В комнатах оказалось по четыре односпальных кровати с пожелтевшими простынями и пыльными одеялами, и кроме них больше ничего. Облезлые потрескавшиеся стены, скрипучий деревянный пол, затхлый запах. Омерзению, которое почувствовала Эдже, войдя в комнату, не было предела. Что ей, королеве, приходилось терпеть? Но, поджав губы и подавляя негодование и неприязнь, она не сказала ни слова и, благодарно улыбнувшись Серхату, подошла к решётчатому грязному окну, выходящему на узкую и не менее грязную улочку, по которой сновало всякое отребье.
— Придётся потерпеть, — проницательно взглянув на её напряжённо поджатые плечи, проговорил Серхат. — Я останусь с вами в этой комнате, а с нами ещё двое воинов. Так безопаснее. Остальные разместятся в другой комнате.
Эдже позволяла ему вести себя с ней свободно, как будто даже на равных, потому что такое отношение друг к другу у них само собой сложилось ещё в тот день, когда они впервые встретились в гуще сражения, схлестнулись в бою, а после таились в трюме корабля, не строя из себя королеву или слугу. С другими же Эдже держала дистанцию, не позволяя забывать, что она королева, а они — её слуги.
— Посмотри, во что они превратили моё государство, — с горечью проговорила она, мрачно вглядываясь в окно. То, что она увидела по пути в трактир, потрясло её. Бедность, грязь, неразбериха, какое-то напряжение, разлитое в воздухе, и атмосфера страха. — Я подпустила их так близко к себе, доверилась. Они столько лет притворялись, что верны и заботятся обо мне! Разве могла я заподозрить их в чём-то? Пригрела змей на груди, а они, воспользовавшись моментом, ужалили меня в самое сердце! — голос её дрожал от гнева.
— Вы не могли знать, что так случится, — спокойно ответил Серхат, сев на одну из кроватей и с усталостью покосившись на пыльную подушку, которая так и манила.
— Мне снились кошмары, — не к месту воскликнула Эдже и, обернувшись на воина, нахмурившегося при этом, усмехнулась. — Ты знаешь, какой герб у рода Серпиенто, к которому принадлежат мои дорогие тётушки по линии матери? Конечно, нет. Я тебе скажу. Змея. А герб рода Дориа — орёл. Мне снилось, что я раз за разом нахожу в саду своего дворца раненого орла. Упавшего с небес, в которых парил, разбитого и окровавленного. Когда я склонялась над ним, из ниоткуда появлялась змея. Она всё росла и росла, а когда становилась огромной, принималась душить меня и, задыхаясь в её смертельных объятиях, я каждый раз просыпалась. Провидение предупреждало меня об угрозе, но я легкомысленно игнорировала его знаки.
Изумлённый Серхат задумчиво оглядел королеву. Невысокого роста и с хрупким телосложением она, несмотря на это, источала внутреннюю силу, словно в ней было что-то… тёмное, не поддающееся распознаванию. Он почувствовал это, как только впервые взглянул в её изумрудно-зелёные глаза, взгляд которых был тяжёлым и пронзительным, отчего складывалось ощущение, что он способен проникнуть в самые затаённые уголки человеческой души.
— Вам снятся пророческие сны? — озадаченно спросил он. — Никогда не верил во всё это…
— Рейна… — от произнесённого имени королева запнулась и, сглотнув, продолжила. — Она научила меня всему, что я знаю. Об этом было известно лишь Артаферну, но мне кажется, что и тебе я могу довериться. Ты… похож на него.
Серхат приподнял уголки губ в печальной улыбке. Он видел, как королева изнывает от тоски и беспокойства. Очевидно, что её с этим Артаферном, о котором он уже так много слышал за столь короткое время, что провёл подле неё, связывала любовь. Капрано как-то упомянул, не без раздражения, что Артаферн был как некоронованный король Генуи благодаря своим отношениям с королевой, которая на протяжении многих лет хранила верность одному ему — своему фавориту ещё со времён недолгого правления её тётушки Рейны Дориа.
Подобные чувства вызывали уважение, но и печаль. Серхат вспоминал о своей любви, которую поклялся похоронить, вырвать из сердца и забыть. Увы, это было не так просто, как он полагал, но тупая боль и тяжесть в груди с течением времени ослабевали, таяли. Возможно, он излечится? Ради этого он и сбежал, оставив позади прошлую жизнь. Теперь его настоящее и будущее здесь, подле Эдже Дориа и в сердце Генуи.
— У неё был гримуар, — тем временем продолжала Эдже. — Рейна редко, но позволяла мне заглянуть в его пожелтевшие пугающие страницы. Она верила, что обладает… силой. И я в это верила, потому что собственными глазами видела, как она гадала и, как позже выяснилось, видела истинное видение о будущем. Свою смерть от моей руки и мою власть. Я знала, что она тайком занимается… колдовством. Она таилась, не позволяла мне знать о том, что она делает. Рейна была красива и неоправданно молода для своих лет, обладала гипнотическим взглядом, силе которого было невозможно противиться, а её недоброжелатели при дворе поумирали от её ядов и снадобий, едва она воцарилась в Генуе. Всё это она почерпнула из этого гримуара, как я узнала позже. После её смерти гримуар перешёл в мои руки и, сгорая от любопытства, я принялась за его изучение и поняла, что Рейна, которую я знала, была буквально соткана из колдовства. Кем она была бы без него? Она даже могла с помощью колдовства влиять на погоду, представляешь? Во мне течёт её кровь. И я чувствую растворённую в ней силу. Меня всегда тянуло к тем тёмным знаниям, что таились в гримуаре, но я побаивалась использовать их, как Рейна. В нём было написано, что колдовство даёт силу, но взамен отнимает жизненные силы, лишает всего светлого и доброго, словно высасывая это из души… Не удивительно, что под конец жизни Рейна стала очень странной, озлобленной, подозрительной и жестокой. Колдовство разрушило её.
— В таком случае хорошо, что вы не пошли по её стопам, — мрачно изрёк Серхат. — За колдовство назначена жестокая кара, а именно казнь. Если бы кто узнал о том, чем занималась ваша тётушка, её бы осудили и, полагаю, лишили бы короны.
— Я сказала, что побаивалась пользоваться гримуаром прежде, но… Разве сейчас он не способен помочь мне? Жаль, что он остался в тайнике во дворце. Будь иначе, я бы рискнула… Я на всё готова, лишь бы вернуть власть и восстановить порядок в своём разрушенном государстве.
Хмуро смотря на неё, Серхат не ответил, ощущая беспокойство.
— Вы, наверно, голодны? Спустимся вниз, позавтракаем.
— Идём, — кивнула темноволосой головой Эдже и, вздохнув, последовала за ним.
Топкапы. Покои Эмине Султан.
Уже привычно отказавшись от завтрака, Эмине Султан ворковала над дочерью, покачивая её на руках, и с любовью улыбалась. Со спутавшимися после сна волосами, всё ещё в сорочке и халате, она и думать о себе забыла, посвящая всё своё время Айнур, свято веря, что без её внимания она обречена.
Элмаз-хатун, проводив шехзаде в школу, вошла в покои в смешанных чувствах. Она была встревожена, страшась реакции сестры на появление фаворитки в гареме, боялась, что та узнает о её предательстве и ощущала жалость, ведь Эмине была так подло обманута, а её любовь к дочери стала её же концом.
— Элмаз, — обернувшись через плечо, кивнула ей Эмине. Она стояла у окна с Айнур на руках, и солнечный свет невыгодно подчёркивал её худобу, бледность и тени под глазами. — Что с тобой? Плохие новости?
— Есть и плохая, и хорошая новость, — напряжённо отозвалась та, подойдя ближе и мельком взглянув на Айнур. Её разноцветные глаза смотрели на лицо матери, а маленькие пальчики запутались в её золотисто-русых распущенных волосах.
— Даже так, — хмыкнула Эмине Султан. — Ну начни с хорошей…
— Хафса Султан поведала повелителю о том отравлении и обвинила в нём Филиз Султан. Повелитель так разгневался, что тут же отдал приказ о том, чтобы Филиз Султан этим утром отправилась в ссылку в Старый дворец.
Эмине Султан повернулась к ней с приятным изумлением на лице и, усмехнувшись не без злорадства, покачала головой.
— Хафса пытается замести следы… Что же, выбрав жертвой Филиз, она избавила нас от неё…
— Шехзаде Мурад, узнав об этом утром, тут же отправился к повелителю. Но вроде как ему не удалось увидеть повелителя. Сейчас он у матери, но я думаю, он не оставит попыток переубедить повелителя не ссылать Филиз Султан.
