Возможно, они смогли бы разрешить этот конфликт, но их отношения пошатнули еще и смерть долгожданной дочери, и приговор о том, что детей у них больше не будет. Султанша об этом не ведала, но паша винил себя в смерти дочери, ведь знахарка предупредила его о том, что за жизнь придется платить жизнью. Жизнь жены он предпочел жизни дочери, и это угнетало его, ведь, предоставь ему снова подобный выбор, он бы оставил жизнь дочери, а не жене, поскольку его отцовская любовь неожиданно оказалась сильнее его привязанности к жене, с которой они невообразимо отдалились друг от друга.

Хафса Султан по-прежнему любила мужа даже несмотря на все то, что между ними происходило, и готова была со временем его простить и примириться, а вот Мехмет-паша, куда более сильнее, чем она, задетый, оскорбленный и сломленный, их воссоединения не желал. Отныне жена вызывала в нем неприятное чувство унижения в силу ее успехов и причиняющие боль воспоминания об умершей дочери, в смерти которой он и был виновен. Их брак, прежде являвшийся нерушимой скалой, треснул, а, как известно, что в одном месте треснуло, то со временем рухнет совсем. Хафса Султан пока еще не желала мириться с этим, а Мехмет-паша это сознавал и был бы рад освободиться, так как отныне его брак приносил ему одни лишь неприятные чувства и болезненные воспоминания.

Оставшись наедине с собой, Хафса Султан перестала держать гордую осанку, и плечи ее опустились, а глаза наполнились печалью. Из сильной и несгибаемой султанши, роль которой так старательно играла, она превратилась в уставшую от бесконечной борьбы женщину, чья семья терпела крах, как и все ее честолюбивые мечты сделать мужа великим визирем и вместе с ним править империей. Опустившись на софу, она подняла руки и сняла с головы тяжелую бриллиантовую диадему, которую положила рядом с собой. Ее взгляд в задумчивости остановился на символе ее власти и могущества, и в голове вспыхнуло воспоминание о словах Гевхерхан Султан: «Для чего вы делаете всё это? Сеете эту жестокость, проливаете реки крови, рушите семьи, лишаете детей родителей, а государство — ценных деятелей. Если ради власти, поверьте, она того не стоит, ведь однажды вам за всё придётся расплачиваться». Была ли она права? Хафса Султан боялась, что да, но даже если и так, она не опустит руки и вопреки всему, даже лишившись того, чем дорожит, продолжит бороться до победного конца, как поступала всегда.

Топкапы. Комната Бельгин-хатун.

Когда двери отворились, Бельгин в надежде приподнялась с подушки, но поникла, когда увидела вошедшую в комнату Айнель-хатун. Та понимающе, но с толикой грусти улыбнулась, так как каждый раз, стоило ей войти в комнату, фаворитка надеялась, что вместо нее увидит повелителя, однако тот все не появлялся, и от этого с течением дня Бельгин становилась все печальнее. Ее настроение сказывалось на ее состоянии, и поскольку девушка теперь вовсе отказывалась есть, она в конец обессилела.

─ Он не придет, да? ─ наивно спросила Бельгин, и голос ее звучал едва слышно.

Не желая ее расстраивать, Айнель-хатун промолчала и сменила тему, сказав, что ей необходимо выпить принесенный ею отвар, иначе беды не миновать. Бельгин лишь ради ребенка заставила себя выпить неприятное на вкус содержимое кубка, после чего повалилась обратно на подушку и удрученно вздохнула.

─ Теперь я хазнедар и не могу проводить с тобой все свое время, ─ с явной досадой проговорила Айнель-хатун, сев на край кровати. ─ Служанке, что к тебе приставили, я не доверяю, хотя она, вроде бы, милая и порядочная девушка. Возможно, дело в том, что я не желаю доверять тебя кому бы то ни было, кроме себя самой? Как ты себя чувствуешь?

─ Почему он не приходит, Айнель? ─ словно не слыша ее, тоскливо спросила Бельгин. ─ Повелитель, верно, забыл меня… Ему же сказали, что я жду ребенка? Может быть, он…

─ Хафса Султан сообщила ему о ребенке, ─ с сожалением ответила та и, поколебавшись, добавила: ─ Не жди его, Бельгин. Сегодня он не придет.

Она тут же пожалела о сказанном, так как Бельгин вся напряглась и испуганно распахнула свои небесно-голубые глаза, наполнившиеся невыразимой болью.

─ Почему ты так сказала? Не придет? Он… он с наложницей? С той, что из Трабзона?

─ Нет, но…

─ Но что? Говори, Айнель, не мучай меня!

─ Повелитель… простил Эмине Султан за покушение на тебя и… этой ночью он с ней.

Бельгин потерянно, как ребенок, смотрела на нее некоторое время, после чего также по-детски разразилась плачем, тихим и молчаливым. Айнель-хатун не знала, как ее утешить, и уже тысячу раз пожалела о том, что рассказала ей, смотря, как девушка заливается горькими слезами.

─ Бельгин, молю тебя, успокойся! ─ беспокоилась она. ─ Тебе нельзя волноваться в твоем состоянии.

─ Оставь меня, пожалуйста, ─ попросила та сквозь слезы и, всхлипнув, отвернулась к стене.

С тяжелым сердцем Айнель-хатун поднялась с кровати и неохотно оставила ее одну, притворив за собой двери.

Топкапы. Султанские покои.

Ее голова покоилась на его плече, и султан Баязид чувствовал себя так, словно прежде он блуждал во тьме в поисках чего-то дорогого и ценного, что по неосторожности потерял, но внезапно яркий свет озарил его, и в нем он снова обрел утерянное. Повелитель не знал, была ли это любовь или нечто другое — он и не пытался дать определение своим чувствам к этой женщине. Возможно, он действительно ее любил, но не был слеп: Эмине не была воплощением добродетелей, она не представала в его глазах чистой и непорочной или доброй и благородной. Наоборот, зная обо всех ее пороках, в числе которых были и высокомерность, и тщеславие, и язвительность, и некоторая доля лицемерия, она по непонятным даже ему самому причинам сохраняла свою власть над его сердцем.

От ее присутствия в нем ликовала радость и тлело приятное тепло, а время, проведенное с нею, спустя разлуку было столь сладостным, что казалось, будто все низменные заботы оставили его. Окрыляющее чувство превосходства над всем миром, возникающее теперь, рядом с нею, питало в нем уверенность в своих силах и жажду подвигов, как случается всякий раз, когда мужчина, чувствуя женскую любовь и поддержку, становится сильнее, увереннее и добивается во всем успехов.

Эмине Султан, истосковавшаяся по повелителю за дни и ночи, проведенные в разлуке с ним, расцвела от счастья и осознания того, что, к ее облегчению, он по-прежнему любит ее, несмотря на все козни врагов. Приподняв голову с его плеча, султанша с улыбкой поглядела на него, и султан Баязид, пропуская меж пальцев ее длинные золотые локоны, ответил ей ленивой улыбкой.

─ Ты ведь больше не оставишь меня? ─ нежно и с тайным страхом спросила Эмине Султан, смотря в его глаза, полные тепла.

─ Куда же я от тебя денусь? ─ усмехнулся повелитель, чем вызвал проблеск самодовольства в ее зеленых глазах. ─ Тосковала по мне?

─ Без вас я словно во тьме жила все эти дни, а ночами умирала от тоски, ─ в усладу его самолюбия, о котором она никогда не забывала, отозвалась султанша и, наклонившись, поцеловала его плечо.

Повелитель, быстро поцеловав ее в волосы, вдруг отстранился, не обратив внимания на недоумение жены, и, надев штаны, направился к своему рабочему столу.

─ Куда ты? ─ сев в постели и прижав к груди простынь, спросила Эмине Султан, наблюдая за тем, как он заглянул в ящик стола и достал из нее большую шкатулку.

─ Иди сюда, ─ с теплой улыбкой проговорил повелитель, открыв крышку шкатулки.

Растерянная, но заинтригованная султанша, завернувшись в простынь, босиком подошла к повелителю со спины и, посмотрев через его плечо, увидела лежащее на его руке сверкающее тяжелое ожерелье из серебра с камнями чередующихся изумрудов и сапфиров, которое было, по ее мнению, прекрасным и, согласно ее вкусу, показательно роскошным. Конечно, султанша предпочла бы, чтобы оно было не из серебра, а из излюбленного ею золота, да и сапфиры она не любила из-за их холодного синего цвета, но готова была закрыть глаза на это обстоятельство ради того, чтобы стать владелицей подобного украшения, причем, сделанного руками самого повелителя.