса Султан приблизила тебя. Известно, она любит подхалимов — таких, как Идрис-ага.
Проглотив обиду, Айнель-хатун заставила себя сохранить невозмутимость.
— Что это за сундуки? — как ни в чем не бывало спросила Эмине Султан, оглянувшись на проходящих мимо евнухов. — Откуда их выносят?
— Из покоев Филиз Султан. Они с шехзаде покидают дворец сегодня.
— Какая добрая весть, — ухмыльнулась султанша, и ее ухмылка стала шире, когда вслед евнухам из коридора вышла сама Филиз Султан в скромном, в отличие от соперницы, синем платье с надетым поверх него кафтаном, вышитым изящными цветочными узорами из серебряной нити. — Филиз, доброе утро. Я так расстроилась, узнав, что сегодня ты покидаешь нас. Дай Аллах, ты обретешь потерянный здесь покой в Манисе. Пусть твое израненное сердце излечится в грядущих заботах о внуках.
Взглянув на нее с прохладным выражением, Филиз Султан против воли остановилась, чтобы ответить на колкость — ответить в последний раз и сделать это так, чтобы она навсегда запомнила ее слова. Глаза ее коснулись серебряного ожерелья с изумрудами и сапфирами, которое не могло не привлечь внимание — так оно сверкало. Горечь промелькнула в чертах султанши — сомнений в том, кто сделал столь красивое украшение и подарил его сопернице быть не могло — но она ее поспешно подавила и заставила себя насмешливо улыбнуться, хотя улыбаться в это утро она желала в последнюю очередь.
— Эмине, и тебе доброе утро. Аллах мне свидетель, я всем своим израненным сердцем надеюсь, что исполнится все то, о чем ты сказала. Мне невыносимо прожить хотя бы еще один день под одним куполом с тобой, и я рада, что оставляю Топкапы. В Манисе вдали от тебя и дворцовых интриг я обрету покой. Сомневаюсь, что мы еще встретимся… А если и встретимся, то очень не скоро. Потому я хочу пожелать напоследок и тебе однажды обрести покой. Известно, и ты его потеряла, когда в гареме появились новые фаворитки. Смотри-ка, Бельгин-хатун уже беременна. Увы, я не думаю, что она будет единственной. Тебя ждет такая же горькая участь, что досталась мне твоими стараниями. Твои страдания будут справедливой карой за все то, что ты сотворила, Эмине.
Обойдя ее, Филиз Султан ушла, а Айнель-хатун, которая слышала разговор, подавила улыбку, увидев, как помрачнела прежде счастливая Эмине Султан. Надменно вскинув золотоволосую голову, она скрылась в коридоре.
Топкапы. Покои шехзаде Мурада.
Пока евнухи выносили из его покоев сундуки с вещами, шехзаде Мурад с мрачным видом стоял возле окна, заложив руки за спину подобно отцу. Примириться с тем, что он оставляет прежнюю жизнь, было трудно и немного болезненно. Впереди его ждет новая жизнь, совершенная иная, чем та, что была прежде. Он станет санджак-беем, ответственным за целую провинцию, и, что пока еще пугало, отцом. За ночь Мурад так и не свыкся с этой мыслью, но она не оставляла его, вызывая странное чувство, похожее на сожаление и в то же время неуверенную радость. Ему было жаль, что его ребенка родит не та, что была в его сердце, но все же он был его плотью и кровью, и шехзаде не мог не радоваться ему.
Причиной его мрачных раздумий была и Дафна-хатун, которую он был вынужден оставить здесь и тем самым расстаться с ней навсегда. Он уже тосковал, хотя еще даже не уехал, и прекрасно понимал, как тяжело ему придется вдали от нее. Но было глупо держаться за чувство, которое не находило отклика. Про себя Мурад решил, что раз уж у него начинается новая жизнь, он, как бы ни было трудно, оставит в прошлом и Дафну. Больше смущать ее чувства и мучить самого себя он не желал. Довольно. По мнению шехзаде, ему пора было взрослеть. Прежде был юн и подвластен своим чувствам, но чтобы, наконец, оторваться от юности, через эти чувства нужно переступить. И он это сделает.
Ход его мыслей потревожила вошедшая в покои мать, которая со светлой грустью улыбнулась, заметив его у окна. Они оба, похоже, испытывали те же чувства. Протянув к нему руки, Филиз Султан позволила сыну поцеловать одну из них, а после положила их на его широкие плечи.
— Мурад, сборы закончились. Я распорядилась, чтобы подготовили карету и зашла за тобой, дабы вместе отправиться к повелителю проститься. Ты готов?
— Да, валиде, — выдохнул шехзаде, кивнув. — Идемте.
Когда они вошли в покои султана, он сидел за рабочим столом, просматривая какие-то документы с хмурым видом. Войдя следом за сыном, Филиз Султан улыбнулась уголками губ, вспомнив, что ее муж всегда так хмурился, когда изучал документы — даже в свои юные годы в Амасье. Увидев их, повелитель улыбнулся и, отложив бумаги в сторону, поднялся. Подойдя к сыну, он заключил его в крепкие объятия и похлопал по спине. Филиз Султан с тенью печали наблюдала за их прощанием, и сердце ее ныло.
— Ну вот и настала пора прощаться, — отстранившись, султан Баязид большими ладонями обхватил лицо старшего сына. — Дай Аллах, ты добьешься успехов как санджак-бей. Знай, я на тебя очень надеюсь, Мурад. Как-нибудь мы с твоими братьями и сестрой приедем погостить к вам в Манису, а пока жди похода. Мы с Искандером-пашой намереваемся пойти против персов.
