Сельминаз нельзя было назвать умной или образованной девушкой. Она была примером женщины приземлённой, немного недалёкой и лишённой душевной тонкости и чуткости, но всё это делало её практичной и несгибаемой перед трудностями, которые девушка всегда воспринимала как очередные проблемы, которые нужно решить и пойти дальше. Несмотря на наличие так называемой хозяйки в лице Ракель-хатун, во дворце Эскишехира всем заправляла в основном Сельминаз, так как мачеха была женщиной жадной и бестолковой, и все её дела ничем хорошим не заканчивались. А вот Сельминаз, несмотря на свою необразованность, с хозяйством справлялась с завидным успехом — в расчётах и цифрах разбиралась с лёгкостью благодаря своей практичности. Она обладала живостью ума и природной женской мудростью, компенсирующими её невежество, благодаря чему она вила веревки из отца и противостояла низменной мачехе.

Весь путь, что они проделали, в карете стояла тишина, так как находящиеся в ней женщины не имели ни малейшего желания вести беседу и игнорировали друг друга, делая вид, что каждая находится в карете в одиночестве. Сельминаз уже начала было проваливаться в дрёму, как вдруг карета остановилась, и раздалось громкое конское ржание. Вздрогнув, девушка распахнула глаза и переглянулась с насторожившейся мачехой.

— Должно быть, колесо сломалось, — вслух предположила Ракель-хатун, дабы успокоить саму себя.

За пределами кареты раздавались голоса и конское ржание, а в воздухе сгустилось напряжение. Сельминаз интуитивно чувствовала, что что-то случилось и дёрнулась в противоположную от двери сторону, когда та отворилась. Это был Давуд-паша, и лицо его полнилось тревогой.

— Выходите, скорее.

— В чём дело? — испуганно запричитала Ракель-хатун, и не думая покидать карету. — Что происходит, Давуд? Объясни, наконец!

Сельминаз, раздражённо посмотрев на неё, спешно вышла из кареты, оперевшись на руку отца, и напряжённо огляделась. Они были на лесной дороге, по обе стороны от которой высились чёрные в ночи деревья, что выглядели зловеще в желтоватом лунном свете. Люди отца куда-то подевались, и осталось только два воина верхом на лошадях. Откуда-то издалека раздавались едва различимый металлический звон, крики, какой-то шум. Неужели идёт сражение?

— Женщина, не вынуждай меня силой вытаскивать тебя из кареты! — гневно процедил обычно миролюбивый Давуд-паша.

Ракель-хатун, обиженно сжав и без того тонкие губы, вышла из кареты и боязливо огляделась в ночной темноте.

— Отец, что происходит? — дрожа от холода, спросила Сельминаз.

Давуд-паша, повернувшись к ней, с беспокойством во взгляде обхватил ладонями её лицо.

— Послушай меня, родная, ты и Ракель-хатун отправитесь вместе с моими воинами подальше отсюда, а я как только смогу вернусь за вами, и мы продолжим путь в столицу.

— Но что… — возмутилась было Ракель-хатун, однако умолкла, когда муж, не став её слушать, махнул рукой воинам, чтобы те подъехали к ним.

— Будь осторожен, — воскликнула Сельминаз и, поспешно поцеловав руку отца, с его помощью взобралась в седло позади воина.

Шерстяная накидка соскользнула с её плеч и упала на землю, отчего девушку окутал холод, но подбирать её не было времени. Ракель-хатун, которая до смерти боялась лошадей, начала было противиться, но, поймав на себе грозный взгляд мужа, смирилась и позволила усадить и себя в седло, после чего два всадника погнали лошадей прочь — во мрак ночи. Проводив их тревожным взглядом, Давуд-паша обернулся в ту сторону, откуда раздавались звуки сражения, но замер, увидев, что с той стороны ему навстречу бегут несколько разбойников с обнажёнными мечами.

— Да поможет нам Всевышний, — пробормотал он, обнажив и свой меч, который блеснул в лунном свете.

Дворец Хафсы Султан.

Хадижа-калфа, морщинистое лицо которой, обрамленное седыми волосами, полнилось беспокойством, стояла возле ложа, на котором недвижимо покоилась ее госпожа. Хафса Султан казалась бы спящей, если бы не мертвенная бледность и холод кожи, из-за чего она больше походила на мертвого человека. Совсем как юная девочка, она — маленькая, худенькая и хрупкая — лежала в постели вот уже который день, не открывая глаз. И одного взгляда, брошенного на нее, было достаточно, чтобы понять: жизнь ускользает из тела госпожи, и ее состояние стремительно ухудшается.

Знахарка, которую привела Хадижа-калфа с позволения Мехмета-паши, также в настоящее время находящегося в покоях со скептическим-напряженным видом, сидела на краю ложа со сосредоточенным лицом и закрытыми глазами, приложив руку ко лбу султанши. Через несколько мгновений она, открыв глаза, убрала руку и с сожалением посмотрела на пашу.

— Госпожа на пороге смерти, и она вот-вот переступит его и покинет этот мир.

Ахнув в ужасе, Хадижа-калфа приложила ладонь ко рту, и глаза ее наполнились слезами, а Мехмет-паша побледнел и словно бы весь осунулся.

— Но что-то же можно сделать?! — подавшись к знахарке, с глухим отчаянием спросил он, и впервые в жизни Хадижа-калфа видела его столь живым от переполняющих его эмоций и чувств. — Мне сказали, что ты исцеляешь безнадежно больных и возвращаешь их к жизни. Я заплачу любую цену, только спаси мою жену!

— Хотя бы скажите, что с ней, — добавила Хадижа-калфа.

— На ней лежит проклятье, и оно не дает ей исцелиться, а, наоборот, забирает жизненные силы.

— Проклятье?.. — в недоумении переспросил Мехмет-паша и невесело усмехнулся. — Что за глупости?

— Кто-то проклял госпожу, оттого и все беды, — спокойно и уверенно ответила знахарка.

— Ты можешь… снять это проклятье с госпожи? — видя, что Мехмет-паша не в состоянии и дальше вести беседу (отвернувшись, он в смятении подошел к окну, пытаясь совладать с собой), спросила Хадижа-калфа с надеждой в голосе.

— Могу, — ко всеобщему облегчению ответила знахарка. — Сняв проклятье, я верну госпожу к жизни, однако…

— Однако что? — в нетерпении процедил Мехмет-паша, вернувшись к ложу.

— За всё нужно платить, в том числе и за жизнь. Всевышний потребует платы за то, что я верну жизнь госпоже.

— Платы? — нахмурился Мехмет-паша и раздраженно выдохнул. — Поверить не могу, что я вообще доверился ей! Хадижа-калфа, это все выходит за рамки моего понимания! Лучше уж снова позвать лекарей, чем доверить жизнь моей жены этой…

Знахарка степенно сидела на ложе, ничуть не оскорбленная, а Хадижа-калфа с мольбой во взгляде подошла к паше.

— Лекари со всего государства бывали здесь, паша, но никто не смог помочь госпоже. Эта женщина — наша последняя надежда! Позвольте ей помочь Хафсе Султан. Какой бы не была плата за ее жизнь, я готова ее принять. А вы?

Вздохнув, Мехмет-паша посмотрел на знахарку и, отбросив в сторону сомнения и страх за жену, позволительно кивнул. Знахарка попросила оставить ее с госпожой наедине и, скрепя сердце, паша согласился, вместе с калфой выйдя в коридор. Они места себе не находили от беспокойства, а когда, спустя, казалось бы, вечность знахарка открыла двери и пригласила их войти, спешно ринулись внутрь.

Не веря тому, что видит, Мехмет-паша с осветившимся счастьем лицом сел на ложе и вгляделся в лицо ожившей жены, взгляд которой растерянно коснулся его, словно бы не узнавая. Плача от счастья, Хадижа-калфа встала у него за спиной.

— Аллах, благодарю! — выдохнула она и, повернувшись к знахарке, с благодарностью улыбнулась ей. — Вы воистину творите чудеса! Просите всего, чего пожелаете.

— Многого мне не надобно, — скромно отозвалась та, однако, когда она получила от радостной калфы целый мешок золота, противиться не стала. — Хранит вас Аллах.

Уходя, знахарка бросила взгляд, полный неясного мрачного чувства, на ожившую Хафсу Султан, руки которой самозабвенно целовал ее муж, не помнящий себя от счастья и облегчения. Она знала, что плата за жизнь есть другая жизнь, поэтому вскоре эта семья все же встретится лицом к лицу со смертью. Однако она умолчала об этом, не желая омрачать их радость.

— Мехмет? — слабым голосом произнесла Хафса Султан, и тот, перестав целовать ее руки, поднял к ней свое лицо. — Что со мной?