Топкапы. Покои Валиде Султан.

— Филиз Султан отвечает за гарем своего сына и, если она пожелала отправить к нему эту рабыню, пусть так, — степенно проговорила Хафса Султан, услышав от Мирше-хатун, отчитывающейся перед ней за дела гарема с учётными книгами и документами, о том, что Ассель-хатун велено отправить этой ночью в покои шехзаде. — А что насчёт…

Султанша не успела договорить, так как двери в покои с грохотом распахнулись. Возмущённо повернув к ним голову, Хафса Султан увидела влетевшую в покои Хюррем Султан, которая со всей очевидностью пребывала в состоянии ярости. За ней маячили испуганные Гевхерхан Султан и её дочь Фюлане. Их визит не был неожиданным, но Хафса Султан с наигранным изумлением учтиво произнесла:

— Чем обязана вашему визиту? Я, кажется, говорила, чтобы вы больше не переступали порог этих покоев.

Мирше-хатун с сожалением посмотрела на Хюррем Султан, грудь которой часто вздымалась от сбившегося дыхания, а в глазах царили гнев и таившийся за ним страх.

— И я говорила вам кое-что, но вы, похоже, предпочли легкомысленно проигнорировать моё предупреждение, — озлобленно ответила Хюррем Султан, дёрнув плечом, когда Гевхерхан Султан положила на него руку в молчаливой просьбе остановиться. — Или, может, вы забыли сказанное мной? Я напомню. Не стоит вставать у меня на пути!

На обманчиво миловидном лице Хафсы Султан появилась её знаменитая ледяная улыбка, за которой неуловимо таилась угроза.

— У вас на пути? Разве у вас есть свой путь? Вы — жена предателя и изменника, судьба которого предрешена. С его смертью вы и вовсе станете никем. Тогда почему я должна помнить о ваших угрозах, а уж тем более бояться их?

Гевхерхан Султан, всегда сдержанная и миролюбивая, посмотрела на неё с нескрываемой злобой.

— Что вы такое говорите? — возмутилась она, но никто не обратил внимания на неё.

Сейчас Хюррем Султан казалась полностью потерявшей над собой контроль, дикой и опасной. Всё ещё тяжело дыша, она медленно подошла к насторожившейся Хафсе Султан, которая неосознанно положила ладонь на свой живот в защитном жесте.

— Если с моим мужем что-то случится, я заставлю вас пожалеть о том, что вы живёте и дышите! Я каждый миг вашей жизни превращу в адские муки! С наслаждением я буду созерцать то, как вы станете молить о пощаде, и с не меньшим наслаждением нанесу последний удар, который уничтожит вас.

Подобные слова, облеченные в голос, полный кристально чистой ненависти и боли, подобно облаку тьмы нависли над Хафсой Султан, но она проявила выдержку и сохранила невозмутимый вид.

— Я много раз слышала подобное, но, уверяю вас, если кто-либо попытается причинить вред мне и моей семье, я способна даже на большую жестокость, чем та, о которой вы меня предупреждаете. А сейчас, будьте любезны, покиньте эти покои или же я буду вынуждена позвать охрану.

— Будь ты проклята! — в ярости процедила Хюррем Султан и, напоследок одарив Хафсу Султан мрачным взглядом, ушла.

Фюлане Султан тут же последовала за ней, а Гевхерхан Султан задержалась и с неожиданным сожалением посмотрела на Хафсу Султан.

— Для чего вы делаете всё это? Сеете эту жестокостью, проливаете реки крови, рушите семьи, лишаете детей родителей, а государство — ценных деятелей. Если ради власти, поверьте, она того не стоит, ведь однажды вам за всё придётся расплачиваться.

Договорив, она развернулась и ушла, оставив после себя разлитое в воздухе напряжение. Мирше-хатун осторожно взглянула на Хафсу Султан. Она хмуро смотрела перед собой.

— Вам нужно быть осторожнее, госпожа. Аллах мне свидетель, вы нажили себе слишком много врагов.

— Мирше-хатун! — предупреждающе воскликнула та.

— С вашего позволения, — опустив взгляд, с трудом поклонилась престарелая женщина и, стуча тростью, медленно удалилась.

Генуя.

Она многое пережила, но в темнице была заточена впервые. Темнота, сырость, холод, голод и давящее чувство безнадёжности угнетали, отравляли изнутри и лишали надежды на спасение. Серхат отдал ей свой плащ, чтобы она не окоченела на холодном каменном полу, и сидел рядом, подставив своё плечо, на которое Эдже положила голову. От бессилия, вызванного голодом, она то проваливалась в сон, то просыпалась, находясь на грани реальности. Они не разговаривали, потому как говорить было не о чем. Каждый был уверен, что в живых отсюда не выберется, а значит, всё, что осталось за пределами темницы, уже не имело значения. Впереди смерть.

Казалось, прошла вечность после того, как железная дверь темницы захлопнулась за гвардейцами, затолкнувшими их внутрь, но вдруг тишину разрезал скрежет открывающегося засова. Эдже приподняла голову с плеча Серхата, а он поднялся и вышел вперед в бессмысленном желании её защитить, но тут же растерянно отступил.

Эдже, которая с трудом поднялась на ноги, опираясь рукой о влажную стену, выглянула из-за его плеча и невесело усмехнулась, увидев два женских силуэта. Гвардеец вошёл в темницу с горящим факелом в руках, свет которого рассеял царивший в ней мрак. Силуэты превратились в двух красивых холёных женщин с золотыми волосами и ядовитыми улыбками.

— Мои дорогие тётушки, — с мрачной иронией проговорила Эдже, выступив перед напряжённым Серхатом. — Неужели вы соизволили отвлечься от уничтожения моего государства и снизошли до того, чтобы спуститься в подземелья и поприветствовать любимую племянницу, по вашей милости заточённую в темнице?

Валенсия Серпиенто в кричаще роскошном платье из зелёной парчи, усыпанная драгоценностями из серебра с драгоценными камнями, которые неистово сверкали в неровном свете факела, степенно подошла к ней, всё же сохранив дистанцию ради своей же безопасности. На её золотоволосой голове покоилась корона, но не та, которую носила Эдже. Это был тонкий серебряный венец, украшенный изумрудами.

— Ну здравствуй, Эдже. Всё же зря я надеялась на то, что в тебе есть толика ума. Ты вернулась в Геную, зная, что здесь тебя ждёт смерть.

— Я готова разделить участь моего государства, которое вы убиваете.

— Если в этом мире и есть государство, кое ты можешь назвать своим, это империя варваров, в которой ты родилась и выросла, — надменно произнесла Валенсия. — Я, Каролина, Рейна и даже твоя мать Ингрид — мы воистину можем считать Геную своей родиной и своим государством, так как наш отец — великий Андреа Дориа, её правитель. А ты — чужая! Кому нужна на троне дочь варвара? Ты словно опухоль, которую, чтобы Генуя излечилась, нужно вырезать. Что мы и сделаем! Поутру состоится твоя казнь, и весь генуэзский народ увидит, как в торжестве справедливости мы, истинные представительницы рода Дориа, избавим государство от самозванки, возомнившей себя его королевой.

Эдже мрачно смотрела на неё, заставив страх перед грядущей смертью молчать. Она уже догадывалась о том, что услышит в ответ на вопрос, который собиралась задать, но всё же дрожащим голосом проговорила:

— Где Артаферн? Что вы с ним сделали?

Ядовитая улыбка, что расцвела на красивом лице Каролины, выступившей из тени старшей сестры, словно лезвием кинжала полоснула по сердцу Эдже, в ужасе отступившей на шаг назад. Он мёртв.

На неё смотрели копии женщин, которых она любила всем сердцем и которые были для неё идеалом. В чертах Валенсии она видела красоту и гордую осанку Рейны, её безжалостный взгляд и самодовольную улыбку с оттенком надменности. Сёстры-близнецы были одновременно и похожи, и разительно отличались друг от друга. То же самое можно было сказать о Каролине и о её матери, Ингрид или, как её называли в Османской империи, Сейхан Султан. Лицо с дикой, неправильной, но притягательной красотой и неуемная жажда власти во взгляде.

— Ты отправила его с жалкой горсткой кораблей на верную смерть, которую он и встретил в муках и страданиях, — не без наслаждения произнесла Каролина, жадно вглядываясь в лицо Эдже и словно впитывая в себя её ужас и боль.

— Нет… — поражённо выдохнула Эдже, качая головой. — Не может быть…

— Так и есть, — безжалостно подтвердила Валенсия. — Но не печалься. Совсем скоро вы вновь воссоединитесь. В ином мире. Что же, прощай, Эдже.