Ариадна стояла спиной к отцу, озаренная солнечными лучами, которые рождали в ее длинных волосах золотые переливы. Теплый ветер овевал ее, отчего белое платье на ней трепетало, действительно подобное полупрозрачной дымке, которая, казалось, должна была вот-вот растаять в воздухе. Вздохнув, мужчина подошел к дочери и, наклонившись, поцеловал ее в плечо.

— Я знаю, ты не питаешь к нему чувств, но ты сама говорила, что в браке должен любить мужчина, а женщина — принимать его любовь и взамен дарить ему свою заботу. Как у нас с твоей матушкой. Думаешь, наша свадьба случилась по любви? Возможно ли это между людьми нашего с ней происхождения? В таких случаях брак есть решение двух семей, а не влюбленных.

Нахмурившись, Ариадна повернулась к отцу и заглянула в его лицо.

— Но вы ведь любите друг друга! Когда вы смотрите на матушку, в ваших глазах светится любовь.

— Да, ты права, милая. Я преклоняюсь перед твоей матушкой, но счастье видеть ее впервые я имел лишь на нашей с ней свадьбе. Я был пленен ею с первого взгляда, но сказать того же о твоей матери не могу. Думаю, взглянув на меня впервые, она подумала: “В этом наряде он выглядит ужасно нелепо”, — сказав это, он улыбнулся, глядя на рассмеявшуюся дочь. — Признаюсь, наряд и вправду был нелепый. Он принадлежал моему старшему брату. Я прибыл в Карию только в день своей свадьбы, и иного костюма, достойного этого торжества, не нашлось, а он был мне весьма велик.

— Сомневаюсь, что я, как матушка, смогу полюбить Териса в браке, ведь он — не вы, отец. Будь он хотя бы немного похож на вас благородством, широтой ума или добротой, я бы, возможно, и могла бы питать к нему чувства, но, увы, Терис не обладает ни одним из перечисленных мною качеств и вызывает во мне лишь неистовое желание ударить его чем-нибудь по голове, да посильнее.

Отец усмехнулся, однако в его взгляде была непреклонность. Он не откажется от идеи брака между нею и ее кузеном Терисом, и Ариадна это понимала, отчего на сердце у нее было тяжело. Что толку быть ослепительной красавицей благородного происхождения из знатной и богатой семьи, если она не могла быть всего-навсего счастливой? Ей придется заживо похоронить себя в браке с нелюбимым и презираемым ею мужчиной. У нее было все, кроме свободы выбора, и порою Ариадне казалось, что она готова отказаться от красоты, богатства и своего благородства ради одной лишь свободы.

— Меня ждут дела, а ты ступай в трапезную, — нежно коснувшись ее щеки, проговорил отец. — Не заставляй матушку и сестер ждать тебя.

Кивнув, Ариадна смотрела вслед покидающему балкон отцу, и улыбка на ее лице медленно, но неумолимо угасала.

Дворец санджак-бея в Трабзоне.

Нуране-хатун проснулась от огласившего покои шехзаде требовательного стука в двери. Сонно приподнявшись на локтях, она посмотрела на господина, который, в мгновение ока проснувшись и поднявшись с ложа, стал поспешно одеваться, выглядя при этом встревоженным и в то же время весьма недовольным подобным бесцеремонным вторжением. Прикрывая простынью наготу, фаворитка села в постели, когда шехзаде Махмуд, уже одевшись, подошел к дверям и распахнул их.

— Шехзаде, Карахан Султан желает видеть вас, — услышала она приглушенный расстоянием и прикрытыми дверьми голос охранника.

— В такой час? — с недоумением уточнил шехзаде и, не дождавшись ответа на свой вопрос, поспешил добавить: — Пусть султанша немного подождет.

Захлопнув двери, он не без раздражения обернулся на фаворитку, однако та, смекнув, что ей пора уходить, уже облачалась в свое судьбоносное танцевальное платье из синего шелка.

— Возвращайся в гарем, — зная, что подобное замечание не имеет смысла, поскольку девушка со всей очевидностью и сама намеревалась уходить, все же произнес шехзаде Махмуд и, поймав ее за локоть, когда она проходила мимо него, направляясь к дверям, переместил руку на ее подбородок, который приподнял, тем самым заглядывая в ее лицо. — Дождись вечера.

Нуране довольно улыбнулась ему и, поклонившись, покинула покои, встретившись в коридоре с пугающе напряженной и встревоженной Карахан Султан, которая, даже не взглянув на нее, поспешно вошла в опочивальню, держа в руке письмо. Нуране обернулась ей вслед, нахмурившись. Похоже, султанша получила дурные вести, причем, настолько дурные, что в подобной спешке и тревоге побеспокоила шехзаде в столь ранний час. Любопытно, что могло быть этому причиной?

— Хасиба-хатун, — послышался женский голос за ее спиной и, обернувшись, Нуране увидела Фатьму-калфу, как всегда, смотревшую на нее с пренебрежением и преувеличенным достоинством, превосходящим то, которым могла обладать обыкновенная калфа, коей она являлась. — Я вижу, мы все тебя недооценили. Подумать только… — растягивая слова, говорила калфа, подойдя к ней. — Тебя сделали швеей, но ты посмела воспротивиться и бросила вызов судьбе. Как видно, удача была к тебе благосклонна прошлым вечером, и твоя дерзость окупилась успехом, но не думай, что и впредь все будет обстоять подобным образом. Бахарназ Султан не из тех, кто может закрыть глаза на подобное. Будь осторожна, Хасиба-хатун, если хочешь не то, что в фаворитках остаться, а жизнь сохранить.

Выслушав ее не без негодования, к счастью, умело подавляемого, фаворитка, воистину испытывая наслаждение, с прохладной улыбкой на лице, несущей в себе оттенок триумфа, ответила:

— Нуране.

Фатьма-калфа непонимающе посмотрела на нее, словно бы услышала невесть какую глупость.

— Что ты сказала?

— Отныне мое имя — Нуране. Шехзаде назвал меня так этой ночью.

— Что же, хатун, — усмехнулась калфа, хотя теперь в ее взгляде вместо пренебрежения появилось беспокойство, перемежающееся с оценивающим выражением, с которым она скользнула взглядом по стоящей перед ней девушке. — Раз так, теперь ты будешь называться Нуране. Ступай в гарем. Ты снова будешь жить на этаже фавориток в той же комнате, что и прежде. Атике-хатун, надо полагать, истосковалась по тебе. Сколь же радостна будет ваша встреча спустя дни разлуки, — с тенью злорадства закончила она, прекрасно зная, как и весь гарем, что между девушками полыхало пламя вражды.

Стерпев ее издевательский тон, Нуране поклонилась и, развернувшись, зашагала по коридору в направлении гарема, уже представляя, чем обернется их “радостная” встреча с Атике — очередным унижением, щедро сдобренным насмешками и угрозами.

— Ты хотя бы сознаешь, чем это может обернуться?! — тем временем неиствовала Карахан Султан, потрясая письмом перед лицом своего сына, омраченного полученной от нее вестью. — Стоит повелителю узнать о наличии у тебя войска, каким бы оно ни было, он увидит в этом угрозу своей власти! И тогда, Махмуд, нашему спокойствию — да что спокойствию?! — всему нашему будущему придет конец! Он и должности тебя лишит, и войска и, упаси Аллах, жизни, которую годы назад все же сохранил в память о вашем родстве, а следом за тобой и все наши шехзаде отправятся в иной мир. Я даже от мысли об этом едва сохраняю рассудок!

— Раз он пожелал на пути в Сивас посетить Трабзон, как думаете, валиде, брат что-либо подозревает? — снедаемый тревогой, спросил шехзаде Махмуд. — Могли ли ему донести о моем войске? Что, если ему уже обо всем известно и он едет сюда с тем, чтобы покарать нас?

— Нет, никому об этом неизвестно, кроме Махмуда Реиса и Онура Бея, а они нам верны и ни за что не стали бы распускать подобные слухи, — ответила султанша, отрицательно покачав русоволосой головой. — Думаю, повелитель пожелал узнать, какое мы имеем отношение к восстанию в соседнем санджаке, так как после всего того, что произошло между нами в прошлом, он не склонен доверять нам. Тебе нужно увести войско подальше от дворца, Махмуд. Согласно письму, повелитель прибудет уже послезавтра, поэтому ты должен немедленно отправляться в путь. Твое отсутствие я объясню тем, что ты якобы отправился на охоту, не будучи осведомленным о предстоящем визите повелителя, и вернешься не скоро. Сама же надлежащим образом встречу его и уверю в нашей непричастности к событиям в Сивасе.