В смятении он наблюдал, как королева сбежала по трапу обратно в порт и сразу же исчезла в беснующейся толпе. Расталкивая бегущих ей поперек пути людей, Эдже, задыхаясь, прорывалась к месту сражения и, когда, наконец, увидела стоящего спиной к ней гвардейца, сражающегося с одним из ее воинов, которых осталось трое вместе с Серхатом, пронзила его мечом. Оттолкнув убитого, Эдже рванулась к Серхату, который сражался сразу с двумя гвардейцами, и взяла одного на себя, блокировав его выпад в сторону Серхата, который, заметив ее, недовольно сжал челюсти, и на его лице заиграли желваки.

— Какого черта?! — заорал он, снеся голову гвардейцу мощным взмахом меча и тут же взявшись за другого, что ринулся на него и животом напоролся на меч.

— Решил перебить всю королевскую гвардию? — в тон ему крикнула Эдже, увернувшись от атаки гвардейца и затем пронзив его мечом в грудь между ребер. — На корабль!

Отбившись от последних гвардейцев, на смену которым уже бежали другие, привлеченные шумом, Эдже и Серхат, как единственные оставшиеся в живых, бросились к кораблю, сбивая на ходу людей, но какой-то мужчина, пробегая мимо, задел Эдже плечом, и та, споткнувшись, упала и сильно ударилась головой о каменную кладку. Перед глазами у нее все потемнело, в ушах родился неясный гул, а сильная тупая боль расползлась на месте удара, которое запульсировало. Чьи-то сильные руки подхватили ее и, свисая вниз головой с широкого плеча, Эдже чувствовала, как на ее лицо из волос струится что-то горячее и липкое. Последнее, что она видела, — это мелькание крупных мускулистых ног того, кто ее нес. Глаза ее закатились, и Эдже провалилась в темноту.

========== Глава 28. На краю ==========

***

В одном из множества греческих городов, именовавшемся Кария, настало утро и, без сомнения, прекрасное. Эти земли были привычны к жаркому солнцу и нежному морскому бризу, что веял со стороны Средиземного моря — город лежал на его побережье — и приносил с собой солоноватый запах морской воды. Сегодня море было тихое и удивительно спокойное. Гребни его волн с шепотом набегали на песчаное побережье и, пенясь, отступали обратно в море. Все вокруг было окутано беззаботностью и покоем. Небосклон, окрашенный в золотисто-желтый цвет лучами восходящего солнца, свидетельствовал о приближении очередного теплого и ясного дня.

— Ариадна? — вслед за стуком раздался из-за закрытой двери голос отца. — Милая, ты одета?

В этот момент старшая из его дочерей едва покинула постель и, поспешно схватив с изножья расправленной кровати висевший на нем широкополый зеленый шелковый халат, набросила его поверх сорочки и громко воскликнула:

— Да, отец. Можете войти.

Тут же распахнулась дверь, и в опочивальню, озаренную солнечным светом, вошел высокий статный мужчина в богатых одеждах с темными волосами, которые, однако, уже тронула седина. Увидев дочь, он скользнул по ней взглядом своих глаз необычайно яркого зеленого цвета и добродушно усмехнулся. Следом за ним в покои вошли служанки, одна из которых держала в руках нечто сложенное белого цвета.

— Ты только встала? Твоя матушка и сестры уже давно бодрствуют и ждут тебя к завтраку. Прекрасное выдалось утро, не находишь?

— Да, отец, — с улыбкой отозвалась Ариадна и с любопытством поглядела на то, что держала служанка. — Что это?

— Подарок, — великодушно воскликнул мужчина и довольно улыбнулся, увидев, как просияла дочь. Как самая любимая из дочерей, она не могла жаловаться на недостаток внимания, скорее, наоборот, получая его в избытке. Отец часто баловал ее разного рода подарками, однако Ариадна каждому из них неизменно радовалась. — Покажите, — бросил он через плечо служанкам.

Те поспешно развернули сложенную белую ткань и явили изящное и легкое платье из белого шелка и с рукавами из прозрачного шифона, похожее на дымку или облако — такое же воздушное и невесомое.

— Какая красота! — восхитилась Ариадна, которая с детства питала трепетную любовь к платьям и драгоценностям, в которых могла в усладу своему тщеславию покрасоваться перед мужчинами, посещавшими дворец губернатора по случаю различных приемов, устраиваемых в нем, на которых они всякий раз находили ее одной из прекраснейших женщин если не во всей Греции, то в Карии.

Лишь глупец или слепой, не способный увидеть ее, стал был отрицать ее красоту. Ариадна была высокой и статной, как отец, и от него она унаследовала яркие зеленые глаза, сверкающие подобно изумрудам, и его незаурядный ум. От матери же ей досталась красота вместе с ее золотыми волосами, изяществом фигуры, а также правильными и тонкими чертами лица. Вместе со всем этим от матери Ариадна взяла и ее тщеславие, за которое трудно судить подобную ей красавицу, выросшую во всеобщем обожании и роскоши.

— А в честь чего такая щедрость, отец? — приложив к себе платье, вдруг с подозрением спросила Ариадна.

Тот на мгновение напрягся, что не укрылось от ее чуткого взора, и, заложив руки за спину, усмехнулся.

— Я не могу просто так побаловать любимую дочь? Иди, примерь.

В нетерпении Ариадна зашла за деревянную ширму в сопровождении служанок, которые раздели ее и помогли надеть новое платье. Ожидая привычных восхищенных восклицаний отца, Ариадна с несколько самодовольной улыбкой, вызванной осознанием того, что она в действительности красива, и того, что это платье ей определенно шло, вышла из-за ширмы.

Отец, ожидая, пока она переоденется, стоял возле открытых настежь дверей, ведущих на балкон, с которого в покои влетал свежий морской воздух, и задумчиво созерцал открывавшийся вид на море.

— Отец? — окликнула его Ариадна и рассмеялась своим звонким мелодичным смехом, похожим на перезвон колокольчиков, когда он, вздрогнув, рассеянно обернулся к ней, на мгновение замер, ошеломленный, а после с гордостью улыбнулся.

— Звезда моя, ты ослепила меня сиянием своей красоты! — подойдя к зардевшейся от довольства дочери, мужчина обхватил ладонями ее улыбающееся лицо и с нежностью поцеловал ее в лоб. — Ты словно богиня Афродита, только что вышедшая из морской пены, — отстранившись, он восхищенно оглядел дочь и отчего-то вдруг помрачнел, но через мгновение пересилил себя и снова улыбнулся. — Надеюсь, ты наденешь это платье сегодня вечером.

— Вечером? — изумилась Ариадна, сбитая с толку его поведением. Значит, все-таки платье было даровано ей неспроста. — А что будет вечером, позвольте узнать?

— Ты разве не знаешь? Я устраиваю прием в честь назначения твоего дяди Офелоса не кем-то, а самим адмиралом, — преувеличенно непринужденно ответил отец. — Он вскоре отбывает из Карии, и я решил проводить его на службу со всеми почестями. Кстати, и его сын Терис будет на приеме, — с намеком добавил он, и Ариадна раздраженно выдохнула, осознав, что к чему.

— Отец, прошу тебя, только не пытайся снова сосватать меня за него! — воскликнула она, с досадой подойдя к зеркалу и поглядевшись в него. — Я этого не вынесу.

— Отчего нет, милая? — увещевательным тоном заговорил мужчина и последовал за дочерью, когда она вышла на балкон весьма раздраженная. — Послушай, Терис — достойный молодой человек. У него блестящее будущее и, в конце концов, он из нашей семьи, и мне не придется беспокоиться о тебе, если ты все же…

— Не будет этого “все же”! — перебив его, надменно отрезала Ариадна, стоя возле перил со сложенными на груди руками.

Она смотрела на плещущееся вдалеке море с глухим отчаянием, томившимся у нее в груди. Ей совершенно не хотелось выходить замуж за своего скользкого кузена, который не мог похвастаться ни красотой, ни особым умом, но обладал непомерным самомнением и не меньшим честолюбием, благо, что был богат и обещал сделать такую же блестящую карьеру во флоте, как его отец, — и за то, и за другое именно своего отца он и должен был благодарить. Но почему-то ее отец видел в нем достойного ее руки мужчину и намеревался устроить их брак. Ариадна знала, что отец едва ли не боготворил ее, но в случае необходимости и будучи уверенным в том, что поступает таким образом исключительно во благо дочери, он мог проявить твердость, и тогда ее “нет” не будет иметь для него никакого значения. Вскоре ему надоест уговаривать ее, и тогда настанет момент вынесения приговора, не подлежащего обсуждению.