— Отец мог и не стать дожем? — широко распахнув свои выразительные голубые глаза от изумления, спросила маленькая Фелисия, даже забыв из-за него о правилах приличия и поджав под себя ноги, отчего длинная юбка её синего платья задралась.
— Фелисия, что за манеры? — скользнув по ней неодобрительным взглядом, возмутилась сеньора Морозина и через мгновение благосклонно улыбнулась, когда девочка спустила ноги, расправила юбку и чинно сложила ладошки поверх неё. — Разумеется, мог и не стать. Твой отец… очень долго шёл по выбранному им пути, много раз оступался и, порою, оказывался на перепутье, не зная, куда повернуть, но сумел преодолеть все преграды и, наконец, достиг желаемого.
Фелисия задумалась над словами матери, приложив указательный пальчик к губам и нахмурилась, очевидно, придя к какому-то умозаключению.
— То есть ему было трудно, но он всё равно шёл?
— Это и есть рецепт успеха, милая, — легко улыбнулась матушка, и вокруг её губ собрались морщинки, как и в уголках таких же голубых, как у неё самой, глаз. — Несмотря ни на что идти к своей цели. Когда твой отец только ступил на выбранный им путь, ему казалось, что он, скорее всего, не сможет его пройти до конца, так как этот путь казался ему очень длинным и полным таких преград, которые ему было не под силу преодолеть. Но вот он, осмелившись, сделал один шаг, затем второй, споткнулся, упал, но заставил себя подняться и сделать ещё несколько шагов, снова упал и снова поднялся, и с каждым падением он запоминал, куда лучше поставить ногу, чтобы в следующий раз удержаться на ногах и не упасть. По мере своего неторопливого продвижения вперёд он таким образом набирался опыта, учился на своих ошибках и уже впредь не повторял их, а, главное, думал не о том, что ждёт его там, далеко впереди, а преодолевал только те преграды, которые стояли прямо перед ним, здесь и сейчас. Так, шаг за шагом, он дошёл до конца и, обернувшись назад, улыбнулся самому себе в далёком прошлом, когда ещё стоял в самом начале пути и боялся сделать первый шаг перед лицом неизвестности. Главное, что он вынес за время своего так называемого путешествия, это то, что нельзя стоять на месте. Нужно идти и шаг за шагом преодолевать невзгоды в стремлении к своей мечте.
Будучи ребёнком, Фелисия не особенно вникла в слова матери, к тому же, не успела та договорить, как в опочивальню вошёл отец. Он раскинул руки в стороны и, радостно заулыбавшись, Фелисия спрыгнула с кресла и подбежала к нему, угодив в крепкие объятия. Сеньора Морозина, отложив вышивку, поднялась и поклонилась, а распрямившись, с улыбкой взглянула на мужа, который с любовью поцеловал дочь в щёку.
Бог дал им много детей за годы брака, но вскоре после рождения забирал их. Троих сыновей и четверых дочерей похоронила сеньора Морозина. Некоторые рождались мёртвыми, другие не переживали младенчества, а один сын дожил до семи лет, но вдруг заболел и умер. Фелисия была их поздним и похоже, что последним ребёнком, так как сеньора Морозина уже была близка возрастом к пятидесятилетию, поэтому девочку окружали заботой и растили её во всеобщем обожании и в тайном страхе потерять её. Но ни дож Марино Гримани, ни его жена даже не догадывались о том, какая судьба ждёт их единственную дочь. Оторванная от родины и от семьи, лишённая всего, она стала рабыней и наложницей в чужом краю с чужой верой и чужими порядками, где ей пришлось выживать, рискуя всем, в том числе и своей жизнью, которая теперь ничего не стоила. Для девочки, выросшей в роскоши, во всеобщем обожании и с осознанием высоты своего положения это было огромным потрясением, но теперь она с ним справилась и, как и её отец когда-то, выбрала свой путь.
— Если Карахан Султан, как ты сказала, никогда не выберет меня, а шехзаде сам не желает звать меня к себе, то мне придётся самой добиваться ночи в его покоях, — вынырнув из воспоминания, произнесла Фелисия, и её голубые глаза блеснули стальным блеском решимости.
— Но как? — недоумевала Анна, смотря на неё настороженно.
— Радмир-ага поможет мне. Он пообещал, что поможет. Я делала всё, что он мне говорил.
Встав с кровати, Фелисия подошла к настенному зеркалу и посмотрела на своё отражение, сильно изменившееся за те месяцы, что она провела в гареме. Как и советовал Радмир-ага, она поправилась, взяв за привычку плотно есть и балуя себя сладостями, отрастила волосы, которые теперь каштановой блестящей копной спускались ниже плеч, подчёркивала свои большие красивые глаза краской, а те несколько платьев, что у неё были, она просила сшить из ярких тканей, чтобы не быть невзрачной, и ко всему этому научилась почтительно вести себя с теми, кто выше по положению.
Теперь она была скорее Хасибой-хатун, фавориткой гарема, а не Фелисией Гримани, дочерью венецианского дожа. Изнеженность уходила, уступая место всё более крепнующей решимости бороться за жизнь и за своё благополучие. Она познала тяготы, ощутила боль, почувствовала на вкус унижение, стерпела лишения и всё это помогло ей осознать, что отныне ей придётся идти по жизни одной, без опеки семьи и помощи слуг, и ей не на кого положиться, кроме как на саму себя. Теперь её жизнь, столь кардинально изменившаяся, в её руках.
— Да что он может сделать? — с сомнением спросила Анна. — Он служит Карахан Султан. С чего бы ему помогать тебе?
— Анна, хватит, — раздражённо посмотрела на неё Фелисия. — Если ты хочешь быть рядом со мной, то должна помогать и поддерживать меня, а не сомневаться в каждом моём решении и говорить, что мои мечты несбыточны.
— Прости…
— Найди Радмира-агу и скажи ему, что этой ночью Дилафруз не должна попасть в покои шехзаде. Вместо неё должна пойти я. Спроси, чем он может помочь.
— Но почему я должна идти спрашивать? — нахмурилась Анна.
— Потому что я тебя об этом попросила. Если я к нему подойду, то всем в гареме станет ясно, что это он помог мне и тем самым предал Карахан Султан в случае, если я попаду на хальвет сегодня, а насчёт тебя никаких подозрений не возникнет.
Вздохнув, Анна всё-таки поднялась с кровати и, пройдя мимо улыбнувшейся ей Фелисии, вышла из комнаты. Не успели двери за ней закрыться, как в комнату вошла Атике и, заметив Фелисию, стоящую перед зеркалом и в задумчивости поглаживающую свой медальон с бирюзой, тут же расплылась в ехидной улыбке.
— Предаёшься мечтам?
Вздохнув, Фелисия отвернулась от зеркала и направилось было к дверям, но когда она проходила мимо Атике, та схватила её за локоть, заставив остановиться.
— Ты так наивна и глупа, Хасиба, раз надеешься на то, что шехзаде обратит на тебя хотя бы ещё один взгляд.
— Это мы ещё посмотрим. Вот для тебя и вправду надежды нет. Ты ему надоела. Помнится, ты так хвасталась, что бывала в покоях шехзаде чуть ли не сотню ночей, но, к сожалению, так и не смогла подарить ему ребёнка. Тогда зачем ты вообще нужна? Твоё время давно закончилось, Атике, а моё только начинается.
Тёмные глаза Атике наполнились гневом, а её пальцы ещё сильнее сжались на коже Фелисии, причиняя ей боль.
— Твоё время никогда не настанет! Знай, я буду с удовольствием наблюдать за тем, как все твои мечты потерпят крах, а тебя саму раздавят, как жалкое насекомое!
Со злостью вырвав локоть из захвата её пальцев, Фелисия с надменным видом покинула комнату.
Покои Бахарназ Султан.
Теперь она была госпожой, но достигнутое ею положение не изменило её истинной сущности. А в своей сущности она была дочерью бедного греческого ремесленника, занимавшегося гончарным делом, которое не приносило ему достаточного для жизни его большой семьи количества денег. Она, тогда ещё Каллиста, родилась и выросла в окружении братьев в маленьком, старом и ветхом доме в греческом городке Керкира, который, в свою очередь, простирался на восточном побережье острова Корфу.
Отец был невысоким, коренастым мужчиной с волосами с проседью и со спокойным, смиренным перед всеми жизненными трудностям взглядом. День ото дня он проводил за гончарным станком, лепя из глины посуду, а его жена и дети занимались тем, что пытались это продать в крохотной лавке на рынке Керкиры. Ему посчастливилось жениться на красивой женщине, которая, к тому же, обладала добрым нравом. Но годы жизни в нужде, тяжёлой работы и многочисленные роды привели к тому, что красота её потускнела, а здоровье пошатнулось. Каллиста была одним из поздних детей, потому запомнила мать уже сутулой женщиной в годах, приятное лицо которой было испещрено морщинами, а во взгляде властвовали усталость и доброта, которую она всё же смогла в себе сохранить, несмотря на тяготы. У Каллисты было четверо старших братьев, которые уже создали свои семьи, когда она была ещё ребёнком. Они изредка появлялись в их доме вместе со своими детьми, но Каллиста из-за большой разницы в возрасте никогда не была близка с ними и сейчас даже не смогла бы назвать их имён, не перепутав одного брата с другим. Также у неё был младший брат Тимо, с которым она и провела всё своё детство.
